Черный Гиппократ

Если б на месте контейнера сидел в кресле рядом какой-нибудь пассажир, он по «каменному» лицу ни за что не догадался бы, о чем думал сейчас Йыги. Быть может, этот несуществующий пассажир вообще усомнился бы: можно ли хоть о чем-то думать с таким лицом?..

Но Йыги думал. И думал напряженно. Думал трезво.

Ему как будто не нравилось что-то. И что-то хотелось изменить.

Глаза Йыги сверкнули:

— Сука!..

Такое не эстонское прозвучало слово. Что оно означало в данном случае, кому адресовалось?.. Не контейнеру же.

Попробуй разберись!..

Странный народ — эти эстонцы. Невыразительные лица… И трудно бывает понять, что имеют в виду, когда переходят на чисто русский язык… Акцент очень мешает. И с каждым годом акцент становится все сильнее, поскольку Эстония теперь — вот дела! — совсем заграница.

— Сука!.. — и Йыги прибавил газ.

Минут через сорок после отъезда Йыги к загородному дому Иванова подошла Фаина. Уставшей после дежурства ей нелегко дались полтора километра пешком от шоссе. Да и в автобусе намаялась: пьяница какой-то привязался, все с комплиментами лез, галантного кавалера из себя корчил, норовил ручку поцеловать, а от самого так и разило табачищем, гнилыми зубами и почему-то сырым мясом. Фаина, которой некуда было деваться, воротила от пьяницы голову — так воротила, что, в конце концов, заболела шея. Слава Богу, эта пытка кончилась…

Особняк Иванова, когда показался из-за поворота проселочной дороги, порадовал Фаине глаз. Нравился Фаине особнячок, что тут душой кривить! Может быть, даже больше, чем сам Иванов, нравился. И место, где стоял особняк, нравилось — тихое. И стожок на лужку нравился. И очень нравилось все, что было внутри особнячка. По сравнению с тем, что было внутри ее «подменки» (теперь только ее!)…

Ах, да что тут говорить! Нечего даже сравнивать…

Вот только Иванов замуж не зовет. И не покажешь ему зубки. Многое приходится сносить. Ничего не поделаешь — возраст. Было бы ей семнадцать — веревки вила бы из этого Иванова. Да еще из Блоха. А на всякий случай, может, и из главврача… Но возраст — беспощадный жестокий возница — диктует свое. Правит тобой, кобылкой, как хочет. На ту дорожку посылает, в конце которой тебе, кобылке, ничего не светит. И вот уже видишь: одрябла кожа под глазами, морщина-овраг пролегла меж грудей; волосы стали не так пышны, талия — давно не осиная, а была!.. была!.. Попа потяжелела и стала плоской… Бедра все еще стройные, но уж как-то размякли. И ты еще как бы молодая, однако, если присмотреться, — уж вроде бы и старая.

Попробуй слово поперек скажи, попробуй хотя бы поджать обиженно губки, — тут же вылетишь в трубу, старушка. Иванов тебе — не Куртизанов. Люби, люби, люби… Улыбайся!..

С такими, или примерно такими, мыслями Фаина, давя усталость на корню, постукивая бодро каблучками, взбежала на крыльцо и нажала на кнопку звонка.

Улыбка играла у нее на лице, как играл огонек в теплом камине. Фаина выпрямилась вся, когда увидела Иванова за стеклянной дверью, — вытянулась в струнку, — грудь послала вперед. Улыбалась Иванову, контролируя улыбку в отражении на стекле.

Он открыл дверь, и она упала к нему в объятия. Они так давно не виделись…

От Иванова попахивало хорошим коньяком. Был Иванов в благодушном настроении, шутил, постреливал глазами по некоторым Фаининым местам и даже кое за какие пытался ее ущипнуть, что на Иванова было не очень похоже.

Она села на диван, посмотрела на рюмки. Она заметила, конечно, что рюмок на столике было две. Но не спросила, кто тут был. А кто бы ни был! Ее-то какое дело?! Она в этом доме не хозяйка. И даже не хозяйская кошка… Ревновать? И ревновать она не может, поскольку на замуж ей даже не намекали…

Перехватив взгляд Фаины, Иванов унес грязные рюмки и принес от бара две чистые. Наполнил их коньяком:

— Я же вижу, что ты устала, Фаиночка, после дежурства. Это нормальное состояние. Выпей рюмку, расслабься.

Она не заставила себя уговаривать, выпила коньяк маленькими глотками. Так пьют крепкие напитки только женщины.

Иванов сразу еще наполнил ей рюмку:

— Как дела?

Фаина и эту рюмку выпила маленькими глотками:

— Мои дела? Или на дежурстве?

— И там, и там, — у Иванова редко бывало такое приподнятое настроение.

У Фаины в животике потеплело, похорошело. А потом какая-то нега и, действительно, расслабленность растеклись по всему телу. Фаина потянулась, улыбнулась:

— Ты же знаешь, Саша, что никак не найдется мой муж, — она покосилась на операционную. — Сегодня с утра заходила в отделение милиции. Там руками разводят. Говорят, оставьте заявление — дня через три дадим ход, если к тому времени ваш муж не объявится.

— Правильно, — похвалил Иванов. — Все должно быть зафиксировано юридически. Пускай ищут… Сто лет не найдут! У меня был знакомый в милиции. Знаешь, сколько у них нераскрытых дел? Гора… И они там не очень-то по этому поводу переживают, — пригубил из своей рюмки. — Ну, а на дежурстве?

Фаина под благотворным действием «Метаксы» начала входить в привычное для себя уверенное состояние. Она как будто уже не прочь была пококетничать. Глаза ее становились лукавыми:

— Не все в порядке. Нарушение режима.

— Нарушение режима? — слегка насторожился Иванов.

— Нестеров напился.

Иванов расхохотался:

— Нестеров? Никогда не поверю…

— Напился, напился… Причем как свинья. И знал бы ты где!..

— Где же?

— Мы с Блохом обнаружили его в гардеробе. Как он туда забрался, ума не приложу. Он сидел на тюках грязного белья и распевал какие-то песни. Потом признавался мне в любви.

— У него хороший вкус… Ей-Богу! — все смеялся Иванов, — мне этот Нестеров нравится все больше. Он же нормальный мужик!

Фаина с интересом взглянула на него:

— Ты так считаешь?

— Конечно! Всякий нормальный человек захочет напиться, когда узнает, что ему предстоит удаление почки.

Иванов подлил Фаине еще коньяка.

А она уже почувствовала себя лучше — оседлывала конька — игриво закинула ножку на ножку:

— Что за чудный «парень» этот «Метакса»!

— Я с ним учился, — припомнил Иванов и подсел к Фаиночке поближе. — Он огненно-рыжий и любит женщин.

— Все греки любят женщин, — согласилась Фаина, поигрывая чудной ножкой; усталость уже как рукой сняло.

Иванов расстегивал пуговицы ее плаща:

— Ты будто на пять минут — даже не разделась.

— Совсем?

Он ухмыльнулся:

— Не передергивай, плутовка.

— Ты же не приглашал.

— Приглашаю…

Сброшенный плащ медленно сполз с дивана на пол. Коленочки Фаины стали виднее. Положить на одну из них руку — это было так заманчиво. Они, наверное, такие прохладные…

И Иванов положил.

Глаза Фаины лучились теплом:

— О чем мы говорили?

— О Метаксе. Его творение разжигает меня, а ты возбуждаешь. Голова идет кругом! Ты, Фаиночка, себе цены не знаешь…

Его рука уже давно была у нее под трусиками — узенькими (пионерский галстук по сравнению с ними — простыня), кружевными, полупрозрачными. Фаиночка называла эти трусики «рабочими»: они появлялись на ней всякий раз, когда на горизонте появлялся Иванов. Его рука у нее под трусиками выделывала что-то замысловатое. Что-то африканское скорее всего… По телевизору время от времени показывают какое-нибудь полудикое африканское племя, исполняющее ритуальный танец: например, танец «охота на буйвола»… Есть охотник, есть жертва… Есть красивый возбуждающий танец. Публика, что кружком стоит возле танцующих, под конец пребывает в состоянии экзальтации… Искусная рука Иванова, его гениальная рука, выделывала под нежными трусиками Фаины такой ритуальный танец. Этот танец был — «охота на львицу». Фаиночка львицей была сейчас. Она ушла в ощущения и совершенно расковалась. Это называется: левая рука не знает, что делает правая. Обе руки Фаиночки заползли Иванову под халат — за воротник. Коготки впились Иванову в спину. Спустились чуть ниже и опять впились. Она была сейчас львицей. Глазки ее закатились, рот приоткрылся. А коготки все впивались и впивались… Такие чудные зубки были у львицы! Она дышала возбужденно, с чуть слышным хрипом. И этот хрип обещал перерасти в рычание — не порази охотник зверя в самое сердце… Но охотник был не юнец, хорошо знал свое дело. Не спешил поражать в сердце: ходил вокруг него, примеривался, иногда трогал как бы случайно… И тогда волна блаженства накрывала Фаиночку. И Фаиночка выгибалась, клацнув жемчужными зубками и вздохнув судорожно, и подавалась грудью вперед — в лицо Иванову. Охотник так жарко дышал!..