Черное Солнце. За что наказывают учеников

Красивой осени, многоцветья листьев и цветов — ничего этого не было для Элиара. Вокруг него и внутри него была только тьма, только боль.

Уже скоро Учитель будет вкушать традиционное осеннее вино с лепестками хризантем — терпкое, чуть горчащее, символизирующее увядание природы и в целом мимолетность земной жизни. В отличие от самого Элиара, любившего подобные вкусы, Красный Феникс на дух не переносил горечи, но для этого вина неизменно делал исключение. На пороге надвигающейся зимы с ее трудностями и невзгодами золотые цветы возвращали бодрость духа и давали надежду: как известно, они были очень стойкими и могли цвести даже под снегом. А потому самой глубокой, поздней осенью, в тоскливое предзимье, вино с хризантемами согревало душу Учителя, словно теплый свет солнца.

Красный Волк тряхнул головой, отгоняя неуместные воспоминания. Едва все в его злосчастной жизни наконец пришло в гармонию — едва сам он пришел в странную меланхоличную гармонию с прошлым, с самим собой, позабыв, что в прекрасном Ром-Белиате он лишь пленник, заложник своего народа, которым расплатились когда-то за мир… Позабыв, что он не только вознесен до небес, получив по милости Учителя самые влиятельные должности и саны, но и унижен с таким же грандиозным размахом, по-прежнему оставаясь рабом, по-прежнему сохраняя обязанность открыто носить на горле личную печать Красного жреца — так, чтобы ее было видно всем.

Да… Едва Элиар примирился с таким положением вещей, как все это давно устоявшееся, сделавшееся в его представлении незыблемым, вдруг оказалось слишком хрупким… недопустимо хрупким. Все было разрушено в один миг! Все иллюзии, все глупые надежды и мечты — все, все разбилось вдребезги! В душе Элиара не осталось ни камня на камне, ни следа, ни фантома прежнего мира. Все изменилось бесповоротно: пути назад, к привычной жизни — к само собой разумеющейся обыкновенной жизни, которую он так часто не ценил, от которой отделяли его теперь каких-то несколько кратких дней, — заветного обратного пути не было.

Как же легко потерять что-то, что, как казалось, будет с тобою всегда… Словно вода, которую он зачерпнул в ручье, вдруг ускользнула меж пальцев и бесследно ушла в песок. Так же преходяща оказалась и человеческая жизнь.

Самый страшный сон в мгновение ока оказался невыносимой, безжалостной реальностью: Элиар вновь оказался в полном одиночестве. И вновь до этого никому не было дела. Когда он покинул Халдор, никто в самом деле не скучал по нему… и сейчас, когда он исчез из Ром-Белиата, многие только вздохнут с облегчением. Может, и вправду он несет в мир только зло? Все, к чему он прикасался, становилось обреченным на смерть.

Элиара отчаянно тянуло назад, к руинам прежней жизни. Но пропасть между ними росла и ширилась: с каждым мгновением прошлое отдалялось от него и становилось все безвозвратнее. Семьи больше не было. Родины больше не было. Нигде. Ему больше не к чему было идти — только бежать от прошлого.

Увы, несмотря на силу своей крови и непревзойденные таланты великого жреца, Элиар ничего не мог поделать с невосполнимыми утратами. В этом случае он был бессилен точно так же, как и самый обычный человек, и мог только принимать свою судьбу.

Корабль его жизни медленно, но верно шел ко дну. Он был жив, но все равно что умер. Кто пожалеет о нем, когда его не станет?

Из павильона Красных Кленов Элиар бежал, не останавливаясь ни на миг, словно зверь, которому нужно зализывать раны. Словно приговоренный к смерти, словно преступник, которого преследовали. Впрочем, он и был преступником — он поднял руку на Первородного, на своего наставника, воспитателя и господина, на великого Красного Феникса Лианора, светоча народа Совершенных и наместника небожителей на земле. Кровь Учителя заливала одежды ученика, отныне и навек запятнанные этой священной кровью. Произошедшее ошарашивало и с трудом укладывалось в голове. Будто все это наваждение, какой-то дурной сон, который не желал заканчиваться.

Его встретила ночь, и еще одна, и еще — и все это время Элиар бежал куда глаза глядят, не останавливаясь, не разбирая дороги. Над головой его восходила наливающаяся золотом полная осенняя луна, и наконец пошла на убыль: до зимы оставалось совсем немного.

Дни тянулись за днями. Это был долгий путь, но, хвала небожителям, кочевнику не страшны дороги. Он толком не помнил, спал ли он вообще, и если спал, то где… кажется, прямо под открытым небом. Только сейчас, немного придя в себя, Элиар обнаружил, что бесцельно скитается где-то в центральных землях Материка, словно жалкий бездомный пес. Как же далеко забрался он от Ром-Белиата! Но хотелось убежать еще дальше. Убежать от стыда, от тоски, от скорби по родным и желания исправить то, что исправить нельзя.

Повсеместно начавшееся в природе увядание только усиливало и обостряло чувство брошенности и одиночества. В бесконечной меланхолии Элиар двигался все дальше от Запретного города. Он и не думал, что может устать настолько, дико устать. Очередная тягостная ночь тянулась и тянулась, не желая заканчиваться. Перед самым рассветом вдруг резко похолодало, и пошел мелкий дождь. Шепот грядущих затяжных дождей — звук печали и скорби — заполнил его слух.

Элиар с тоской посмотрел на утреннее небо. Голодный, промокший, потерянный, он оставил почти загнанного коня на подвернувшемся постоялом дворе и побрел сквозь дождь пешком, не в силах усидеть на месте. Он шел и шел вперед и не мог остановиться.

Только ярость и гнев могли заглушить сейчас его тоску. Элиара душила злость, а иначе — задушило бы отчаяние.

Так его одиночество превратилось в ненависть.

Хотелось кричать от осознания того, как много в нем ненависти. Ненависть была тяжела и делала существование невыносимым. И все же он ненавидел, ненавидел целый мир — за всю его пронзительную красоту и ужасную, мучительную несправедливость. За то, что в этом огромном прекрасном мире не нашлось места для него. За то, что ни в чьем сердце не нашлось сочувствия к нему и желания разделить с ним его боль. Все эти годы он лишь молча смотрел на чужой очаг, на чужое счастье, вкусить которое ему не суждено. Ненависть требовала огромных духовных ресурсов, и он тратил их не задумываясь, дотла сжигая душу в этом огне, чтобы только забыться, отвлечься хоть на мгновение. Элиару всегда было проще спрятаться от своих чувств за гневом.

Для него ненависть была выходом. Иногда — единственно возможным. Иногда — настоящим даром небес, позволяющим не умереть от боли прямо здесь и сейчас.

Его снова вынудили уехать, снова вырвали из земли с корнем, как дерево. Он снова потерял свой дом. Путь назад закрыт. Возвращаться некуда: позади только мертвые тени прошлого.

Неведомое будущее пугало. Элиар устал преодолевать бесчисленные сложности своей жизни, а впереди вновь ждали годы испытаний. Ему больше не в ком обрести опору, а искать ее в самом себе слишком болезненно. Он ощущал себя бесконечно одиноким и потерянным. Он хотел бы освободиться от всех этих мучительных чувств, которые причудливо переплелись в сердце. Чтобы не осталось ничего: ни страха, ни вины, ни ненависти, ни боли, ни отчаяния, ни стыда. Чтобы не осталось памяти о том, чего он предпочел бы вовсе не делать, если бы только у него был выбор. От бешенства или от горя — Элиар не знал, — разум его помутился. В эти дни он хотел бы обратиться в ничто и вовсе перестать чувствовать.

Невыносимо помнить то, что он помнит. Помнить свое и чужое предательство. Невозможно уместить в себе столько зла. Откуда у него внутри столько черного, столько кровавого? Ему бы хотелось забыть все и всех, забыть самого себя.

Чувствуя, как распадается на части, в какой-то миг он вдруг понял, что и вправду больше не испытывает скорби: душа онемела и потеряла чувствительность. Преисполнившись великой болью, Красный Волк потерял способность принимать ее еще больше и на какое-то время превратился в совершенно бесчувственный чурбан. Нужно было хоть за что-то зацепиться мыслью, чтобы не думать без конца о произошедшем и не сойти с ума.