Чертовидцы, или Кошмары Брянской области

Но ведь место преступления – его…

Он фыркнул и принялся сверлить взглядом потолок.

В спальню вбежала ароматная и голенькая Гортензия. Не вошла, а именно вбежала. Делала так каждый раз, когда имела планы на массивную честь супруга. Юркнула под одеяло. Прижалась.

– У вас один пропущенный вызов. – Ее ручка отправилась в шаловливое путешествие.

– Как раз вчера один и пропустил, – огрызнулся кузнец. Перехватил руку жены и откинул. – Будь вы, бабы, поласковее – в зад бы никто не таранился.

– Что ты мелешь? Какая кузнечная муха тебя укусила?

– Никакая! Я – остыл.

– Вот и разогревай теперь сам. Дубина!

Гортензия, возмущенная неожиданной прохладой со стороны супруга, отвернулась. И почти сразу уснула. Изматывающие хлопоты по подсобному хозяйству, такие как добавление в почву доломитовой муки, обрезание малины и побелка стволов деревьев, давали о себе знать.

Гвидон же продолжил играть в гляделки с потолком. После особенно долгого моргания вдруг обнаружил себя спящим на животе. Внутри всё похолодело. По спальне, как и прошлой ночью, растекалась кисловатая вонь, характерная для немытых тел. Послышались хлопки.

– Ну, держись, – прошептал кузнец. Опустил руку под кровать, чтобы взять молот и размозжить карлику голову. Вернее, ему показалось, что он это сделал. Тело вновь приобрело грациозность деревянной колоды.

Из темноты зловещей тенью выскользнул Литавр. Он поглаживал себя, приводил в боевую готовность. На морде двигалась зубастая улыбка. С видом хозяина вскарабкался на зашипевшего кузнеца.

– Так и знал, что тебе понравилось. – Карлик зашелся в желчном смехе. – Иначе с чего бы ты молчуном целый день ходил?

Несмотря на протесты, увещевания и угрозы, всё повторилось. В той же позе и на тех же условиях.

Поутру Гвидон, с чувством организации собственной казни, набрал из погреба около пятнадцати литров позднеспелых ягодных наливок, некоторые из которых уже были безбожно просрочены. Выудил из углового шкафчика бутылку паршивого виски с изображением лошади на этикетке. Сгрузил всё это в отцовский вещмешок. Отварил картошки, перевязал кастрюльку полотенцем, поставил к алкоголю. Накидал сверху Белого Налива 39 .

39

Белый и душистый сорт яблок.

Ближе к полудню, с вещмешком за спиной, отправился по дворам – собирать свободных от работы мужиков.

Повод? А без повода. И никто не отказался.

Через пару часов, в начале второго, около пятнадцати человек, включая Гвидона, собрались у заброшенной бензоколонки.

Зданьице с полуметровыми облупившимися буквами «АЗС-89» находилось в четверти километра южнее деревни. Двадцать лет назад бензоколонка обслуживала дорогу, ведущую на запад через Верещевский прямиком к региональной трассе «Р-120». Теперь же остались только крытый торговый зал, похожий на одну из декораций Припяти, да советские топливораздаточные колонки, напоминавшие облезлые зеленые будки.

Деревенские расположились снаружи. Кто на пластиковых ящиках, кто на сворованных из летних кафе стульчиках. Полилась нехитрая беседа: тосты, смех, сальные анекдоты. Не говорили только о пустотах и чудовищном осеннем небе над головами. Побаивались. Кто-нибудь нет-нет да и пытался вызнать причину, по которой кузнец всех собрал, но тот с поразительным упрямством отмалчивался. В итоге все решили, что его тяготит бремя возможного отцовства.

Солнце огненно-красной слезой клонилось к горизонту, и Гвидон наконец решил, что пришла пора во всём сознаться. Он поднялся. Запустил пальцы в бороду. Чертовы руки дрожали.

– Короче, мужики, тут такое дело… – Слова напоминали тяжеленные валуны, которые приходилось голыми плечами толкать в гору. – В общем… – Он вздохнул. – В общем, меня поимел Литавр. Два раза. – Гвидон даже не понял, что последнюю фразу с надрывом проорал. Глаза покраснели. Голова упала на грудь. Какой позор.

Все стихли. Переглянулись, пытаясь сообразить, о чём толковал кузнец.

– А Литавр – это что? – трагическим тоном спросил Казимир. Будучи одним из деревенских пастухов, он весь день проводил с коровами на северо-западном пастбище, и потому местные новости узнавал со значительным опозданием.

С видом знатока качнулся Нектарий, учитель музыки, работавший в районной школе. Он же – интеллигентного вида обладатель галстука-бабочки в красный горошек, с которой нигде на расставался, за что получил кличку Колорад.

– Литавр – ударный музыкальный инструмент. Ну, ударный, невежи! Это когда тремоло исполняют или одиночными бьют. Ну? Бам-бам-пам-парам-пам!

Лица присутствующих озадаченно вытянулись. Мужики пытались сопоставить сказанное Гвидоном и Нектарием.

Грянул хохот. Полетели скабрезные шутки. Шутили в основном про барабанные палочки и их нетипичное применение рок-звездами и всеми, кто их находил.

Гвидон сжал кулаки. Но потом махнул рукой: сам такой. Оставив вещмешок со всем его содержимым, он в одиночестве зашагал по тропинке домой. На хмурое лицо наползла запоздалая улыбка. А оказалось не так уж и сложно. Ему вроде даже никто и не поверил. Решили, что он прикалывается.

Ну и Бог с ними, с дуралеями.

Оказавшись дома, кузнец сразу отправился спать. И проспал до самого утра как убитый. Литавр, как и обещал, не заявился, чтобы в третий раз терзать его плоть.

Однако назавтра история о ночных истязаниях получила неожиданное продолжение.

На этот раз, собрав всех на «АЗС-89», проставлялся обычно скуповатый Нектарий. Он поднял рюмку полусладкого фруктового вина «Фаворит», помялся, теребя полу пиджачка, и начал встречу следующим образом:

– Здравствуйте. Меня зовут Нектарий. Я – школьный учитель музыки, и меня поимел Литавр.

Над бензоколонкой повис дружный смех. Многие сочли это крайне удачной шуткой, да еще вдобавок долгоиграющей. Гвидон же не поверил своим ушам. Он намеревался расхохотаться вместе со всеми, но смех застрял в глотке.

А на следующий день уже другие губы исторгали признание в соитии с мерзким карликом.

Так в Задубравье и повелось: днем мужчины работали, а по ночам по-очереди страдали, о чём на вечерней сходке узнавали остальные. Кто мог, перебрался к родственникам. Но в основном бежать в замкнутой Брянской области было попросту некуда.

Те зловещие события пришлись на начало сентября.

Уазик бюро «Канун» застыл посреди проселочной дороги. Купы пожелтевших кленов и берез, расположившиеся по обе стороны, создавали убаюкивающую какофонию из шелеста опадавшей листвы и ветвей, прощавшихся с ней. Перекатывались тусклые облака, застлавшие весь небосвод.