Чёрный лёд, белые лилии

В тот самый день, когда у Машки убили брата, мы говорили с ней об этом. И обе поняли, что наше единичное горе — оно ничто перед горем всеобщим. Конечно, оно никуда не денется, оно будет жить внутри нас много-много лет, но ради общего горя мы должны забыть о своём, вытереть слёзы, встать и защитить свою страну. Разве это не так?

Один очень хороший человек открыл мне очень простой секрет: люди, которых мы любим, не уходят навсегда. Не нужно их ждать — нужно просто знать, что они есть и смотрят на нас. Я чувствую Риту, Марк, и теперь я знаю, для чего мне жить.

Спасибо тебе. Увидимся почти через неделю на выпуске, верно? Ты же не думал, что нас не привезут выпускаться в Питер? Никогда бы не подумала, что выпускаться буду вместе с тобой. Уже не терпится увидеть на тебе парадную форму.

Твой курсант вырывает у меня бумагу, так что обними от меня всех.

До встречи,

твой лисёнок.

Лисёнок. Вот оно как.

Антон быстро отодвинул листок и встал. Нерешительный вопрос Красильникова о картах и паспортах он даже не понял, сразу вышел из комнаты. Нет, всё потом. Всё. Нужен свежий воздух. И — к Звоныгину как можно быстрее, пока ещё есть силы сделать то, что нужно сделать.

Уже распахивая дверь на лестницу, Антон обернулся и увидел застывшую, какую-то одинокую, помятую и несчастную фигуру Красильникова.

Что, Марк, и ты туда же?

И ты без неё никак?

— Я сделаю позже, не убирай, — как-то скомканно сказал Антон и спустя несколько секунд тихо добавил, содрогнувшись: — Спасибо.

Свежий воздух ожидаемо не помог. И если раньше Антон любил эту длинную дорогу от казарм до штаба, мимо общежития, плаца, КПП, спортгородка и учебного корпуса, то сейчас, шагая по нагретому асфальту и всё никак не приближаясь к этому долбаному штабу, он хотел выть. Слишком много времени. Слишком много ненужных мыслей в голове.

Она ведь почти ушла. Он смог, он забыл, вытеснил её мыслями о предстоящей войне. Антон почти не вспоминал о ней, а если и вспоминал, то как-то отдалённо, будто всё это было не здесь и не с ними. А теперь — вот. Стоит только увидеть её почерк, услышать её слова — и вот, перед глазами снова она, и почему-то не в форме, а в рыжем свитере, не усталая, заплаканная и серая, а такая, как тридцать первого декабря: с венчиком в руках, весело порхающая по квартире и напевающая что-то про звёзды.

А ты, Антон, знаешь кто? Ну? Ты очень хороший человек. Он на секунду вздрогнул, но не смог даже усмехнуться, только внутренне содрогнулся. Сколько ты убил, Антон? Сколько семей разрушил? Сколько сказал гадких слов?

Чёрт, правда она, что ли, верит в это? Неужели на самом деле так думает? Неужели правда считает, что у него есть шансы на нормальную, хорошую жизнь?

Нет, нет, не сейчас. Нафиг всё это.

— Товарищ старший лейтенант! — тёмненький первокурсник, судя по тону, звал его не первый раз. Антон на секунду зажмурился, мотнул головой, пытаясь хоть как-то прийти в себя, и обернулся. До штаба совсем близко, он уже около КПП.

— Вам письмо, товарищ старший лейтенант, — парень подал ему конверт и быстро убежал.

Сразу же отбросив безумную мысль о том, что это от неё, он нахмурился и взглянул на конверт: письмо было от Самсонова. Наконец-то. Антон быстро вскрыл конверт, щурясь от яркого солнца, и пробежал глазами текст, практически не вчитываясь. Петрозаводск, начальство… Если здоров и не передумал… Будет через три дня, двадцать третьего. Это всё, что он хотел узнать. Быстро засунув письмо во внутренний карман кителя, Антон взбежал по ступенькам штаба, доложился дежурному и, получив разрешение, постучал в кабинет Звоныгина.

Старичок показался Антону оживлённее, чем раньше. Звоныгин торопливо усадил Антона на стул, задал несколько общих вопросов, как-то особенно внимательно поглядывая на него из-под седых бровей, и, когда вопросы и ответы о состоянии вверенного Антону второго курса закончились, сложил руки на груди, видимо готовясь к серьёзному разговору.

Ему уже хватило разговоров на сегодня. Если Звоныгин сейчас взвалит на него ещё какую-нибудь хрень, в ближайшее время Антон точно загнётся. Поэтому, не дожидаясь, пока генерал-майор сообщит ему о каких-нибудь новых обязанностях, Антон выдал:

— Товарищ генерал-майор, у меня к вам серьёзная просьба.

— Слушаю вас, — видимо, всё ещё не теряя надежды начать серьёзный разговор, сказал Звоныгин, тут же по привычке вставая и отходя к окну.

— Сложно переоценить то, что вы для меня сделали, — да уж, действительно сложно, учитывая то, каким кошмаром обернулось для него знакомство с этими курсантками. — И я благодарен вам. Это был… очень ценный опыт. Поработать с курсантами было полезно.

Ты хоть сам понимаешь, что за чепуху несёшь? Или правда нужно сказать все эти бессмысленные слова, чтобы добиться цели?

— Я получил письмо от полковника Самсонова.

— От Самсонова? — Звоныгин резко обернулся, и в его глазах засветился неподдельный интерес. — Ну как он? Вот живучий чертяка, да? Где только ни был, а без царапины единой, — Звоныгин улыбнулся. — Ну, дай-то Бог ему, не хочу сглазить. Так что он?

— Он предложил мне вернуться с ним на фронт.

На несколько секунд в кабинете воцарилась тишина. Звоныгин смотрел на него, будто не понимая смысла сказанных Антоном слов, а потом вдруг его глаза потеплели, и он неверяще улыбнулся. Очень интересно. Нет, конечно, Антон был рад, что Звоныгин, видимо, не против… Но что, он так хочет его сбагрить?

— На фронт? — быстро переспросил генерал-майор.

— Конечно, — ответил Антон, чувствуя подступающее беспричинное раздражение.

Как легко, оказывается, расстаются с ним.

— И лейтенант Назаров тоже хотел бы уехать с нами, — добавил он, вспоминая о просьбе Макса.

— Так вы на фронт хотите? — снова переспросил Звоныгин, и Антон с недоумением кивнул. — Это… Это же замечательно, Антон Александрович. Я очень рад. Нет, не тому, что вы уезжаете, конечно, вы прекрасный офицер…

— Так вы отпускаете нас?

— Разумеется, здесь и речи не может идти. Знали бы вы, какой подарок мне сделали. А я уж и не знал, как… Ну, с Богом. Очень рад. И что бы делал?.. — повторял Звоныгин, меря шагами пространство от стола до стены.

Антон встал и взял со стола фуражку. Звоныгин несёт какую-то пургу, это ясно, но он отпускает их обоих — это главное. Ничего другого ему и не нужно было. Значит, на фронт.

— Двадцать третьего, товарищ генерал-майор, — коротко предупредил он и направился к двери. — Разрешите идти?