Четыре угла
Шрифт:
– В обед, – уточнила Татьяна Борисовна.
– Ясно. К этому времени я уже приеду. Куда убрать? – кивнула на капли.
– Не понимаю, – пренебрежительно фыркнула женщина, вставая с дивана, – зачем тащиться в платную клинику, платить бешенные деньги, когда можно сходить по месту жительства? – Татьяна Борисовна нагнулась и подняла с пола крошку. – На полку положи, – махнула рукой на ящик с глухой дверцей в зальной деревянной горке.
– Я не буду платить никакие деньги, мам. Я тебе уже рассказывала, что за меня оплачивает организация, – открыла створку, где на полке точно солдаты были выстроены различные лекарственные баночки, тюбики и флакончики. Полина шокировано покачала головой. – У меня полис ДМС, – вытянула руку, чтобы поставить капли в ряд с другими собратьями, как взглядом зацепилась за связку ключей. Сердце дернулось. Толкнулось.
– К двум. Я же тебе говорила, – удивленно сообщила Татьяна Борисовна.
– К двум… – на автомате повторила Полина.
Какого черта? Какого черта пособники прошлого ее настигают?
– Сколько у тебя еще будет таких приемов? – настойчиво спросила у матери.
Женщина непонимающе нахмурилась.
– Вообще два, а дальше будет зависеть от того, насколько быстро мое зрение восстановится. А что, Полин?
– Я хочу купить обратный билет в Питер, – туманно произнесла девушка. – Пошла собираться. Как вернусь, сразу поедем с тобой в больницу. Будь готова.
***
Устойчивость к стрессам – некая врожденная способность человека, которая либо есть, либо её нет. Как и другие личностные качества ее можно развить: целенаправленно, если того требуют внешние факторы (скажем, вид деятельности, связанный с постоянными стрессами) или же неосознанно, как у Алексея Воронцова, чья стрессоустойчивость брала свое начало из детства. Выработалась как защитная реакция на окружающий мир.
Что значит быть мужчиной на самом деле парню пришлось узнать рано, взяв на себя ответственность главы семейства Воронцовых, в котором кроме него росли еще две родных сестры младшего возраста.
Тот, кому обязалось нести эту самую ответственность, предпочел задохнуться выхлопными газами в собственной семерке с работающим двигателем в металлическом гараже во дворе пятиэтажки, где проживала многодетная семья. Мужчина уснул прямо за рулем.
Леше Воронцову тогда было четырнадцать лет, когда он первым обнаружил отца под утро, чье розовое лицо было страшнее самой смерти. Оно было как живое. Только холодное. Это лицо потом очень долго снилось парню: обезображенное, неузнаваемое…
Оборачиваясь назад, Воронцову и вспомнить-то про родственника было нечего кроме того, что после работы он ежедневно приходил подшофе. А в день зарплаты – приползал. Как он сам говорил «на автомате», который отключал в прихожей на коврике. Никаких погонять с батей мяч на футбольном поле, ни обсудить хоккейный матч, ни разговоров по душам, ни тем более «на сынок, купи себе что-нибудь».
Леша привычно помогал матери оттащить неподъёмное, грязное, смердящее тело в зал на диван, отпихивал ногой давно смотанный в рулон ковер, отправлял родительницу в спальню к сестрам, а сам укладывался на надувном матрасе в кухне, где начиналось с головы его тело, а заканчивалось торчащими ногами в коридоре, ведущим в прихожую. Пять кухонных квадратных метров, заставленных обиходной утварью и мебелью, делали помещение мизерным, где полноценно умещалась лишь младшая сестра.
После полуночи, поспав несколько нужных ему часов, Виктор Воронцов вспоминал, кто в доме хозяин и баламутил весь подъезд. Крики, визги и грохот становились ни раз поводом для вызова полиции соседями.
Первый раз Леша ударил отца в двенадцать. Одним ударом уложил мужчину «спать» под дикий вопль матери, которая от «получки» до «получки» ходила в побоях. Тогда ему казалось, что мир перевернулся с ног на голову. И то, что мать прижимала мальчишку к груди и благодарила за помощь, не делало Алексея свободнее от вины. Он ее чувствовал. Она, как тень, стояла у него за спиной.
Потому что … это не помощь… это уродство. Так не должно было быть в некогда приличной семье. Это же неправильно. Такие нездоровые, гнилые отношения неправильно? Он видел, какие должны быть отцы… Дома у Гризманнов видел, как Марк Эдуардович, отец лучшего друга, оперирующий хирург, в очередь под скальпель которого записывались пациенты не только Калининградской области, но и Польши, Литвы, разговаривает с супругой, видел, какими выстроенными и уважительными были отношения между сыном и отцом и в их семье в целом. Марк Эдуардович всегда встречал Алексея как сына у себя в гостях. Никогда не кичился своим аристократизмом, статусом
и достатком перед мальчиком из «неблагополучной семьи», коим называли Воронцова соседки во дворе и учителя в школе, и не запрещал Роберту водиться с приятелем. Марк Эдуардович еще с юношества видел в парне лидерские качества, чего не замечал в собственном сыне. И всегда тихо, перед сном говорил супруге, что из таких, как Воронцов, вырастают настоящие мужчины. Может быть именно поэтому Марк Эдуардович после окончания ребятами вузов, помог им со стартапом. А дальше сами. Дальше друзья карабкались самостоятельно, и позже попытались вернуть должное, на что мудрый Марк Эдуардович лишь усмехнулся и махнул снисходительно рукой. Леша уважал старшего Гризманна и старался не подвести мужчину, впустившего его в дом, где царил уют, уважение и безопасность.Безопасность – это то, к чему должен стремиться мужчина. Чтобы рядом с ним его семья чувствовала себя защищенно.
В своей же семье последние три года Леша видел рыдающую мать, зашуганных забитых сестер, заблеванный палас и прокуренный скисший воздух, отравляющий все живое в их трехкомнатной квартире, выданной когда-то бабушке по отцовской линии как лучшей штукатурщице за вредность.
Оказалось, что бить второй раз значительно проще: и рука уже не дрожала, и вина где-то маячила на задворках, глядя на синяки скулящей родительницы и психованных сестер.
А потом Леша уходил.
Когда в квартире устанавливалась благодатная тишина, он уходил.
На район. К пацанам. Перетереть, прикурнуть и поржать. Замутить зарубу и трешачок, чтобы забыться, чтобы не вспоминать кулак и перекошенное отцовское лицо после встречи с ним.
Возвращался по обыкновению под утро и ждал пробуждения отца, когда, оклемавшись, батя начинал просить прощения у семьи и клясться, что то был последний раз. Виктор Воронцов сидел в потной майке с желтыми пятнами подмышками и смотрел сыну в глаза, пытаясь донести свою истину:
– Болею я, сын, – стучал себя по груди человек, чем-то отдаленно похожий на отца. – Ты думаешь, мне хочется пить? Оно здесь, – сжал посиневший сухой кулак, потряс им в воздухе и приложил к сердцу, – здесь сидит занозой. Точит. Просится. Болезнь это, сына. Вот смотри на батьку и будь лучше меня, – философски поучал.
Болезнь… Леша уже тогда смотрел на отца и усмехался. Как ловко свое малодушие, слабоволие и безответственность можно переложить на болезнь. Оправдать себя ею. Ибо так можно каждое совершенное преступление аргументировать. Списать на болезнь и прикрываться ею услужливо.
Пару дней старший Воронцов приходил в себя, сидя, как зеленое пустое чучело, в кухне, а потом выходил на работу и уже тем же самым вечером возвращался со стопроцентным объяснением: «Оленька, да мы по рюмахи с Петровичем. Чист как стеклышко, ну».
После смерти непутевого пьяницы-отца семье Воронцовых жить стало легче в плане душевном и физическом, но тяжелее в финансовом. Потому что на то, что батя «накалымет» электриком, семья жила и кормилась.
В четырнадцатилетнем возрасте Леша начал работать. Для этого у него имелись паспорт и злость. Последнее как постфактум: ярая злость на отца, променявшего семью на бутылку, и злость на мать в том числе. В минуты подросткового максимализма и протеста, мальчик ни раз обвинял женщину в трусости и бесхребетности. Ругался, кричал, требовал объяснений. Что она могла найти в обычном работяге, пьянице? Как она могла родить ему троих детей? Почему не ушла? Почему столько времени терпела? За что он должен был носить клеймо сына местного алкоголика, которому сулили за спиной такое же будущее? Он не понимал, почему женщины терпят? Что за долбанное жертвоприношение и покорное смирение с выпавшей женской долей? Кто придумал этот бред?
А мать плакала. Обнимала себя руками и поскуливала. Поскольку очень сложно было уложить в юной спесивой голове все подводные камни и причины, почему женщина терпит… Когда идти некуда. Когда трое детей на руках. Когда никто и нигде тебя не ждет. Когда в глаза соседям смотреть было стыдно, а не то, что кому-то рассказать, как дома тебя муж по-пьяне колотит. А он… он ведь не был таким. Не всем быть воротничками белыми в казенных зданиях, сидеть за столами дубовыми и брюки протирать из шерсти. Полюбила она его – выпускника техникума, лучшего в бригаде электронщика, в последствии никому ненужного наладчика резисторов, микросхем и волноводов. Потому что мир перевернулся. Спрогрессировал, вытесняя трёхногого транзистора микроскопической вафлей.