Чешские юмористические повести

— А чего это вы такой мокрый?

— А я кожемятничал!

Женщины недоуменно переглянулись.

— Идешь на пруд, когда лед тонкий,— принялся я объяснять своим соседкам,— пробиваешь каблуком дырку, прыгаешь, лед прогибается, а в дырку фонтаном бьет вода. Это и называется кожемятничать.

— Ой, да ведь так робють малые хлопцы!

— Иисусе Христе, такой солидный господин, а забавляется как мальчишка!

— А что тут такого!

Я пожал плечами. Вытирая время от времени мокрый нос, я задремал под монотонное гудение поезда. В голове мелькали самые разные картины.

«Жадаки вам этого не простят!» — повторял пан Гимеш, и я видел его студентом архитектуры в кабинете мэра, который был мясником и колбасником, членом правящей партии мелких промышленников, ибо в этом городке по давней традиции обязанности мэра исполняли колбасники и фабриканты, а в других городах — адвокаты и учителя. «В этом здании,— говорил молодой человек,— будут размещены все волостные, уездные и государственные учреждения, и все залы — концертный, выставочный, лекционный и гимнастический, а кроме того, все школы и бани».— «А крыша не потечет, вон она какая ровная, без наклона?» Молодой человек презрительно усмехнулся: «Современные железобетонные и асфальтовые конструкции…» — «Но, вы знаете, решаю не я один!» — мэр подал руку и пожелал успехов. Мамаша Гимешова вместе с соседками ждала сына на улице. «Ну как?» — «Все в порядке, мама, вопрос будет рассматриваться в муниципальном совете!» — «Слава богу! — обрадовалась матушка Гимешова и повела сына домой.— Пойдем, кофе уже на плите!» Потом появилась молодая пани Мери и целовалась при волшебном свете полярного сияния с красавцем боярином Тоцилеску, героем ее сновидений; вдруг я увидел, как она заметает мои грязные следы, потом, как следит за установкой домашнего органа, чтобы профессор Грегер ^{137}, когда в соборе опять будет концерт духовной музыки, мог играть ей на дому, на ее собственном органе. Потом, потом — почти совсем засыпая — мне показалось, что я лежу на кушетке в каморке Отомара… дамы и господа… я чокаюсь с дядюшкой Сейдлом… с очаровательной Властичкой и ее парнем… чум, чум, чумбурум.

Пшш! Проклятье!

Я посмотрел в окно. Мы были где-то за Пршелоучей. Я высморкался и вспомнил про бутылочку медовухи, приготовленной по старочешскому рецепту времен славной памяти Карла IV ^{138}.

Наклонившись, я подал ее женщине напротив.

— Вкусно! Франциска, глотни-ка скорей, ну, хватит! А то все высосешь, хозяину не оставишь.

— Ничего, передавайте дальше!

— Ну и ладно! За здоровье паныча! Чтобы и жинка ваша, и детки были здоровенькие,— смеялась молодица.— Ух, хорошо!

— Премного благодарны! Да вознаградит вас господь! Такой, ей-богу, добрый паныч!

«Ах, эта Властичка! — я снова задремал под журчание женских голосов, и в моем представлении возник образ румяной и статной девушки с густыми светлыми волосами и огромными голубыми глазами.— Ах, эта Властичка. Нет ничего на свете прекраснее девушки в пору расцвета!»

А-а — пшш! Господи Иисусе, да что это со мной творится? Я проснулся и, выпрямившись, дотронулся рукой до лба, почувствовав там что-то мокрое и скользкое. Посмотрел наверх, на корзину.

— Ай, яй, яй,— вскочила с места крестьянка,— на пана капають мои голубки! Ах вы разбойники, что вы робите? Разве можно марать паныча? — погрозила она птицам и поставила корзинку на колени.— Извиняйте нас, милостивый пан, это ничего, ведь это только голубки, а голубиное дерьмо не смердит и следов не оставляет.

Уничтоженный морально и физически, чувствуя во рту какой-то отвратительный привкус, а во всем теле озноб и ломоту, я подумал: чего только не натерпится человек всего лишь за какие-нибудь сутки, отправившись в провинцию повышать ее культурный уровень.

Через неделю пришло письмо от Жадаков. Я вскрывал его со страхом.

От сердца у меня отлегло. В письме благодарили за честь, которую я, прославленный маэстро, оказал им своим посещением. Доктор Жадак приписал: «Желаю успехов в облагораживании своих инстинктов!»

Хорошо то, что хорошо кончается!

Но готов поклясться, что пани Мери по нескольку раз в день бегала в комнату для гостей смотреть на изуродованный паркет, сохший при открытых окнах, через которые выветривался противный якобы аммиачный запах. И что она не спала много ночей подряд из-за новых неприятностей все в той же комнате для гостей, и на лице ее, измученном бессонницей, всякий раз, когда она склонялась над дубовыми дощечками, появлялось сосредоточенное и суровое выражение. А когда паркет наконец просох — причем в некоторых местах он, наверное, сильно покоробился,— из столярной фирмы пришли два здоровенных мужика с подмастерьем, отодвинули под ее бдительным оком мебель и прошлись по всему полу циклевкой, а потом в поте лица своего, по три раза натирали и полировали щетками и фланелью каждую паркетину. И только когда последняя салфеточка, последняя бехиньская фигурка танцовщицы под вуалью вернулись на свои места, а умывальник «Lotos non plus ultra» был снова водружен на мраморный столик, пани Мери наконец облегченно вздохнула и приветливо заговорила с Бетушкой, которая ходила зареванная, хоть и была ни в чем не виновата.

Теперь у Жадаков снова все было в порядке.

В полном и образцовом порядке и на высочайшем культурном уровне.

Примерно через полгода, летом, я получил по почте красивую открытку.

ВЛАСТА СКРШИВАНКОВА

выпускница женского педагогического училища

ФРЕД РЖЕЗНИК

младший лесничий шварценбергских лесных угодий

имеют честь сообщить, что их бракосочетание

состоится в кафедральном соборе Скорбящих печалей

в Чешских Будейовицах, дня…

К ней прилагалось письмо от жениха и невесты, где они сердечно благодарили меня за то, что познакомились друг с другом на моей лекции, что в тот незабываемый вечер, проведенный в обществе дядюшки Сейдла, они с первого взгляда страстно влюбились друг в друга. Еще они писали, что Властичка сдала выпускные экзамены на отлично, а Фред получит осенью звание лесничего, и что такой прекрасной девушки, как она, не сыщешь в целом мире, и звали меня приехать в отпуск к ним в лесничество прочесть лекцию об искусстве и обещали приготовить для меня светелку в мансарде и выслать коляску на остановку Велки Копец.

Отомар иногда приезжал в Прагу. Единственный по-настоящему культурный человек в этом городе, он стал моим близким другом.

Это большой ученый, мудрец, ходячая энциклопедия всевозможных знаний, и к тому же человек с золотым сердцем. Он всегда приходит мне на помощь, если я попадаю в затруднительное положение. А такое случается нередко.

Обычно мы говорим с ним ночи напролет. Упиваемся всякими духовными ценностями. Курим самые дешевые сигареты и отчаянно спорим.

У меня такая же малюсенькая квартирка-гарсоньерка, как и у Отомара. В ней тоже стоит кушетка, на которой удобно валяться и разговаривать. Я тоже варю себе черный кофе и люблю размышлять в тишине. И я так же убежден, что паутина и пыль — вполне закономерные и естественные явления природы и бороться с ними глупо.

Но мне пришлось-таки побегать по городу в поисках достаточно длинного дивана, на котором мог бы уместиться весь скелет Отомара. Пусть чувствует себя в моей квартире как дома. И из этого дряхлого дивана тоже вылезают клочья пакли. Специально для Отомара, для его лошадиного черепа, я велел сделать подушку, набитую сеном.

Однажды — прошло уже четыре года после нашего знакомства — он появился у меня около полуночи, сбросил пиджак, воротник, галстук и молча улегся на диван, закрывшись пледом.

Я сварил ему грог. Он проглотил, почти не разжевывая, остатки ужина, залпом выпил три чашечки кофе с коньяком, закурил сигарету и хрипло сказал:

— Я только что отвез Мерри в санаторрий!

— А что с ней?

— Неррвы.

Я замолчал. Мне давно казалось, что в доме Жадаков должна обязательно приключиться какая-нибудь неприятность.

Так и вышло! У пани Мери сдали нервы. Страшного, наверное, ничего нет, но налицо та победа, что оборачивается поражением. Отомар, женившись на красивой и любимой девушке, победил, а Марженка из Драсовки — проиграла. Победа досталась Отомару дорогой ценой, он заплатил за нее муками ревности, горечью самоотречения, тяжким одиночеством. По суровому и неумолимому закону жизни за счастье надо платить слезами, за успех — большими потерями, за опыт и знания — множеством глупостей и ошибок. Так в природе сохраняется равновесие. Если в чем-то вас жизнь наградила с лихвой, то в другом она непременно вас обделит. Радуйтесь, если у вас более чем скромные умственные способности — хлопот будет меньше. В противном случае жизнь может так вас скрутить, что вы станете несчастнейшим человеком и будете молить небеса о милосердии. Отомар одержал блестящую победу, он добился своего, а другой на его месте, не обладая его лошадиной натурой, заплатил бы за эту победу жизнью. Марженка из Драсовки проиграла, но получила от судьбы соответствующее вознаграждение, полностью подчинив себе и Отомара, и весь дом. И сразу же, как бы в отместку за успех, против нее ополчились все демонические силы и, выждав удобный момент, обрушились на ее нервы, нанеся поражение Мери-воительнице.