Черный принц

Матушкин голос журчал. И Кейрен отчаянно тосковал о кисло-горькой травяной дряни, которая подарила бы ему сон. Впрочем, он подозревал, что и во сне у него не получится скрыться от леди Сольвейг. Она умела быть настойчивой.

– Не притворяйся, Кейрен. Я прекрасно понимаю, что ты не спишь. К слову, тебе нужно, наконец, умыться…

– Мама, я сам!

– Конечно, сам. Я лишь немного помогу…

Возражать было бесполезно. И Кейрен смирился.

– Что в городе происходит? – Он принял фарфоровую кружку с бульоном. И без возражений выпил с полдюжины перепелиных яиц, которые с детства искренне ненавидел.

– Ничего не происходит.

– Мама!

– Что, дорогой? Тебе вредно волноваться. И послезавтра мы уедем.

– Что?

– Конечно, я предпочла бы портал, но, к сожалению, прилив не даст открыть. У меня от него мигрени. – Леди Сольвейг произнесла это так, что Кейрен тотчас ощутил чувство вины за мигрени. – А дилижанс для тебя неприемлем…

– Я не уеду.

– Конечно, уедешь, дорогой. – Матушка забрала кружку. – «Янтарная леди» отчаливает утром… жила предвечная, меня от одной мысли ужас берет, но я слышала, что этот… корабль безопасен.

– Дирижабль.

– Все равно.

– Мама, я остаюсь…

Его не услышали.

Глава 35

Ульне умерла не сама, Марта знала это совершенно точно.

Когда этот пришел, Ульне еще дышала. Она лежала, по-прежнему глядя в потолок, и глаза ее были открыты, а по щеке сползала нить слюны. Марта все время эту нить вытирала, но спустя минуту слюна вновь появлялась. И на кружевной подушке расплылось безобразное пятно.

Но не в этом дело.

А в том, что Освальд появился и, окинув комнату взглядом, велел:

– Выйди.

Вышла. Недалеко, в коридор, в котором бродила тенью Мэри Августа. В черном вся и с четками. Перебирает пухлыми пальцами, точно молится, но в выпуклых глазах ее любопытство.

– Сдохла? – свистящим шепотом поинтересовалась она и, скрутив фигу, ткнула в дверь. – Вот тебе!

Сумасшедшая. Как же быстро в Шеффолк-холле с ума сходят… и Марте стало невыносимо жаль, что ридикюль с печеньем остался в комнате. Печенье ее утешало.

– Я ее ненавижу, – доверительно произнесла Мэри Августа. – Это она все придумала!

– Что придумала?

Три вялых подбородка Мэри Августы дрогнули.

– Эту шлюшку подобрать… я сама могу родить! Я здорова!

Здорова. Вот только Освальд, если и заглядывает в спальню жены, то изредка… тот, другой, в сером костюме, куда чаще, хотя это – тайна. Но тот, другой – слабая замена, пусть и сам думает иначе. Мэри Августе нужен Освальд, а ему на жену плевать. Впрочем, может, и не в ней дело? Мэри Августа некрасива, конечно, но и до нее… а ведь и вправду… были ли у него женщины? И почему это вдруг стало важно?

– Он меня любит, – вцепившись в руку, заявила Мэри Августа. – Только меня! И теперь, когда старуха сдохнет, мы будем жить счастливо!

– Конечно. – Марта осторожно высвободила рукав.

Ждать недолго уже осталось. Не сегодня завтра, а придется надевать черное, Марта же с рождения черный цвет не любила, нет в нем никакой радости.

…в Шеффолк-холле давно позабыли о том, что такое радость.

– Вот увидишь, – свистящий шепот Мэри Августы был полон ненависти, – одна потаскуха сдохла, и вторая сдохнет… все сдохнут…

Ненормальная. Сказать Освальду, чтобы запер ее?

Он открыл дверь и, глянув на Марту так, что сердце обмерло, велел:

– Зайди.

Зашла на негнущихся ногах, вцепившись в измятые юбки, губу закусив, чтобы не заорать. А в комнате Ульне горели свечи… душно было…

– Ты выпустила? – Он стоял, скрестив руки, разглядывая Марту со странным выражением лица.

– Я.

– Откуда узнала?

– Д-давно уже… Ульне… вонять начало… и в библиотеке планы старые…

Никто и никогда не следил за тем, что Марта читала. Они полагали ее глупой и, быть может, в чем-то бывали правы, ей и вправду куда больше нравились истории о любви, чем запыленные тома с чужими скучными мыслями, но…

– В библиотеке, значит. – Он коснулся лица, и Марта выдержала прикосновение. – Планы старые… знаешь, это моя ошибка. Привык к тебе.

Не только он. Все привыкли к глупенькой Марте, что старый герцог, что Ульне… и вот он теперь.

– А камеру чем?

– Он сам…

– Прыткий, значит. Сам… и дальше?

– Через камин.

– Камин… – Он произнес это со странной интонацией. – Что ж, значит, судьба у него такая… ты понимаешь, что убила его?

Убила? Марта никого не убивала! Она выпустила! Помогла!

– И Таннис расстроится, если мы об этом скажем. А ей нельзя волноваться. Вредно. Поэтому что?

– Мы не скажем.

– Верно, Марта. Мы будем молчать. Я и ты.

Его ладонь легла на шею, и пальцы пробрались в складки жира, сдавили горло.

– Я не убью тебя…

…дышать не получалось. Марта пыталась, но пальцы мешали. Он же смотрел в глаза, ждал.

– Я просто покажу, что способен убить, но не убью. Две смерти за раз было бы немного чересчур… хотя, с другой стороны, о вашей дружбе знали многие, и никто не удивится, узнав, что у тебя, Марта, с горя сердце не выдержало. Сердце беречь надо.

Оно жило в груди, суетливое, толстое.

Билось.

Толкалось. И готово было остановиться, скажи Освальд хоть слово. Но он руку убрал, позволяя сделать глубокий вдох.

– Но мне понадобится твоя помощь, Марта. Надеюсь, ты поняла, что не нужно делать глупостей. Поняла?

– Д-да.

Марта трогала шею, не в силах поверить, что жива.

– К огромному несчастью, моя дорогая мама скончалась…

Ульне?

Ульне лежала на кровати. Глаза закрыты, а на губах улыбка… и перышко, рыжее куриное перышко. Освальд тоже его заметил и, наклонившись, снял.

– Для всех нас это трагедия. Верно, Марта?

– Д-да…

…мокрое пятно на подушке слева… не справа, как было… слева. Конечно, слева…

– Ты что-то хочешь сказать?

– Нет. – Марта отпрянула и от него, и от кровати.

А пастора так и не вызвали, и теперь измученная душа Ульне предстанет пред очами Господа неотмытою от грехов.

Печально.

– Господь пусть будет к ней милосерден. – Марта перекрестилась и, сняв со стула вязаную шаль, накинула на зеркало.

– Будет. – Освальд произнес это с таким убеждением, что Марта вздрогнула. – Надеюсь, ты сумеешь устроить достойные похороны? Полагаю, многие захотят попрощаться с дорогой матушкой.