Четыре пера

— О чем вы думаете? — спросила она.

— Что женщины страдают больше мужчин, когда мир обходится с ними несправедливо. — Его ответ больше походил на вопрос, чем на утверждение. — Конечно, я знаю об этом очень мало и могу лишь предполагать. Но думаю, женщины вбирают в себя гораздо больше, чем мы, для них прошлое становится их частью, как рука или нога. Для нас оно — всегда что-то внешнее: в лучшем случае ступенька лестницы, в худшем — кандалы на ногах. Вы так не думаете? Я плохо сформулировал свою мысль. Скажу так: женщины смотрят назад, мы смотрим вперед, поэтому несчастья бьют по ним сильнее, так?

Миссис Адер ответила на свой лад. Она не выразила согласия, но в голосе ее определенно послышалась кротость.

— Горное селение, где живет Этни, — тихо сказала она, — называется Гленалла. На полпути между Ратмалланом и Рамелтоном туда поднимается тропа, — закончив предложение, она встала и протянула руку. — Я вас еще увижу?

— Вы так и живете на Хилл-стрит? Я пробуду некоторое время в Лондоне, — ответил Дюрранс.

Миссис Адер удивленно подняла брови. По своей природе, она всегда искала сложный скрытый мотив, поведение, имеющее простую и очевидную причину, обычно озадачивало ее, и сейчас она была сбита с толку решимостью Дюрранса остаться в городе. Почему он немедленно не едет в Донегол, спрашивала она себя, если туда, несомненно, обращены все его мысли. Она слышала, что он все свое время проводит в клубе, и не могла этого понять. И даже когда он сам сообщил ей, что ездил в Суррей и провел день с генералом Фивершемом, она все равно не догадалась о его мотиве.

Тот день прошел для Дюрранса впустую. Генерал неуклонно придерживался темы недавней кампании, и лишь раз Дюррансу удалось коснуться исчезновения Гарри Фивершема. При упоминании имени сына лицо старого генерала превратилось в гипсовую маску.

— Поговорим о чем-нибудь другом, если не возражаете, — сказал он, и Дюрранс вернулся в Лондон, ни на шаг не приблизившись к Донеголу.

С того дня он сидел под огромным деревом во дворе клуба, беседуя то с одним, то с другим посетителем, но безрезультатно. Все июньские дни и вечера он провел на своем посту. Ни один друг Фивершема не прошел мимо дерева, чтобы Дюрранс не перекинулся с ним словечком, но задаваемый вопрос так и не получил иного ответа, кроме пожатия плечами и «Откуда мне знать!»

На квартире Гарри Фивершема ничего о нем не знали, и даже друзья прекратили строить догадки о его судьбе.

Однако в конце июня во двор хромая вошел пожилой отставной флотский офицер, увидел Дюрранса, помедлил и с живостью повернул обратно.

Дюранс вскочил со своего места.

— Мистер Сатч, вы меня не помните?

— Полковник Дюрранс, вне всякого сомнения, — сказал смущенный лейтенант. — Давненько мы не виделись, но теперь я вас отлично вспомнил. Думаю, мы встречались... Дайте-ка припомнить, где это было? Стариковская память, полковник, как дырявый корабль, все воспоминания тонут.

От Дюрранса не укрылись ни смущение, ни колебания лейтенанта.

— Мы встречались в Брод-плейс, — сказал он. — Я хотел, чтобы вы рассказали о моем друге Фивершеме. Почему расстроилась его помолвка с мисс Юстас? Где он сейчас?

В глазах лейтенанта промелькнула радость. Он постоянно пребывал в сомнениях, известно ли Дюррансу о Гарри, и теперь убедился, что Дюрранс ничего не знает.

— Полагаю, лишь один человек на свете может ответить на оба ваших вопроса, — сказал Сатч.

Дюрранс ни капли не смутился.

— Да, и я целый месяц ждал вас здесь, — ответил он.

Лейтенант запустил пальцы в бороду и обратил на оппонента пристальный взгляд.

— Что ж, вы правы. Я могу ответить, но не стану.

— Гарри Фивершем — мой друг.

— Генерал Фивершем — его отец, но знает лишь половину правды. Мисс Юстас была его невестой и знает не больше. Я дал Гарри слово хранить молчание.

— Я спрашиваю не из любопытства.

— Напротив, я совершенно уверен в ваших дружеских побуждениях, — сердечно сказал лейтенант.

— Не только. Есть еще одна сторона дела. Я не буду просить вас ответить на мои вопросы, но задам еще один. Такой, который мне задать сложнее, чем вам ответить. Предаст ли друг Гарри Фивершема эту дружбу, если...— под загаром лицо Дюрранса залилось краской, — если попытает счастья с мисс Юстас?

Вопрос поразил лейтенанта Сатча.

— Вы? — воскликнул он, разглядывая Дюрранса, вспоминая его быстрое продвижение по службе и прикидывая шансы понравиться женщине.

Эту сторону дела он и в самом деле упустил из виду и теперь был обеспокоен не меньше, чем удивлен. Он стал ревностно относиться к Гарри Фивершему, словно мать к любимому младшему сыну. С приятным предвкушением он пестовал надежду, что в конце концов Гарри вернет все, что ему принадлежало. Он смотрел на Дюрранса и понимал, что его надежды пошатнулись. Дюрранс выглядел именно тем смелым человеком, которым представлял его послужной список, а лейтенант Сатч имел свою теорию насчет женщин. Грубая, животная храбрость — они ее боготворят.

— Что скажете? — спросил Дюрранс.

Лейтенант Сатч понимал, что должен ответить. Ему страшно хотелось солгать — он достаточно знал стоявшего перед ним человека, чтобы быть уверенным — ложь сделает свое дело, Дюрранс вернется в Судан.

— Так что же?

Сатч посмотрел на небо, перевел взгляд на флаги. Гарри предвидел подобные сложности, он не хотел, чтобы Этни ждала. Сатч представил его, затерянного неведомо где под палящим солнцем, и сравнил с тем, кого видел перед собой, успешным офицером, отдыхающим в своем клубе. Он почувствовал желание рассказать всю правду, ответить на оба первых вопроса. Но Дюрранс снова безжалостно потребовал ответа.

— Ну?

— Нет, — с сожалением сказал Сатч. — Это не будет предательством.

И в тот же вечер Дюрранс сел на поезд в Холихед.

Глава девятая

Гленалла

Ферма располагалась в миле от деревни, посреди дикой болотистой пустоши. Сад зарастал вереском, верховая тропа вела прямо к двери. С трех сторон ферму окружал амфитеатр холмов, так быстро менявшихся по велению времени года, что казалось, каждый день приносит новый оттенок цвета. На них не росло ни единого деревца, лишь мох и вереск среди гранитных камней, но выглядели они приветливо и уютно, и Дюрранс почти поверил, что они сменяют изумрудно-зеленые, пурпурные и красно-коричневые уборы намеренно, чтобы порадовать глаз девушки, которую приютили.

Дом смотрел на склон, спускающийся к бухте. Из окон открывался вид на редкие заросли, возделанные поля, выцветшие коттеджи, высокий лес на берегу и проблеск сверкающей воды с мечущимися над ней чайками. В полдень Дюрранс свернул вверх по тропе и сразу узнал дом — вместо приветствия из окон к нему плыла мелодия скрипки. Его рука сжала поводья, а душу вновь охватила надежда. Он задержал дыхание.

Он привязал лошадь и вошел в ворота. С виду бесформенный, как казарма, внутри дом был воплощением уюта. Комната, в которую провели Дюрранса, с начищенной медью, сияющими дубовыми панелями и широкими окнами, была яркой, как сам полдень. Дюранс представил ее зимним вечером, с закрытыми ставнями, красным огнем в очаге и стучащим в окно ветром, гуляющим по холмам.

Этни встретила его без малейших признаков удивления.

— Я знала, что вы приедете, — сказала она, сияя улыбкой.

Пожимая ее руку, Дюрранс удивил Этни, неожиданно засмеявшись. Она проследила за его взглядом к скрипке, лежавшей рядом с ней на столе — светлой, с отметиной в том месте, где заменили кусочек дерева, съеденный жучком.

— Это ваша, — сказала она. — Вы были в Египте, и я не могла отослать ее назад.

— Поэтому я и надеялся, что в конце концов вы ее примете.

— Как видите, приняла, — сказала Этни и, глядя ему прямо в глаза добавила: — некоторое время назад. Я нуждалась в подтверждении, что у меня есть настоящие друзья, и осязаемая вещь очень помогла. Я очень рада, что она у меня есть.