Черные руны

Немало изумленная этой вспышкой – хотя слыхала от хозяйской дочери еще и не такое, – Гейра подошла к постели, не подав виду, что обратила внимание на ее слова.

– Молчи, чудовище. Только и знаешь, что мучить меня, а ведь я не собиралась ни о чем говорить, меня это не касается, хотя ты и валяешься тут в постели и мнешь свое новое платье, когда тебе надо быть внизу и корчить из себя пай-девочку… У тебя, бедняжка, голова болит? – добавила она, желая помириться со своей мучительницей.

– Пошла ты к дьяволу, – сказала девочка и громко заплакала.

Гейра пропустила мимо ушей и это оскорбление, размышляя о том, что сказать хозяевам про их дочь и про то, как она нашла ее, – что-нибудь такое, что выставило бы ее, Гейру, в выгодном свете. Да, служить в этом милом доме было несладко, но эта работа давала девушке возможность кормить семью.

Богатые всегда несправедливы. Так думали многие до нее, и так будут думать после нее.

Йоусабет целый день была в смятении и даже не грубила матери: ведь если бы разразилась гроза, не миновать ей побоев.

Неужели старый черт все видел? Почему он сказал: «Это на тебя похоже»? Как будто она закоренелый убийца. А Йоун, рассказал ли он о случившемся дома? Ведь все могло кончиться гораздо хуже, и не видать ей ясного дня, если бы мальчик утонул. А люди, конечно, сказали, бы, что она сделала это нарочно, детям запретили бы играть с нею, отовсюду бы ее гнали. Йоусабет плакала от раскаяния и страха. Но мало-помалу повеселела: мать наверняка проучила бы тех, кто слишком много болтает.

Однако девочка не подозревала, что свидетелей происшествия было больше, чем она думала. На берегу, по другую сторону причала, находился Ислейвур, который наблюдал за ней с той самой минуты, как она забралась на ограду. Она бы очень удивилась, если бы узнала, как часто мальчик с благоговением глядел на нее, но он был стеснителен, потому-то Йоусабет и не догадывалась, какие чувства бушуют в его груди.

Ислейвур был слишком далеко от причала, чтобы прийти па помощь брату, к тому же помощь и так подоспела очень быстро. Придя домой, он увидел, как отец порет Йоуна за отчаянный проступок, чуть не приведший его к гибели.

Ислейвур молча наблюдал за поркой, понимая, что Йоун скрыл, как все было на самом деле, сказал только, что упал в воду. Но он же ни капельки не виноват, он ведь чуть не утонул по милости Йоусабет, и раз Йоун смолчал, то ясно было, что оба брата питают к ней одинаковые чувства. Сердце Ислейвура сжалось от ревности, когда он вспомнил, как они целовались, но лучше не думать об этом, иначе он не промолчит, как Йоун.

Дом их отца не отличался от соседских; один из многих домов в норвежском вкусе, построенных еще при хозяине-норвежце, когда тот решил разбогатеть в этом полупустынном фьорде на добыче сельди и основал поселок, где теперь заправлял торговец Вальдемар. Эти маленькие, убогие деревянные домишки принадлежали людям, непосредственно занимавшимся ловлей сельди; крыши были покрыты толем и все равно протекали. Дома были возведены на болотистой почве без всякого фундамента, вокруг – ни луга, ни огородов; вообще земля была возделана лишь возле дома торговца. Первоначально эти дома давали временный кров тем, кто ловил здесь сельдь, а после путины перебирался в другие края. Поодаль от фьорда стоял дом священника с прилегавшим к нему большим лугом и хозяйственными постройками; там же была и церковь. Надежды на удачные уловы в других местах не сбывались, и люди продолжали жить в этих домах по привычке, а также из-за отсутствия инициативы, под предводительством человека, который наживался на их трудностях в плохие годы, когда рыба не ловилась, и правил всеми, кто терпел крушение, держа в кулаке это забытое богом местечко с помощью созданной им экономической системы. Теперь этот порядок вещей утвердился настолько прочно, что, заслышав об иных возможных вариантах общественною устройства, люди пугались и враждовали с теми, кто хотел этот порядок изменить; люди надеялись прожить при торговце Вальдемаре так, как жили до них и будут жить после, хотя при всей бережливости и хороших уловах долги их непрерывно увеличивались.

В таком вот доме и выросли братья; их отец овдовел, когда младшему исполнилось пять лет, и, несмотря на го, что холостяцкая жизнь, не казалась ему ни приятной, ни выгодной, так и. не женился снова; он сам воспитывал сыновей, учил их, как обеспечить себе пропитание, а в случае чего просил соседку сшить им одежду. Он учил их работать, ни в чем не зная снисхождения, сурово наказы«? вал за любой проступок, не забывая, однако, одарить братьев скупой похвалой, когда они того заслуживали; он устанавливал для них все жизненные правила, что в политическом понимании означало: заведенный в поселке порядок незыблем, и будь прокляты те, кто стремится к каким бы то ни было переменам. Он был крупным мужчиной с, окладистой бородой и большими руками, зубы его были постоянно стиснуты, точно он все время себя обуздывал.

– Он чуть не угробился, – сказал отец Ислейвуру, объясняя причину порки, – а ты, конечно, и пальцем не пошевелил, чтобы удержать его.

– Я что, должен его охранять? – спросил Ислейвур, пытаясь обратить все в шутку. Но говорить этого не стоило: еще крепче стиснув зубы, отец влепил ему затрещину.

– Ты что же, решил быть похожим на Каина? Хорош брат! – Старый Кристбергур в свое время читал кое-что и братьев тоже заставлял читать Библию. – Ну, поди сюда, бедняга, – сказал он Йоуну, перенося таким образом свою любовь на выпоротого и возлагая вею ответственность за происшедшее на Ислейвура. – А ты выжми его одежду я повесь сушиться.

Нелегко было одновременно выжимать мокрую одежду брата и мечтать о том, чтобы утонуть с поцелуем Йоусабет на губах; брат же явно наслаждался своим приключением, поскольку даже не попробовал избежать наказания, объяснив причину происшедшего.

Их отец, Кристбергур, был весьма суров и независим; он сам, вдвоем с женой, построил себе дом – никого из посторонних и близко не подпускал; жене приходилось к тому же солить сельдь и рожать детей, а если она начинала жаловаться, он немилосердно колотил ее, так как считал, что всякая хворь и усталость не более чем притворство. Мальчикам тоже часто доставались побои, но они от этого словно даже лучше росли и набирались сил, в отличие от матери, которая постепенно чахла и наконец умерла. Теперь, когда рыба ушла от берега, Кристбергур стал выходить на лодке в новое место лова, на другой конец фьорда, и брал он с собой только двух своих маленьких сыновей. Как и прежде, он не желал ни видеть посторонних подле себя, ни тем более работать вместе с ними. Ночевали они во время путины в стоявшей на отшибе старой рыбацкой хижине, сложенной из торфа и камней, с одним окошком и покосившейся дверью. В хижине было довольно просторно, и мальчики благоденствовали в этой непритязательной обстановке, ведь в их жизни было так мало радости. Отец был хорошим моряком, учил их ходить под парусом, искать уловистые места. В сезон здесь собиралось много рыбаков, среди них были и молодые парни, но братья почти не общались с ними.

– Ну что вам ходить к другим? – сказал однажды отец. – Вас двое, и этого вполне достаточно, дурная компания никому пользы не приносит.

Братья слушались его, поскольку им не хотелось, чтобы товарищи видели, как их наказывают: ведь отец всегда наказывал их, когда они поступали против его воли. Семья Кристбергура не принимала чужой помощи ни когда приходилось спускать на воду лодку, ни в иных трудных делах.

– Не надо, – говорил отец, – мальчики должны попробовать свои силы.

Братья росли крепкими, сильными и незлобивыми. Йоун, как и отец, был суров, Ислейвур – чувствителен; пытаясь добиться благосклонности отца, он без понуканий и просьб делал все, что требовалось, но отцу не нравилось, когда его лишали хлопот, связанных с отдачей распоряжений. Он любил мальчиков и по-своему гордился ими, однако никогда не признался бы в этом. Вот почему он всегда сохранял душевное равновесие, даже когда рыба ловилась плохо; но уж если ему случалось потерять в море рыболовные снасти, он ни за что ни про что обрушивался на сыновей, хотя отлично понимал причину неудачи, раз один из немногих выходил на лов в плохую погоду.

Время от времени они все вместе возвращались под парусом или на веслах в глубь фьорда, в поселок, чтобы сдать рыбу торговцу, которую тот затем пускал в обработку. И тогда братьям порой удавалось увидеть Йоусабет: она то сидела на веранде, то гуляла в соломенной шляпке по зеленому лугу, не подозревая, что они поблизости.

После случая с Йоуном Ислейвур еще сильнее затосковал по Йоусабет, он понимал, что она так же далека от него, как звезды, но не мог запретить себе бывать там, где Можно ее увидеть. Поскольку братья были неразлучны, это обстоятельство не укрылось от Йоуна, хотя он никогда не упоминал об этом.

Однажды на исходе лета, о котором мы здесь ведем речь, Йоусабет снизошла до, них. Встретив братьев, она спросила:

– Рыба хорошо ловятся?

– Да, – в один голос ответили оба, – да.

– Неважные вы, наверно, моряки, – насмешливо продолжала она, – просто отец позволяет вам выходить вместе с ним в море.

Они было промолчали, но потом Йоун все-таки не сдержался:

– Это еще неизвестно, какие мы моряки.

Ислейвур взглядом попытался остановить брата: не подобает спорить с членом семьи торговца.