Четыре пера

— Я помолвлен с мисс Юстас.

— Она не знала всего. Она знала о позоре, но не знала о решимости восстановить честь.

— Теперь она знает, — сказал Дюрранс и резко добавил: — Вы рады этому... очень рады.

Сатч не осознавал, что каким-то движением или восклицанием выдал свою радость. На лице, без сомнения, это отразилось достаточно ясно, но Дюрранс не мог видеть его лица. Лейтенант Сатч был озадачен, но не стал отрицать.

— Это правда,— ответил он решительно. — Я очень рад, что она знает. Я прекрасно понимаю, что с вашей точки зрения было бы лучше, если бы она не знала. Но ничем не могу помочь. Я очень рад.

Дюрранс рассмеялся, и вовсе не безрадостно.

— Мне больше нравится, когда вы радуетесь, — сказал он.

— Но откуда мисс Юстас узнала? — спросил Сатч. — Кто ей рассказал? Я не рассказывал, а никто другой не мог рассказать.

— Вы неправы. Это капитан Уиллоби. Полтора месяца назад он приехал в Девоншир. Он привез с собой белое перо и отдал мисс Юстас в качестве доказательства, что снял свое обвинение в трусости против Гарри Фивершема.

Сатч остановил лошадь прямо посреди дороги. Он больше не пытался скрывать радость, которую ему доставили эти хорошие новости. На самом деле, он вообще забыл о присутствии Дюрранса. Он сидел неподвижно и молча, сияя радостью, равной которой он не знал в жизни. Он был уже стариком в возрасте за шестьдесят, дожил до времени, когда кровь бежит медленно, все удовольствия — серенького трезвого свойства, а радости потеряли остроту. Но сейчас его сердце переполняло счастье, присущее лишь молодости. Пять лет назад в Дувре он смотрел, как в дождливой темноте исчезает почтовый пароход, и молился о том, чтобы дожить до этого великого дня. И он дожил, этот день пришел.

Его сердце пело от благодарности. Ему казалось, что мир вдруг залило солнцем и он стал разноцветным и радостным. С той ночи, когда он стоял у Военного министерства на Пэлл-Мэлл и Гарри Фивершем тронул его за рукав, лейтенанта Сатча мучила вина. Гарри был сыном Мюриель Фивершем, и по одной этой причине Сатч должен был присматривать за ним, заменять ему покойную мать в детстве и непонимающего отца в юности.

Но он не справился. Не оправдал доверия, и теперь представлял глаза Мюриель, с упреком взирающие на него с небес. Он слышал во снах ее голос, мягко, всегда так мягко говорящий: «Раз я умерла, раз меня забрали туда, откуда я могу только видеть, конечно, ты мог бы помочь. Ради меня, ты мог бы помочь, ты, чья работа в в этом мире уже завершилась». И годы праздности обвиняюще вставали перед ним. А теперь груз вины снят с его плеч самим Гарри Фивершемом. Новость не совсем неожиданная, но легкость духа, которую он ощущал, говорила о том, насколько он на нее рассчитывал.

— Я знал, — воскликнул он, — я знал, что он не подведет. О, я рад, что вы приехали сегодня, полковник Дюрранс. Отчасти это моя вина, что Гарри Фивершема вообще обвинили в трусости. Я мог бы заговорить, была возможность в одну из крымских ночей в Брод-плейс, и слова мои имели бы значение, но придержал язык. С тех пор я не переставал винить себя. Я благодарен за ваши известия. У вас есть подробности? Капитан Уиллоби был в опасности, и Гарри пришел к нему на помощь?

— Не совсем так.

— Расскажите, расскажите же мне!

Он боялся пропустить хоть одно слово. Дюрранс поведал историю писем Гордона. Она показалась лейтенанту Сатчу слишком короткой.

— Ах, но я так рад, что вы приехали, — воскликнул он.

— Вы должны знать, — сказал Дюрранс, — что я приехал не повторять те же вопросы, что задавал вам во дворе клуба. Напротив, я могу поделиться с вами сведениями.

Сатч тронул лошадь и поехал вперед. Он не сказал ничего, что могло бы открыть Дюррансу его страх перед теми вопросами, и был слегка озадачен точностью догадки Дюрранса. Но замечательные новости, которые он услышал, не позволили ему задуматься над этим.

— Так мисс Юстас рассказала вам всю историю, — спросил он, — и показала перо?

— На самом деле нет, — ответил Дюрранс. — Она не произнесла об этом ни слова, никогда не показывала мне перо, она даже запретила Уиллоби намекать на это, она отослала его из Девоншира до того, как я узнал о его приезде. Вы разочарованы, — быстро добавил он.

Лейтенант Сатч был поражен. Он действительно был разочарован, он ревновал к Дюррансу и хотел, чтобы Гарри Фивершем занимал главное место в мыслях девушки. Ради нее Гарри взялся за трудное и опасное дело. Сатч хотел, чтобы она помнила его так же, как Гарри помнил её. Он был разочарован тем, что она немедленно не пошла к Дюррансу и не разорвала помолвку. Конечно, это стало бы ударом для полковника, но ничего не поделаешь.

— Тогда как вы узнали? — спросил Сатч.

— Мне рассказал кое-кто другой. Мне сказали, что приезжал полковник Уиллоби и привез белое перо, и что Этни взяла его. Неважно, кто это сделал. Я получил подсказку. В Лондоне я поймал Уиллоби. Он не слишком умен. Он пытался следовать приказу Этни, храня молчание, но я сумел добыть нужные сведения. Остальную часть истории я домыслил сам. Этни время от времени теряла бдительность. Вы удивлены, что я узнал правду своим умом? — усмехнулся Дюрранс.

Лейтенант Сатч подскочил. Разумеется, лишь по простой случайности Дюрранс постоянно догадывался с такой необыкновенной точностью; и все же Сатчу было не по себе.

— Я не сказал ничего такого, из чего следует, что я удивлен, — сказал он с опаской.

— Это правда, но вы тем не менее удивлены, — продолжал Дюрранс, — я не виню вас. Вы не могли знать, что с тех пор как я ослеп, я начал видеть. Привести вам пример? Я впервые приехал в этот район и оказался на вашей станции. Что ж, могу сказать, что вы везли меня на холм по сосновому лесу, а теперь везете по вересковой пустоши.

Сатч быстро повернулся к Дюррансу.

— Холм, конечно, вы бы заметили, но сосны?

— Воздух был густой. Я знал, что там деревья. И предположил, что это сосны.

— А пустошь?

— Дует ветер. Кроме того слышен сухой, сильный шелест. Я всегда слышал такой звук, когда ветер качал вереск.

Он перевел разговор на Гарри Фивершема и его исчезновение, а также на причину его исчезновения. Как заметил Сатч, он не упомянул про четвертое белое перо, которое Этни добавила к трем. Но историю трех, пришедших по почте в Рамелтон, он знал до последней буквы.

— Я был знаком с людьми, пославшими перья, — сказал он, — с Тренчем, Каслтоном, Уиллоби. Я каждый день встречал их в Суакине, это самые обычные офицеры. Один — довольно проницательный, второй — вполне обычный, третий — определенно глуповат. Я видел, как они спокойно выполняют рутинную работу. Теперь мне это кажется странным. Должен быть какой-то знак, определяющий их как посланников судьбы. Но ничего такого не было. Они были самыми обычными полковыми офицерами. Вам это не кажется странным? Эти люди могли уничтожить мучения, отчуждение и годы страданий всего одним словом, а они занимались своим делом, так что их не отличить от других людей до тех пор, пока какое-то последствие их действий, и, скорее всего, позабытых, не нанесет вам удар.

— Да, — сказал Сатч. — Эта мысль приходила мне в голову.

Он снова задался вопросом, что же привело Дюрранса в Хэмпшир, если не желание получить ответы, но Дюрранс не торопился просвещать его. Они подъехали к дому лейтенанта, одиноко стоявшему у дороги. Сатч отвел Дюрранса на конюшню и показал лошадей, объяснил устройство сада и клумб. Дюрранс так ничего и не сказал о цели своего визита, больше не заговаривал о Гарри Фивершеме и горячо интересовался садом лейтенанта. На самом деле интерес был не совсем притворным.