Чистое золото

Варвара Степановна встретила мужа и дочь упреками, что щи перепрели. За обедом она внимательно вглядывалась в сухо блестевшие глаза и выставленный вперед подбородок Тони. Николай Сергеевич успокоительно кивнул ей, дескать, все расскажу, дай срок. Ему так не терпелось поговорить с женой, что он не стал ворчать, когда Тоня сказала, что хочет повидаться с подругами и вернется не скоро.

Плотно стягивая на груди материн платок — ее лихорадило, хотя вечер был теплый, — Тоня побрела по улицам поселка. Скрывшись от испытующего взгляда Варвары Степановны и подбадривающих заговорщических глаз отца, она почувствовала себя легче.

Пройдя дом Кагановых, Тоня остановилась на углу, стараясь прийти в равновесие.

«Ну в чем дело, почему я так расстроилась? — сердито спрашивала она себя. — Если бы не Павел, а Андрей сказал, что я пригласила папу, оберегая себя от скуки, я бы, наверно, ответила: «Не говори глупостей!» — и через минуту забыла бы о его словах. Почему же к Павлу я отношусь так не просто? Значит, я по-настоящему люблю его? — растерянно подумала она, и это слово, как неожиданный свет, вспыхнувший в темноте, ослепило ее. — Да, да, да! — со страхом и радостью повторяла Тоня. — Так вот как это бывает!.. Но я ведь всегда знала…»

Тоня вспомнила, как зимой ответила на вопрос Толи Соколова: «Да, я очень любила Павлика». Почему же теперь ей кажется, будто она сама себе открыла какую-то великую тайну?

«Знала, но не понимала, что это значит», — решила она, чувствуя смятение и в то же время непроизвольно улыбаясь.

Ну что же! Теперь будет она жить не одна, а со своей тайной. Нужно только сделать так, чтобы никто-никто, а главное, сам Павел ничего не знал…

Постояв на углу довольно долго в таком странном состоянии, Тоня наконец вздохнула и решительно повернула в улицу, ведущую к рабочим общежитиям. Она миновала барак, в котором вела свои лекции и беседы, и подошла к другому, длинному и низкому строению.

Толкнув дверь, Тоня очутилась в просторном коридоре, где на нее чуть не налетел какой — то парень.

— Не знаешь, Маврин в ночной сегодня? — спросила Тоня.

— Недавно пришел. Третья дверь налево, — ответил парень, откровенно улыбаясь.

Улыбка означала: «Везет Саньке! С какой девушкой подружился!»

В другое время Тоня не преминула бы строго сказать: «Ничего смешного не вижу в том, что я к человеку по делу пришла», но сейчас было не до того.

В чистой комнате с двумя аккуратными постелями сидел Санька, держа в руках гитару. Повидимому, он только что побывал в душевой. Лицо его блестело, волосы были влажны. Обернувшись на стук, он стремительно вскочил и положил гитару на подушку:

— Батюшки! Антонина Николаевна! Какими судьбами? Передать что-либо от Николая Сергеевича?

— Нет, папа мне ничего не поручал.

— А-а! Верно, проверяете чистоту в общежитии? Это ведь вы, говорят, то-есть вашего класса девушки, во всех бараках порядок наводили. Да вы садитесь, пожалуйста! — Санька подал стул. — Можете не беспокоиться: холостая молодежь здесь помещается, а порядок соблюдает. Комендант у нас строгий, следит. Никому неохота в прежних условиях жить. Я как приехал, общежитие не узнал. Живем в полном уюте…

Санька говорил развязно, но был явно огорошен неожиданным посещением.

— На гитаре играете? — неизвестно почему спросила Тоня.

— Да, пятиминутная музыкальная зарядка. В клуб собирался — в шахматы сразиться.

— Слушайте, Саня… Вы у Павла были?

— Был я, был… — присмирев, сказал Маврин. — Печальная картина… — Он помолчал и, не находя другого выражения, повторил:

— Исключительно печальная картина!

— Неудачный разговор у меня сегодня с ним вышел, — продолжала Тоня. — Вы слышали, может быть… мы хотели, чтобы он учился.

— Слышал. Андрюша Мохов рассказывал, какие приспособления придумали.

— Ну вот. А он не хочет.

Тоня рассказала Саньке о споре с Павлом и хоть не обмолвилась о своей собственной обиде и словом, но ей показалось, что Маврин понял, как глубоко она лично задета.

— Да, — сказал он, опустив глаза. — Действительно, неудачно получилось…

И, внезапно прямо взглянув в лицо Тоне, спросил:

— Откровенно выражаясь, Антонина Николаевна, вы почему с этим ко мне пришли?

— Я знаю, вы Павлика любите, — просто ответила Тоня.

— Это точно. Я его уважаю.

— Значит, и помочь не откажетесь.

— Я бы с открытой душой, да чем же я помочь могу? Вы, скажем, не с того боку подошли, а я еще меньше вашего понимаю, как нужно.

— Отец как-то говорил, что вы хотите в нашей школе сдать экзамены за десятилетку. Вот и учебники я у вас тут вижу…

Санька замялся:

— Если без прикрас, Антонина Николаевна, не так я хочу, как начальство мое. А мне, извините, кажется, что пустая это затея. Николаю Сергеевичу, конечно, не передавайте, пусть между нами останется… На курсах вот, по специальности, я с большим интересом занимался, это все в дело пошло. Может, слышали, план я перевыполняю…

— Знаю, знаю. Отец говорил, что большие успехи делаете.

— А это тоже просто не дается. Надо подумать, как работу организовать, поразмыслить, как говорится… Теперь вот большое дело затеваем при поддержке Николая Сергеевича.

— А что такое?

— Хотим, знаете, весь прииск поднять. На выполнение годового плана к Октябрьской годовщине, — торжественно сказал Санька.

— Здорово! — Тоня с уважением поглядела на Маврина. — А выйдет, Саня?

— Должно выйти. Прикидывают так и этак. Парторг считает, что ежели захотим — сможем.

— Ну вот, ну вот, — заволновалась Тоня, — вы зачинщик такого дела, передовой рабочий, а с образованием у вас плохо.

— Из возраста я вышел… — замялся Маврин, — да, по правде сказать, работенка наша нелегкая. Придешь домой — отдохнуть, погулять охота, а тут сиди учись. Вот с будущего года школу рабочей молодежи обещают открыть — может, тогда, с ребятами вместе…

— Саня, — сказала Тоня, придвигаясь к Маврину с таинственным и значительным видом, — а если не в будущем году, а сейчас? С ним, с Павлом?

— Вот вы что задумали! — воскликнул Санька. — Понимаю… На его, так сказать, ответственность! Помолчите, Антонина Николаевна, не говорите, прошу вас, ни слова!

Он запустил пальцы в мокрые волосы и разрушил тщательно сделанную прическу. Потом вскочил, достал из кармана висевшей на вешалке куртки папиросу и закурил. При этом он хмурился, кусал губы, глядел в упор то на гитару, то на окно, а Тоня не мигая следила за ним.

Наконец Санька тщательно потыкал окурком в пепельницу, стряхнул пепел с новеньких брюк и сказал: