Четыре пера
Шрифт:
— Их четыре.
Этни не ответила, но взглянув на ее веер, Фивершем и сам все понял: веер из слоновой кости был из белых перьев. Она добавила свое перо к тем трем.
Без сомнения, это было жестоко. Но она хотела поставить точку, жирную, окончательную точку. Несмотря на ровный голос и спокойное, хоть и бледное, лицо, она страдала от унижения и боли. В памяти всплывали все подробности ухаживания Гарри Фивершема, все взгляды, полученные и написанные письма, все сказанные слова. Их губы соприкасались, с ужасом вспоминала она. Этни предпочла бы никогда больше не видеть Гарри. Поэтому она добавила свое перо к тем трем.
Гарри Фивершем взял у нее перья без единого слова протеста, со своего рода достоинством, которое ее даже удивило. Все это время он не сводил с нее глаз, ответил
Он держал их в своих пальцах, будто собирался порвать. Но сдержался. Он вдруг посмотрел на нее и некоторое время не спускал глаз с ее лица. Потом осторожно засунул перья в нагрудный карман. Этни тогда не поняла почему. Она лишь подумала, что на этом всё кончено.
— Пора возвращаться, — сказала она. — Мы довольно долго отсутствовали. Ты предложишь мне руку?
В холле она устало посмотрела на часы.
— Всего лишь одиннадцать. У нас принято танцевать до рассвета. Нам придется сохранять бравый вид.
И, рука об руку, они вошли в бальный зал.
Глава пятая
Привычный ритуал сыграл им на руку. Беззаботная болтовня бального зала тут же сорвалась с губ, а лица приняли радостные выражения, так что той ночью никто в Леннон-хаусе не догадался о разорванной помолвке. Гарри Фивершем смотрел, как Этни смеется и разговаривает, как будто ей всё равно, и был поражен — ему не пришло в голову, что он и сам носит ту же маску веселости. Когда Этни промелькнула мимо под легкую ритмичную мелодию, Гарри почти убедил себя, что она думает только о танце. Она даже как будто сумела вернуть щекам румянец. Как она и предложила, оба сохраняли бравый вид. Даже танцевали вместе. Но всё это время Этни не забывала о сокрушительном бремени боли и унижения, а четыре пера жгли Фивершему грудь.
Как хорошо, что никто вокруг не знал об этих перьях. Он не мог бы приблизиться к партнерше без опасения, что она отвергнет его и с презрением о нем отзовется. Но пока он не боялся. Да, по правде говоря, ему это было безразлично, плевать, как его назовут. Он потерял Этни. Гарри смотрел на нее, а потом обводил взглядом гостей в тщетной надежде найти хоть кого-то подобного. В зале были хорошенькие, грациозные, даже красивые девушки, но Этни выделялась особой красотой. Широкий лоб, идеальный изгиб бровей, спокойные и ясные серые глаза, пухлые яркие губы, которые могли быть и нежными, и решительными, и королевская грация осанки делали ее особенной, и так будет в любом окружении. Гарри смотрел на нее с отчаянным удивлением, потому что когда-то ему выпал шанс быть с ней рядом.
Лишь однажды она не выдержала, и то только на секунду. Она танцевала с Фивершемом и, посмотрев на окна, увидела, что бледный и холодный дневной свет просачивается из-за задернутых штор.
— Смотри! — сказала она, и Фивершем внезапно почувствовал вес ее тела на своих руках. Лицо ее потеряло цвет, стало усталым и серым. Глаза плотно закрылись, а затем снова открылись. Он решил, что Этни упадет в обморок. — Утро наконец! — воскликнула она, а потом таким же уставшим, как и лицо, голосом добавила: — Но почему мне так больно?
— Тише! — прошептал Фивершем. — Потерпи немного! Еще несколько минут — совсем чуть-чуть! Он остановился и подождал, пока к ней вновь не вернулись силы.
— Спасибо! — сказала она с благодарностью, и их снова закружил яркий вихрь танца.
Странно, что он должен призывать ее к храбрости, а она благодарит его за помощь; но ирония этой удивительной мгновенной перемены отношений не тронула никого из них. Этни слишком устала от напряжения последних часов, и Фивершем понял по той ее временной слабости, по ее вытянутому лицу и глубокой боли в глазах, как глубоко ее ранил. Он больше не говорил «Я потерял её», он вообще больше не думал об этой потере. Он слышал ее слова «Но почему мне так больно?» и чувствовал, что они постоянно будут звенеть в его ушах, сказанные именно с её интонацией. Он был уверен,
что услышит их в конце сквозь голоса всех присутствующих на его похоронах, и услышит в них осуждение. Поскольку это было неправильно.Бал вскоре закончился. Последний экипаж уехал, а оставшиеся в доме устремились в курительную комнату или поднялись наверх и отправились спать. Фивершем, однако, задержался в зале с Этни. Она поняла почему.
— В этом нет необходимости, — произнесла она, стоя к нему спиной и зажигая свечу. — Я сказала отцу. Я ему все рассказала.
Фивершем склонил голову в знак согласия.
— Тем не менее, я должен подождать и увидеть его, — сказал он.
Этни не возразила, только обернулась и быстро взглянула на него, недоуменно хмурясь. Ожидать её отца в таких обстоятельствах — это как будто доказывало определённую смелость. Она и сама почувствовала некоторую тревогу, услышав звук открывающейся двери кабинета и приближающиеся шаги. Дермод направился прямо к Гарри Фивершему. На этот раз, в виде исключения, он выглядел тем, кем и был — глубоким стариком. Он остановился, смущённо и растерянно глядя в лицо Фивершема. Дважды Дермод открывал рот, пытаясь заговорить, но слова не шли. Наконец, он отвернулся к столу и зажёг свечу. Потом снова обернулся к Фивершему, так резко, что Этни сделала шаг, чтобы встать между ними, но Дермод только смотрел на Фивершема, довольно долго. В конце концов он взял свечу.
— Что ж... — начал он, остановился, обрезал ножницами нагар с фитиля и начал снова: — Что ж... — и снова остановился. Свеча явно не помогла ему подобрать нужные слова. Он перевёл взгляд с лица Фивершема на огонёк, на такое же время, но так и не смог придумать, что говорить, однако понимал, что должен сказать что-то. Наконец, Дермод неловко произнёс: — Если захотите виски, топните два раза ногой, и слуги поймут.
Потом тяжело зашагал вверх по лестнице. Пожалуй, снисходительность старика оказалась для Гарри Фивершема достаточно суровым наказанием.
Когда Этни наконец осталась одна в своей комнате, уже совсем рассвело. Она раздвинула шторы, широко распахнула окно и вдохнула холодный свежий утренний воздух, как глоток родниковой воды. Этни глядела на пока ещё тускло освещённый мир, и в нём ей виделся образ грядущих дней. Высокие тёмные деревья казались чёрными, одиноко и мертвенно белели извилистые дорожки, а лужайки казались тускло-серыми, хотя на них, как сетка изморози, лежала роса. Однако, несмотря на видимость спокойствия, это всё же был шумный мир — на ветках уже пели дрозды, под склонёнными деревьями слышалась музыка реки Леннон, с шумом бегущей между берегов. Этни отошла от окна.
Тем утром, прежде чем уснуть, ей предстояло многое сделать. Поскольку природная основательность требовала от Этни немедленно положить конец всему, что связывало её с Гарри Фивершемом, она хотела, чтобы с того момента, как проснётся, ни одна вещь не могла потревожить её память. И она с упрямой настойчивостью принялась за работу.
Но она передумала. В процессе сбора его подарков она передумала. Каждый подарок имел свою историю, и дни до этой ужасной ночи, омрачившей ее счастье, один за другим медленно всплывали в ее памяти. Она решила оставить одну вещь, принадлежавшую Гарри Фивершему — мелочь, не представляющую ценности. Сначала она выбрала перочинный нож, который он когда-то одолжил ей, а она забыла вернуть. Но в следующий миг отбросила его, и довольно поспешно. Поскольку она была ирландской девушкой, то пусть и не верила в суеверия, предпочла на всякий случай не рисковать. В конце концов она выбрала его фотографию и заперла ее в ящике.
Она собрала вместе остальную часть подарков, тщательно упаковала их в коробку, завязала, написала на ней адрес и отнесла вниз в зал, чтобы слуги отправили ее утром. Потом вернулась в свою комнату, взяла его письма, сложила небольшой стопкой в камине и подожгла их. Выпрямившись, она сидела в кресле в ожидании, пока пламя поглощало их, переползая от листа к листу, обесцвечивая бумагу, и смотрела, как письмо почернело будто от пролитых чернил и в конце остались лишь похожие на перья хлопья пепла — белые хлопья, похожие на белые перья. Едва затухли последние искры, как она услышала осторожные шаги по гравию под своим окном.