Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Владимир выключил свет и покинул морг. Заливисто зазвенели у него в руках отмычки. Дверь обязательно следовало запереть. И вообще: следовало все оставить так, как было. Потому что придется еще прийти сюда завтра. А сегодня надо было возвращаться, поскольку его в отделении хватились. И ищут серьезно — Блох даже в морг не поленился заглянуть.

Нестеров тоже был человек аккуратный. Вообще среди врачей аккуратные люди — не редкость. Нестеров запер все двери, какие запирались, и стал осторожно подниматься по аварийной лестнице. Он думал о Вике в это время, и он догадывался, почему Вика так поступила. Глупая, глупая!..

Блох

и Фаина совещались в ординаторской. Блох был заметно встревожен:

— Куда он мог подеваться? Ума не приложу…

— Ерунда! — успокаивала его Фаина. — Нечего переживать. Это же не узник из тюрьмы сбежал. Сами знаете, время от времени бегут больные. По разным причинам… И нечего придавать этому слишком большое значение, Давид Яковлевич…

Но Блох покачал головой:

— Вы же понимаете, Фаина, что это не совсем обычный больной… Вы понимаете?

— Да что из того! — всплеснула Фаина руками. — Он же не посвящен во все тонкости ситуации… Единственная потеря — почка «ушла». Но ведь можно найти другую!

Блох все хмурился:

— Мне кажется, Фаина, он догадался кое о чем. И потому сбежал. Этот Нестеров с самого начала кажется мне подозрительным. То у него одна клиника, то он вдруг выдает другую… И заметьте, грамотно выдает. Уж не подсадили ли его к нам. И сбежал как ловко!..

— Кто подсадил?

— Органы…

— Какие такие органы? — не поняла Фаина.

— А те, что с золотыми погонами…

Фаина вздрогнула, задумалась:

— Ах, нет, Давид Яковлевич! Скорее уж Перевезенцев…

Блох поморщился:

— Думайте, что говорите, Фаина Сергеевна! По вашему выходит, что Перевезенцеву живот пулями набили специально. Да? Чтобы к нам его… адресно, так сказать, поместить?..

— Да, но Нестерову как-то не к лицу золотые погоны. Как-то не вяжутся они с ним. Живые умные глаза…

Доктор Блох взглянул на нее удивленно:

— Я могу подумать, что вы защищаете его. Может, вы знаете, куда он смылся?..

— Нет, но… — Фаина не успела ответить.

Блох остановил ее жестом; прислушался, повернув голову:

— Что за шум? Слышите?!

Фаина тоже несколько секунд слушала. Потом быстро вышла из ординаторской и решительным шагом направилась в конец коридора — мимо поста и пищеблока. Блох поспешил за ней, а потом и обогнал ее. Шум они слышали все отчетливее. Наконец оба остановились у двери гардероба — этот гардероб одновременно использовался как кладовка. И обычно был заперт. А сейчас дверь оказалась приоткрытой — совсем чуть-чуть.

Чей-то голос из-за двери выводил:

Когда б имел златые горы и реки полные вина…

Блох резко открыл дверь…

Владимир Нестеров, что называется в «зюзьку» пьяный, сидел в темном дальнем углу гардероба на тюках белья, предназначенного в стирку, и хриплым голосом, страшно перевирая мелодию, тянул:

Отдал бы все за ласки, взоры, Чтоб мной владела ты одна…

От Нестерова за версту разило коньяком. Увидев вошедших, Нестеров расплылся в блаженной улыбке и пытался подняться. Но не так-то просто подняться с тюков белья, не имея хорошей точки опоры. Не удалось Нестерову подняться и с третьей

попытки. Поэтому он махнул на свои дерзания рукой и остался сидеть — или точнее полулежать.

— Ах, Фаиночка! — воскликнул Нестеров, прекратив песнь. — Я искал вас. Где вы были?

— Вы искали меня тут? — кивнула Фаина на груду грязного белья.

— Роковая женщина! — пьяно хохотнул Нестеров. — А чем не место для рандеву?

— Ну ты даешь, архитектор! — обронил Блох и улыбнулся, у него как будто от сердца отлегло.

Фаине было приятно, что Нестеров, «отпустив тормоза», искал ее — именно ее. Как в сказке: «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи…» Однако сделала Нестерову выговор. Строгим голосом. Распекала за серьезное нарушение режима: «Пьянство в отделении — это не санитарку за ножку ущипнуть! Тут и вылететь можно на все четыре стороны — со справкой…»

Нестеров слушал ее вполуха и смотрел влюбленно.

Потом опять затянул:

Когда б имел златые горы… Чтоб ты владела мной одна…

Блох и Фаина, взяв Нестерова под мышки, помогли ему подняться и препроводили в палату. У Блоха заметно поднялось настроение: если раньше и были какие-то сомнения, то теперь они исчезли без следа.

Глава двадцать третья

У доктора Иванова был отгул, который он решил посвятить отдыху и провести в загородном доме (в своей шестикомнатной квартире с видом на купол Исаакиевского собора он вообще бывал редко: разве что с девочками, которых не было терпежу везти далеко). Он даже в кабинет не входил с утра. Хотел устроить своей нервной системе полную расслабуху. И к тому появился неплохой повод: Эуген Йыги на своем «фольксвагене-гольфе» ни свет ни заря подрулил к крыльцу.

Теперь Иванов и Йыги сидели на первом этаже — в прекрасной просторной гостиной — на прекрасном финском диване, за бутылочкой прекрасного греческого коньяка.

В камине уютно гудел огонь, потрескивали дрова. Тешили взор гобелены. Да и вид из широкого — чуть не во всю стену — окна был изумителен. Даже в плохую осеннюю погоду. Поляна в хвойном лесу, стожок сена, чем-то укрытый…

Йыги, подняв рюмку на уровень глаз, любовался цветом коньяка; потом поднес рюмку к лицу и насладился запахом.

Иванов опрокинул свою рюмку в рот, причмокнул губами:

— У нас на потоке — в институте — учился Метакса. Грек. Он был огненно-рыжий. Почти как этот коньяк, который тоже «Метакса». Интересное совпадение, не правда ли?

Йыги улыбнулся краешками губ, хлопнул длинными белесыми ресницами. Он сидел в расслабленной позе, вытянув ноги:

— Я не думаю, что это тот самый Метакса.

— Нет, конечно. Он из наших отечественных греков. Кажется, из Абхазии их выселили в Среднюю Азию.

А он поступил учиться в Москву.

Йыги кивнул:

— В Абхазии жило немало эстонцев. Несколько поселков — рыболовецкие колхозы. Теперь почти все вернулись на родину…

— Как поживает Таллинн? — Иванов плавно перевел беседу ближе к теме.

— О! Таллинн! — закатил Йыги к потолку бесцветные глаза. — Он расцветает с каждым днем.

Иванов улыбнулся:

— Все никак не привыкну, что в этом слове теперь, кроме двух «л» еще два «н».

— А я легко привык к «Санкт-Петербургу».

Поделиться с друзьями: