Честь имею представить - Анна Каренина

– Тут есть что-то от толстовства.

– Меня и сделал Толстой.

– По-вашему, следует закрыть все научные институты, запретить ученым изобретать и вообще запретить науку.

– Не знаю...
– Анна запнулась, нелепостью показалось ей то, что она говорила. Возможно, это ее реакция на новый мир, обрушивший на нее всю эту технику, полеты в космос, квантовую механику, вторжение в психику...

А Туманский в это время перочинным ножом что-то вытаскивал у себя из-под ногтя, а может, просто чистил ногти, - он не отличался хорошими манерами. Анна подумала, насколько далек он, известный всему миру ученый, от ее примитивного мира обыкновенной женщины, от субъективных женских чувств...

Туманский посмотрел безразлично в окно, о чем-то задумался.

– Неужели вы полагаете, - сказал он, - что никому не приходит в голову мысль о несоответствии человеческого сознания и роста техники? Здесь и заключается призвание ученого: не только делать открытия, по и предвидеть их результаты. Вы говорили на эту тему со своими сотрудниками?

– Да, я много спорила.

– Вот видите, спорили, - сказал он без видимой связи с предыдущим своим утверждением.
– И ваш Глухов, наверное, видит в своей работе только положительные стороны. Несмотря на то, что уже произошло с вами. К счастью, я уже пережил тот возраст, когда люди фанатически верят только в добро. Так. В Лондоне состоится международная конференция по информационным установкам. Вы будете включены в состав советской делегации.

– Меня будут демонстрировать как результат научного эксперимента?

– Да, - сказал он жестко.
– Вас это шокирует?

– Роль незавидная.

– Это необходимо. Но мы используем вашу демонстрацию в иных целях. Вам дадут слово, и вы скажете с трибуны примерно то же, что сказали мне сейчас.

– По-моему, это должен сделать ученый.

– Разумеется, ученый сказал бы это лучше. Но если это скажу я в своем докладе, или другой ученый, или хотя бы сам генеральный секретарь ООН, это не возымеет такого действия, как если это скажете вы.

– А я сумею?

– Раньше я в этом сомневался, но теперь думаю, что сумеете.

– С чем я буду там выступать?

– Об этом мы поговорим. Для этого я вас и вызвал.

Придя домой, Анна сообщила Глухову, что включена в состав делегации на лондонский симпозиум, умолчав о теме своего доклада, поскольку Туманский не рекомендовал ей до времени говорить об этом.

Глухов оживился:

– Вы довольны, что едете в Лондон?

– Очень довольна.
– В лице и в голосе ее было необычное возбуждение.
– Я впервые ощутила себя современным человеком. Вы понимаете? Современником всех.

Глухов смотрел на нее с улыбкой.

– Знаете, - сказала она, - отметим это событие,

– Отметим.

– Что, если поедем в ресторан "Невский"?

– А как же этот ваш Игорь?

– В последнюю встречу произошло окончательное объяснение. Настал момент в наших отношениях, когда я должна была стать его возлюбленной. Это для меня неприемлемо.

Анна надела свое новое вечернее платье - первое платье, принадлежавшее ей, а не ее предшественнице. Глухов появился из своей комнаты причесанный, в светлом костюме. И Анна подумала, что ведь он очень хорош. Он церемонно подал ей шубу, и они спустились на улицу.

В ресторане "Невский" свободных мест уже не оказалось.

Анна рассмеялась:

– Ничего, наверстаю в Лондоне.

Глухов подал ей руку, и они чинно пошли по Невскому. Как ни ярко горели ртутные фонари, они не могли затмить холодных звезд в зимнем небе. Было морозно, и было легко на душе Анны: она испытывала одновременно покой и свободу.

– А что, если бы вам жениться?
– весело спросила она.

– А почему вы не вышли за этого Игоря?
– спросил он ей в тон.

– Нужна любовь!

– И вы не могли его полюбить?

– Нет. Из всех, кого я узнала, я могла бы полюбить, наверное, только вас...

Они молча дошли до Литейного проспекта и остановились в толпе прохожих, дожидаясь зеленого сигнала. Глухов оберегал Анну от возбужденной вечерней толпы.

– Меня?
– тихо спросил он.

– Наверное, - так же тихо ответила Анна.
– Только я ведь уже люблю.

– Кого?

– Вронского.

Он посмотрел на нее внимательно. Анна была серьезна.

– Но это же нереально, - сказал он.

Зажегся зеленый свет, и они перешли улицу.

– Да, нереально, - согласилась она.

– Вы хоть помните его лицо?

– Помню. Но так, будто давно его не видела и начинаю забывать. Но чувство осталось прежнее. Сперва я думала, что Купцова брала прообразы из жизни, но я никого еще не встречала хотя бы отдаленно похожего на моих близких. Наверное, всех их она выдумала.

– Яркое воображение, - вздохнул Глухов, - художественное.

– Может быть, вы не зря ее любили, ее или меня, - не знаю до сих пор, как и говорить.

– Говорите в третьем лице. Так вам удобнее.

– Она была уж и не такой плохой, если заложила все это в меня. Может быть, у нее все началось с ошибки...

– Я в этом тоже был виноват...

– Во всяком случае, у нее сохранился идеал, который она воплотила в своей последней работе. И от съемок в кино она отказалась, потому что это уже было не главное. Ведь в кино или даже в романе невозможно показать то, что записано на этих кассетах. Представляете, она создала образ, идеал. Это - цель. Могла ли она думать, что это так странно осуществится?

Глухов посмотрел на нее задумчиво.

– А вы, должно быть, счастливы, что очутились у нас, в двадцатом веке.

– Да. Я вот люблю Вронского, хотя знаю, что его нет, и никогда не было и не будет, и все же я счастлива.
– Она рассмеялась, заглянула ему в лицо.
– А вы? Вы счастливы теперь?

– Да. Как это ни странно, но счастлив.