Чикита

О, моя горлица, о, моя птица, ради лесов ты бежала меня!

Бука много лет жил в патио, но к людям так и не привык. Почуяв, что кто-то бродит близ его владений, он прятался среди растений пруда. Только если Чикита приходила его кормить, он высовывал голову из воды, устремлял на хозяйку пристальный невыразительный взгляд и распахивал пасть навстречу кусочкам сырого мяса.

— Хитрющая зверюга, — предостерегал Мундо. — Только зазевайся — оттяпает тебе палец, вот увидишь.

Немало времени Чикита проводила и за тем, что выслушивала любовные переживания двух любимых кузин, избравших ее наперсницей. Делая честь своему имени, Экспедита — что значит «расторопная» — совсем юной выскочила замуж за наследника сахарного завода Касуалидад, но Бландине с Эксальтасьон повезло меньше. С детства они были во всем похожи, и по велению судьбы влюбились в одного мужчину. Само собой, не обошлось без ревности и непримиримой вражды.

— Не будьте дурами, — упрекала их Чикита. — Какой смысл бодаться из-за бабника?

Упомянутый кабальеро, приезжий с пышными черными усами, о котором никто ничего не знал наверняка, оказывал знаки внимания то Эксальтасьон, то Бландине, не признаваясь в любви ни одной из двух. Развязка вышла безобразная: кавалер, оказавшийся вожаком бандитской шайки из тех, что грабили путников на дорогах провинции, похитил дочку служащего «Французской аптеки» и был таков. Вопреки здравому смыслу, несмотря на ненависть к разбойнику и доброе расположение Чикиты, кузины отказались мириться и приезжали к Чиките по отдельности, предупреждая заранее, чтобы ненароком не столкнуться.

Однажды утром Чикита попросила Рустику помочь в деле, которое откладывала с самых похорон матери: разобрать шкаф Сирении. В одном ящике, под старыми катушками, дагеротипами дальних родственников и крестиками из серебра, оникса и черного дерева они обнаружили молитвенник с заложенными между страницами газетными вырезками.

Все пожелтевшие от времени заметки касались великого князя Алексея Романова, и покойница написала на полях каждой день, месяц и год публикации. Большая часть рассказывала о пребывании царевича в Гаване в 1872 году: на бое быков сеньориты из благородных семейств увенчали его лавровым венком; на опере в театре «Такон» интересный молодой человек рукоплескал, как утверждал хроникер, некой celebre cantatrice [12] ; во дворце Генерал-капитана танцевал на балу… Другие заметки были вырезаны из «Зари Юмури» времен визита князя в Матансас. Но, не удовольствовавшись лишь воспоминаниями о его кубинских похождениях, Сирения также сохранила новости о путешествиях Алексея Романова в Рио-де-Жанейро, Кейптаун и Японию, где его принимал микадо. Самые поздние вырезки относились к началу 1877 года, когда Алексей с кузеном, великим князем Константином, совершили поездку по нескольким городам Соединенных Штатов.

12

Знаменитой оперной певице (фр.).

В одной из заметок имелся портрет, и, хотя рисовал его отнюдь не да Винчи, Чикита поняла, что мать и Канделария нисколько не преувеличивали, расхваливая внешность Алексея. Русский царевич был мужчина статный. Хоть куда, как говорится.

За ужином Чикита сидела против отца и смотрела, как он, почтенный седовласый кабальеро с несколько отвисшими щеками, поедает суп. Она вдруг испытала прилив нежности к нему, остававшемуся преданным жене, которая годами мысленно изменяла ему с князем. И невольно задалась неприятным вопросом: смирится ли Игнасио Сенда со вдовством или женится снова?

На следующий день явилась Канделария проведать крестницу и узнать, как та справляется с новыми обязанностями. Она ожидала обнаружить сумятицу, но дом оказался таким же убранным и чистым, как при жизни Сирении. По обычаю молчаливая и угрюмая, Рустика прекрасно все обустроила. Сколько ни старалась, Канделария не обнаружила ни пылинки на мебели, ни криво висящей картины. Даже поданный кофе, признала она сквозь зубы, был отменно хорош.

Чикита показала ей «бесшумную» швейную машинку «Уилкокс и Гиббс», приобретенную по настоянию Мингиной внучки.

— У Рустики золотые руки, крестная. Она шьет мне платье лучше, чем от «Дома Блонше».

— Остерегайся, дитя мое, негры — они ведь нахальные, — услышала она в ответ. — Дай им палец, и, не успеешь оглянуться, откусят руку.

Чикита пропустила замечание мимо ушей. Прежде теплые отношения с крестной теперь стали ее тяготить. Общество Канделарии вызывало у нее противоречивые чувства, и она старалась его избегать. Ей не нравилось, что после смерти Сирении крестная стала чересчур тратиться на наряды и духи. Как будто, смирившись было с участью старой девы, она вдруг вновь обрела надежду и не желала упустить шанс найти мужа.

Чикита не располагала доказательствами, но подозревала, что отец захаживает к Канделе не только затем, чтобы следить за ее желудочными хворями и прописывать пилюли, и перспектива превращения крестной матери в мачеху ее вовсе не радовала. Против Канделы лично она ничего не имела — та была доброй, порядочной женщиной и любила Сирению как родную сестру, — но представить ее на материнском месте Чикита не могла. Кто знает, как давно она на него нацелилась?

«Не будь такой эгоисткой, — написал Чиките Хувеналь, единственный, с кем она осмелилась поделиться опасениями. — Отец имеет право на новое счастье». Язвительный ответ Чикиты не заставил себя ждать: «Действительно, как же это я запамятовала, что в нашей семье все имеют право на счастье. Все, кроме меня. Только я вынуждена довольствоваться оставшимися крохами».

Смерть Игнасио Сенды в июне 1895 года положила конец ее беспокойству. Он погиб в результате одного из тех глупых и нелепых эпизодов насилия, которые сам яро осуждал как проявление звериного в человеческой природе. «Трагическая случайность», — написала Чикита Хувеналю. Вскоре из Парижа пришла лаконичная ответная телеграмма: «Не случайность. Убийство».

Виновата так или иначе была война.

Как и предсказывал доктор Сенда, вновь разразилась революция. 24 февраля 1895 года восстание началось в Байре, селении неподалеку от Сантьяго-де-Куба. Предполагалось, что одновременно оно произойдет и в Матансасе, но задуманное обернулось провалом. Все пошло насмарку из-за предательства. Испанцы изловили часть повстанцев, а остальные сдались сами, уповая на декрет о помиловании.

Через несколько дней мулат Антонио Масео, Бронзовый Титан Десятилетней войны, высадился со сподвижниками на побережье провинции Орьенте, чтобы возглавить отряд повстанческих войск. Другим отрядом командовал Максимо Гомес, еще один герой великой войны, уроженец Доминиканской Республики, тощий старик с козлиной бородкой, склонный ввязываться в споры и насаждать свою волю. Оба ветерана готовы были любой ценой завоевать независимость Кубы. Масео первым делом приказал своим офицерам немедленно вешать любого эмиссара, подобравшегося к лагерю с предложением мира, а Гомес, со своей стороны, велел сжигать дотла все владения тех, кто выказывал враждебность или безразличие к революции.

Через пару месяцев число восставших возросло до многих тысяч, и Масео (по кличке Лев) с Гомесом (по кличке Лис) начали продвигаться на запад острова. Их цель состояла в том, чтобы воспрепятствовать укреплению испанцев в Матансасе, Гаване и Пинар-дель-Рио. Так случилось во время первой войны, и тогда колонизаторы победили за счет богатств, выжатых из этих западных провинций. Стратегия мамби была проста и укладывалась в одно слово: огонь. Где бы они ни проходили, горели тростниковые поля, сахарные заводы, усадьбы, форты и вокзалы. Испания выслала тридцатитысячную армию для усиления позиций на Кубе, но революция неумолимо шагала вперед.