Чертухинский балакирь

*****

–  Слушай, Аким, - завела она в глубокую полночь однажды разговор после мужниной ласки, - долго так будет?..

–  Чего ты еще, Мавра?..
– не понимая, тихо спрашивал Аким.

–  "Чего, чего"!.. Кажись бы, и сам мог догадаться!.. Насчет брата!

–  Ну!..

–  "Ну-ну", как безголовый… На лихву нам, видно, бог послал такого братка… вот что… - шепчет Мавра Акиму под одеялом, - вот про него что добрые люди судачат!..

–  Полно, Мавра, не греши, как другие!
– еще тише шепчет Аким.
– Брата язык его губит!

Приподнялся Аким и уставился на полати, где стрекочет сверчок и безмятежно Петр Кирилыч задувает в обе ноздри.

–  Это все душегубная кровь… толкает она его от работы и от всякой думы… Добро бы, что приносил…

–  Мавра!..

–  Да ну тебя - офеня!.. Офеня и есть!.. [1]

"Не услыхал бы, - думает Аким про себя и опять взглянул на полати, -баба дура, ей что взбельмешится в голову, самому черту не выдумать!.."

–  Диво ли, мужик гладкий, ничего не делает!
– глубоко вздохнула Мавра и повернулась к мужу спиной, зацепила привычно ногой за веревку от люльки и скоро заснула.

1

1 Да ну тебя - офеня!.. Офеня и есть!..– Офенями назывались разносчики с извозом, коробейники, щепетильники. Торговали всякой всячиной: иглами, шелком, книгами, бумагой, сыром и прочим добром. Искони офени пользовались своим, непонятным другим, офенским языком. Отчасти это были переиначенные русские слова: масья - мать, мастырить - делать; или им придавалось новое значение типа: костер - город; или это были новые слова, составленные по законам русского языка: скрыпы - двери, пащенок - дитя. Это могли быть произвольно вымышленные слова: юсы - деньги, воксари -дрова. Образчик офенской беседы приведен в словаре Вл. Даля: "Ропа кимать, полумеркоть; рыхло закурещат, ворыханы", что означает: "Пора спать, полночь; скоро запоют петухи". Родина офень - Алексинская волость Ковровского уезда (Владимирская губерния), откуда уже в 1700 году они разошлись по всей Руси.

"Да. Оно что правда, то правда… да поди ж ты!" - не раз сказал Аким сам себе, после разговора с женой не сомкнувши досвету глаз.

*****

Стала Мавра на Петра Кирилыча сильно коситься и куском его попрекать… Сидели они как-то раз за столом, Аким и Мавра молчали, а Петр Кирилыч забавлялся с рыжим Пронькой.

–  Вырастет Пронька, непременно разбойником будет!
– сказал Петр Кирилыч, вздумав пошутить.

Мавру всю обдало жаром.

–  Разве ты окрестишь, - ответила она через минуту, поглядела на Петра Кирилыча - рублем подарила и отодвинула от него чашку с мурцовкой.
– Разве ты окрестишь да научишь, братец родимый!..

Петр Кирилыч так и осекся, недоуменно глядя на Мавру и брата, который сидел и, как не его дело, зобал ложку за ложкой.

–  Аким, чтой-то седни навной, что ли, Мавру укусил? [2]– попробовал Петр Кирилыч перевести все на шутку.

–  Эх ты, балакирь!.. Валтреп Иваныч!..
– пропела укоризненно Мавра под самый нос Петру Кирилычу.
– У какого воробья, и у того есть дело, а ты вот сидишь да за ложкой потеешь!..

–  А и верно это, Аким?.. А?..
– заглядывая брату в глаза, спрашивает Петр Кирилыч.

2

2 Аким, чтой-то седни навной, что ли, Мавру укусил?– Имеется в виду навной бес, который, согласно народным поверьям, кусал по ночам женщин. Это считалось дурным признаком. Возможно, имеет отношение к созвучному навье, то есть мертвец. Здесь отразилась древняя связь демонов с тенями умерших. Как считали в старину, болезнь на людей могли напускать и бесы, и мертвецы. В связи с этим интересен факт из "Повести временных лет": эпидемия в Полоцке приписывалась мертвецам, скачущим на невидимых конях по улицам, - "навье бьют полочаны".

–  Совершенно!
– буркнул Аким.

–  Ты бы хоть, хахаль, женился, а то ни семьи в дому, ни свиньи в двору!.. Какой же ты мужик после этого? Смех один да слезы, а не мужик!..

–  А твое как рассуждение, Аким?..

–  Совершенно!
– опять тихо и смущенно промолвил Аким, не глядя на Петра Кирилыча.

–  Ну, коли по-твоему так, и по-моему эдак: ищи, Мавра, невесту… Нарядим подклет: буду мужичить!..

–  Нешто кабы… Только что же это ты думаешь: под окном они у тебя сидят, дожидаются… Упустил жар из печки - борода в колечки!.. Теперь за тебя ни одна дура не пойдет!..

–  Не чешись забором, Мавра!
– весело ей говорит Петр Кирилыч.

–  Чего уж тут, не мужик, а картина, не язык, а колоколец… Только, братец родимый, кто на руки-то спор, тот на язык не скор!..

–  Полно, Мавра, от одного слова весь мир пошел!..

–  Валтреп!..

–  Наладила!..

–  В сам деле, Мавра, чего талабонишь попусту!
– осторожно заметил Аким, в искосок посмотревши на Мавру.
– Тыр-быр - семь дыр, а толку никакого! Чего тебе надо от брата? Живет и живет человек!..

–  Молчи, коровье ботало!.. Лучше молчи у меня, а то так дерну ухватом…

И взаправду протянула бы Акима по спине, если бы тот не увернулся и не выскочил в сени.

–  Ну, значит, пошла заваруха!..
– сказал Петр Кирилыч и полез на полати.

Скоро Петр Кирилыч на полатях заснул и что видел во сне - бог его знает… Только во сне все время бредил, говорил какую-то нескладицу и с кем-то, видимо, спорил. Когда же к вечеру Мавра, смякнув, разбудила его вечерять, он поклонился ей в ноги, не сказавши при этом ни слова, вышел тут же и в эту ночь домой не воротился, а воротился только на другое утро порани, и где пропадал эту ночь, и что с ним этой ночью случилось, узналось только потом, потому что Петр Кирилыч пришел домой бледный и сам на себя непохожий, с большими мешками у глаз и весь как осовелый.

Мавра взглянула на него, когда он воротился, и только перемигнулась с Акимом.

Петр Кирилыч полез на полати, а Аким стал улаживать соху, у которой, как у собаки язык на жаре, на пашне от камня заворотился набок лемех.

*****

С той поры все пошло кувырком.

Петр Кирилыч, как вечер, уходил из дома и пропадал где-то, как казалось Мавре, безо всякого дела, потому что на деревне его вместе с парнями было не видно.

А время шло своим чередом…

Катится время, как раскатистые сани на полозах. Уж весна прислонилась к сельскому плетню за околицей, прибавился день на шаг человека, и работы прибавилось втрое: надо поле перепахать и посеять, надо копать огороды, да еще с пузом… На все это у Мавры и у Акима рук не хватало, и еще пуще подмывало Мавру на брань.

–  Ишь, шатается, пес непривязанный!
– говорит она поутру, когда промелькнут в окне Петровы русые кудри.
– Найдет же какого-то дела на всю ночь-ноченскую.

В последнее время Петр Кирилыч совсем было пропал, дня три подряд и глаз домой не кажет. Аким заявку хотел подавать, да Мавра отговорила:

–  Несь сидит под мостом… на большой дороге.

–  Ох, только, Мавра…

–  Заявишь еще, скажет тогда братец спасибо да еще за заботу… задушит!..

–  Мелешь, Мавра, со зла такое недело, что и слушать тебя неохота!..

–  Разуешь глаза, сам увидишь!..

Аким больше молчал. В глубине своей бессловесной и миролюбивой души касательно женитьбы Петра Кирилыча и его домоустройства он был во всем согласен с женой, но не хотел увеличивать свары.

"Бабу надо Петру, - думал Аким про себя, - надо, надо женить, только вот к кому бы посватать?.."

–  Как, Мавра, никому не закидывала?
– спросил он жену.

–  Раньше называлась… Морды воротят: балакирь!.. Дуньке Дурнухе седни на выгоне было закинула… Куды тут!.. Так и зашлась!.. "Не славьте, -говорит, - Мавра Силантьевна, попусту, сделайте милость, потому если вы, -говорит, - зашлете сватов за такого балакиря сватать, так другим дорогу закажете…"

–  Дурной черт, - сплюнул Аким, - диви человек, а то сопля соплей, а тоже туда же!..

–  Сряды три сундука!
– поджавши губы, говорит ему Мавра…

–  Что сряда?.. Девка-то чучело!.. Тьфу!..

–  В одежде и пень - барин!..

Обидно сделалось Акиму за брата, и мысль о его женитьбе еще безотвязней и крепче засела у него в голове, не привыкшей ни о чем думать подолгу, как только по хозяйству да о работе.

–  Да нет… На это дело свата хорошего надо!.. Чтоб с языка мед капал…