Чешские юмористические повести

Увидев нас у двери, старушка сказала:

— Я ваша новая бабушка. Будете почитать и слушаться нового папеньку?

И угостила нас пряником.

Вскоре в нашем доме была пышная свадьба. Я гордилась своим белоснежным платьем невестиной «подружки», но Людвик, который тоже был «дружкой», свирепо поглядывал на всех исподлобья. Новшеств он не любил и появление нового отца встретил не слишком дружелюбно. И все же верзила с бакенбардами быстро завоевал нашу симпатию.

Мало сказать, что мы были довольны новым папенькой — мы были от него в восторге, мы его обожали. Никак только не могли привыкнуть называть его отцом, и звали просто «Индржих», как слыхивали от матушки.

В первое время своего супружества Индржих стал жертвой условностей, распространенных в мещанских кругах. Будучи по натуре человеком миролюбивым, он без всякой охоты, но все же покорно подчинялся матушке, которая приказывала ему надевать праздничный костюм и ходить с ней в гости. Он не роптал и лишь грустно глядел на нас, ибо жаль ему было расставаться с детьми.

В гостях он молча сидел за столом, механически принимал поздравления с законным браком, вполуха слушая болтовню соседей. Если его о чем-нибудь спрашивали, отвечал недоверчиво и словно бы через силу, потому что не любил общества взрослых людей, их громких разговоров и непристойных шуток. Пил кофе, ел кекс, как ему было велено, но, блуждая взором по стенам, страстно мечтал, чтобы все это поскорее кончилось.

Дома его ожидали бурные сцены. Матушка была тщеславна, ее огорчало неумение мужа вести себя в обществе. Нередко она гнала Индржиха в трактир, чтобы он хоть потерся среди людей да набрался ума-разума. Индржих покорялся, но потом спешил оттуда улизнуть: в трактире ему было скучно, он не выносил табачного дыма и болтливых собеседников.

Зато среди детей он сразу становился веселым и жизнерадостным. В играх не отставал от нас, ребятишки видели в нем не взрослого, а товарища, который просто чуть постарше их годами. Поначалу матушка держала его в любовном плену. Но вскоре Индржих научился ускользать из ее объятий. Стоило ему заслышать условный сигнал кого-нибудь из друзей, как он тут же испарялся. Вслед за ним удирали из дому и мы с Людвиком, а за нами выкатывались на улицу пухленькие двойняшки Бенедикт и Леопольд.

Все ребята завидовали, что у нас такой Индржих. В детских играх он был подвижен и изобретателен. Ни один мальчишка не умел так быстро бегать, взбираться на самую высокую сосну, так ловко орудовать лаптой и мячом. Скоро посыпались жалобы соседей на разбитые «чижиком» окна. За каждым проступком следовало домашнее заточение, коим матушка равно карала и детей, и Индржиха. Удрученная и опечаленная, ходила она к бабушке жаловаться на папеньку — мол, он ее позорит. Носится босиком по городу в компании хулиганов, одежда на нем так и горит, домой является весь грязный и растерзанный. Соседи жалуются, что он портит их детей, а когда его ругают, показывает порядочным людям язык и делает непристойные жесты. Однажды жандарм отвел его с еще несколькими мальчишками в городскую управу за то, что они помяли хлеба и разогнали стадо. Пришлось матушке платить штраф.

Бабушка, мать Индржиха, выслушивала жалобы с простодушной улыбкой и говорила:

— Дорогая дочь моя, вы не понимаете Индржишка. У этого ребенка золотое сердце и мягкий характер. Я женила его, надеясь, что найду в вас свою преемницу, что вы будете заботиться о нем, как я…

— Но я-то выходила замуж не за ребенка, а за мужчину! — резко возражала матушка.— Я желаю, чтобы он был мне мужем. Детей у меня и без него полон дом!

— А чем он вас не устраивает как супруг? — допытывалась бабушка.

— Чем он меня не устраивает! — горько восклицала матушка.— О боже мой! Да разве ж это муж? Чуть не силой заставляю его разделить со мной ложе… принуждаю выполнять супружеские обязанности. У меня тоже есть свои запросы…

— Разве он не способен их удовлетворить?

— Способен-то способен… да не находит в том удовольствия! Ему бы только носиться с мальчишками, только бы шалопайничать! На это он куда как горазд!… Поймите меня, дорогая матушка… Вы женщина, вы должны мне сочувствовать.

— Но все же… выполняет он супружеские обязанности или нет?

— Ну… ведь я уже говорила… Однажды высказался, что не станет делать такие бесстыжие вещи. Представляете?!.

— Дочь моя,— со вздохом заметила бабушка,— этот ребенок всегда был ужасно стыдлив… Сколько раз я собиралась просветить его на сей счет, но взглянет он на меня своими невинными голубыми глазами — и слова застревают в горле. Рекомендую вам набраться терпения и спокойно приучать его к выполнению супружеского долга. Он подрастет и поумнеет. Уверяю вас, ведь в остальном он мальчик неглупый.

— Вы правы,— согласилась матушка.— Когда он со своими дружками, откуда ум берется! Но я несчастнейшая из женщин! Ради детей взяла в дом мужа, а ныне вижу, что у меня еще одно дитя…

И, отерев глаза платочком, добавила:

— Для меня это сущее испытание… Какое горе, что я потеряла своего драгоценного супруга…— Она разрыдалась.

— Полно, дочь моя,— утешала ее бабушка,— все как-нибудь образуется. Пошлите ко мне Индржиха, я с ним потолкую.

— Индржих еще, возможно, и послушается,— ответствовала матушка.— Он покладист и не строптив. Но, увы, перед его глазами дурной пример — этот босяк Людвик! Невоспитанный, озорной мальчишка! А Индржих во всем ему подражает. Тут как-то зашел к нам Ярош, что живет на холме, и жалуется: наши мальчишки развалили ему стог. Это же не дети, это зверье какое-то! Люди на меня пальцами показывают, мол, я не умею воспитывать…

Она встала и энергично заключила:

— Этот Людвик мне надоел! На каникулах ему исполнится четырнадцать, отдам его в ученье. Не позволю портить мужа! Может, хоть тогда настанет у нас покой.

Так она и сделала. В середине августа Людвика выдворили из дому. Ему подыскали место в кожевенной лавке в Усти-над-Лабой. Но до отъезда он еще успел возглавить военный поход против юного населения деревни Габровой, испокон веку враждовавшей с нашим кварталом.

Нечего и говорить, что самое горячее участие в походе принял наш Индржих. Он разработал стратегический план и взял на себя командование авангардом, задачей которого было спровоцировать противника на необдуманные действия.

Вместе со своим отрядом Индржих поднялся на холм и запел насмешливую песенку:

Сдохла кобыла в Габровой под горой. Веселитесь, габроваки, будет пир горой. Габровак туп, нажрался сырых круп, пахтанья напился — скоро треснет пуп!

Услыхав сию оскорбительную песнь, габроваки спешно построились и атаковали передовой дозор. Разгорелось жестокое сражение. Победа уже начинала клониться на сторону неприятеля, когда из засады выскочил Людвик со своими бойцами. Габроваки были разбиты наголову и в смятении бежали под защиту родных стен, до самых дверей преследуемые градом камней и конских «яблок». Там нас разогнали взрослые, с криком и громкой руганью вступившиеся за своих потомков.

Увенчанное победой, опьяненное триумфом, возвращалось войско домой. Но, помимо победы, уносили мы с поля брани и бесчисленные раны. У Людвика под глазом темнел синяк и был разодран рукав. Щеку Индржиха украшал здоровенный шрам — свидетельство его мужества. Я тоже порядком пострадала, хоть и не участвовала в битве как равноправный воин, а лишь отвечала за доставку боеприпасов.

Стоит ли говорить, что дома вояк ожидала не слишком восторженная встреча. Завидев своих двойняшек, с головы до пят перепачканных черной грязью, матушка набросилась на нас с воплем раненой львицы. Схватив в охапку Бенедикта и Леопольда, она сунула их в корыта, а остальных, не исключая Индржиха, щедро наградила ударами поварешкой.