Чёрный лёд, белые лилии

— Я хочу «Canto Della Terra».

Валера одобрительно улыбнулась, потому что слышала эту арию не меньше сотни раз и любила её. Девчонки, услышав солидное итальянское название, как-то сразу оправились, сели прямей, раскрыли глаза пошире и приготовились слушать.

— Катадела что-что? — презрительно сморщилась Машка, и Таня почти обиделась:

— Канто делла терра, — поправила она поучительно. — Это итальянская ария Андреа Бочелли, вообще-то.

— Господи, пока выговоришь, язык сломаешь.

— Он у тебя без костей, не сломаешь, — заступилась Валера, пихая Машку в бок. — Не нравится — вставай обратно. Или иди к Сидорчуку.

— Спой другую, у этой даже название скучное! — потребовала Машка.

— Какую тебе другую, знаток итальянских арий? — Надя закатила глаза.

— Слушайте, какую, и учитесь, пока я жива, — Машка вскочила, встав рядом с Таней, расстегнула несколько верхних пуговиц кителя, откашлялась, вызвав такими внушительными приготовлениями испуганные взгляды девчонок, и начала оглушающе громко: — По До-о-ону гуляе-ет, по До-ону гуляе-ет, по До-о-ону гуляет каза-а-ак молодо-о-ой!

— Кто опять орёт, как драная кошка, отдохнуть нельзя! — из окна казармы высунулась Дашка Арчевская, уже второй день мучившаяся головной болью. — Широкова, задолбала, иди распевайся в другое место!

— Сама иди! — Машка погрозила кулаком куда-то наверх и собралась, видимо, продолжить, но хохотавшие вовсю девчонки усадили её на скамейку.

— Вот её, в общем, спой, — подвела итог оставшаяся совершенно серьёзной Машка.

— Я не уверена, что этой мой профиль, — сквозь смех выдавила Таня.

— Какой ещё профиль?

— У меня — академический. А у тебя — даже не знаю.

— Какой-какой?

— Академический.

— Звучит скучнее некуда.

По просьбе девчонок Таня всё-таки спела «Canto Della Terra», а потом они все впятером, стараясь не давать Машке верещать во всю силу её мощных лёгких, исполнили «По Дону гуляет». К концу песни Машины вокальные способности привлекли к их скамейкам почти весь взвод парней и несколько девчонок с бывшего третьего и четвёртого курсов.

Вместо того чтобы, как боялась Таня, смеяться над чересчур громкой и неуёмной Широковой, они улыбались, и лица у всех были спокойные и добрые.

Жить так прекрасно, и люди такие чудесные.

В самом начале, два месяца назад, когда на больших общих стрельбах девчонки выбили семьдесят восемь из ста пятидесяти возможных, Сидорчук вдруг, вместо привычных криков и ругательств, побледнел и устало оглядел их, всех пятнадцать человек, а потом тихо спросил: «Вы же понимаете, что четырнадцать из вас убьют?»

Они стали стрелять гораздо лучше, но сейчас Таня разглядывала весёлые, знакомые, добрые лица и всё никак не могла понять: эти люди такие чудесные, такие славные, их так любят мамы, папы, сёстры и братья, они молоды, и у них впереди целая жизнь. Как их могут убить? Как может случиться, что из двадцати человек живы останутся трое?

За что американцы будут ненавидеть и убивать их? Разве эта милая, добрая, раскрасневшаяся от оживления Маша Широкова что-то сделала им? Разве они что-то сделали…

Таня сжала зубы и сразу почувствовала солёный привкус крови.

Удивительно. Она никогда не кусала губ до крови.

Нет, если здесь есть кто-то глупый — то это точно не Машка. Это она. Потому что нечего задумываться, нечего спрашивать, давно уже всё пора понять. Это правильно. Всё, что происходит, правильно. Война — это правильно, это так нужно.

Потому что они убили Риту. Они убили Веру, брата Машки, Дашкиного жениха Костю, Артура Крамского, хоть тот и был порядочной сволочью. Они убили отцов и братьев, сестёр и матерей, они сожгли города, они пришли на русскую землю.

Они убьют и её, если она не убьёт их раньше.

— Маша, идём. Уже почти девять. Вставай.

— Да ещё пятнадцать минут! — Машка, окружённая девчонками, даже не подумала обернуться, и Таня почувствовала беспричинное и совершенно глупое раздражение.

— Мы к Сидорчуку, — предупредила она Валеру, ещё раз окликнула Машу и, наконец, вытащила её за рукав. — Пошли, опоздаем.

— Что, нельзя было подождать пять минут? — тут же насупилась Широкова.

— Нельзя.

— Тоже мне командирша нашлась, захочу и пойду обратно, — пробурчала Машка, но всё-таки пошла за Таней.

Курсант Соловьёва, прекрати быть такой свиньёй. Как будто Широкова виновата в том, что ты решила подумать о войне. Таня вздохнула, замедляя шаг, и обернулась к недовольной Машке.

— Извини. Я не хотела.

— Я к Сидорчуку тоже не хотела, — уже спокойней сказала Широкова. — Вот почему именно нас двоих?

— Да он каждый вечер забирает по паре девчонок пострелять, — Таня пожала плечами, заворачивая за казармой прямо к чернеющему вдалеке тиру.

— Нет, ну а почему меня с тобой?

— Ты настолько против моей компании?

— Естественно! — Маша снова насупилась и даже всплеснула руками. — Ты сейчас выбьешь все десятки, а я, как обычно, шестёрочки, и он как пойдёт орать! Я, между прочим, не виновата, что ты занималась до училища биатлоном, а я — шашками.

— Ну, хочешь, я тоже по шестёркам стрелять буду? — примирительно предложила Таня.

— Ещё чего. Он тогда вообще разозлится и прибьёт меня совсем, — недовольно пробормотала Маша и вдруг остановилась, побледнев и изменившись в лице. Таня тоже настороженно замерла.

— Что такое?

— Ой, что-то у меня с животом… Ой, болит... Мне в туалет, кажется, надо, — Маша жалобно сморщилась и положила руки на живот.

— Хочешь, я тебе скажу, что у тебя с животом? Ты что на обед ела?

— Так тушёнку…

— А потом?

— Катино варенье… Смородиновое.

— Есть вопросы? На, держи, — Таня быстро достала из карманов все свои запасы бумажных платочков и туалетной бумаги. — Иди вон ко второй роте в казарму, ближе всего. Возьми у них фильтрум какой-нибудь и возвращайся скорей, я пока Сидорчуку лапшу на уши навешаю. Или подождать тебя? Совсем темно уже.