Чм66 или миллион лет после затмения солнца

– Рахимжан, вы его не бойтесь. – сказал я.

– Да мы его и не боимся.

– Правильно. Будьте с ним поласковее. Серик ранимый.

– Бек, завязывай балдеть.

С Рахимжаном я прошел к котельщикам. Кемпил с кем-то громко ругался по телефону. Логвиненко склонил голову над синькой с чертежами.

– Серик, положи трубку, – сказал я.

– А? Что?

– Говорят, ты тут зихеришь.

– Кто говорит?

– Не важно. Будь хорошим мальчиком.

– Как скажешь, – Серик Кулунбаев вытянул руки по швам.

Кемпил любит меня. Я его тоже люблю.

Я обратился к Володе и Рахимжану.

– Парни, он больше не будет. Правда, Серик?

– Базара нет.

Неделю спустя Сподыряк объявил Кемпилу об увольнении.

Я рассказал о вкладе Кемпила в энергетическую науку Казахстана

Олежке Жукову. Олежка посмеялся, и заметил: "Ваши чморики так и не поняли, как нужен им Кемпил". Жуков сказал правду.

Варясь в собственном соку, можно только и делать, что топтаться на месте.

Мне б английский, да пояпонистей…

Эдвард Герек ушел в отставку. Первым секретарем ЦК ПОРП избран

Станислав Каня. У Кремля надежды на нового Первого секретаря есть. В переводе с польского "Каня" – коршун.

Коршун не справился с ситуацией.

На место Кани заступил генерал Ярузельский.

Войцех Ярузельский выступил в Сейме. Говоря о трудностях с материально-техническим снабжением населения, он уговаривал рабочих прекратить забастовки. Самим же хуже.

"Надо работать. Никто не возьмет на содержание шестьдесят миллионов поляков". – подчеркнул Ярузельский.

Хаки прочитал доклад генерала и обратился к Шастри с вопросом:

– Нурхан, ты бы смог взять на содержание Барбару Брыльски?

– Еще как бы смог! – заявил Лал Бахадур Шастри.

– Но она же, как и все актрисы, балованная.

– Вот я бы ее и баловал.

Хорошо ему. В голове только Умки, Кэты и Барбары Брыльски.

Девочка с Севера ждет чуда и любви…

Убийца Леннона Чэпмен, писала "Литературка", погнал из-за последнего альбома певца и композитора.

Альбом называется "Двойная фантазия".

О чем и что такое "Двойная фантазия"?

Мы с тобой две искорки одного оння…

22 декабря исполняется 60 лет плану ГОЭЛРО. Институт комплексных топливно-энергетических проблем при Госплане Союза проводит юбилейную конференцию. Мой доклад включен в программу, но приглашение из Москвы пришло только Шастри – у устроителей конференции туго с местами в гостинице. Лететь в Москву надо не только из-за доклада. Через папиного друга Яна Островского я собирался передать письмо журналисту "Литературки" Ваксбергу.

Я позвонил Островскому.

– Ян Исаакович, я знаю, вы работали в "Литературной газете". Вы знакомы с Ваксбергом?

– В редакции наши столы стояли рядом.

– Через три дня я буду в Москве.

– У тебя есть, где в Москве остановиться?

– Пока нет. Где-нибудь устроюсь.

– Можешь пожить у меня. У нас, со старухой, три комнаты.

Где один, там и двое. Шастри и я прилетели в Москву, место в гостинице "Россия" нашлось и для меня.

Я позвонил Островскому:

– Ян Исаакович, я привез вам яблоки и хотел передать письмо для

Ваксберга.

– Я живу недалеко от Казанского вокзала. Встретимся на выходе из метро.

Никто никому ничем не обязан, никто никому ничего не должен. В августе, вспомнив о давнем письме Виталия Озерова отцу, я написал секретарю Союза писателей. Ответа не дождался.

Ваксберг пишет о, из ряда вон выходящих, но типичных случаях криминала. Я не помышлял просить его расписать наш случай в газете.

Не тот тип происшествия, да и ни к чему. Аркадий Ваксберг волею популярности "Литературки" выдвинулся в главного по стране борца с беззаконием, с ним считаются в генеральной прокуратуре, Верховном суде СССР. Если захочет, то сможет помочь.

– Что с отцом? – спросил Ян Исаакович.

– Инсульт.

– Вам нетрудно поговорить с Ваксбергом?

– С Аркадием? Да ну, конечно. А что в письме?

– Может сами почитаете его?

– Завтра с утра я съезжу на Цветной бульвар.

На конференцию приехал Володя Семенов. Защитил докторскую, написал интересную монографию, живет в Иркутске, работает в СибНИИЭ.

В номере тихо. Шастри полчаса как в ванной. Что-то он долго выдавливает из себя раба.

– Фюрер! Ты че там уснул?

Послышалось кряхтение.

– Изучаю.

– Изучаешь?

Я зашел в ванную.

Шастри сидел на корточках возле устройства, напоминавшего унитаз и крутил краники. Из под низу брызгало. Сидел он не с красным мордом, но мокрый с головы до ног. Стены и потолок тоже забрызганы.

Рядом с устройством нормальный унитаз.

– Что это?

– Биде.

– Ты смотри! – я много слышал об устройстве, но никогда не видел.

– Ты что пьешь из него?

– Хе-хе! Испытывал.

– Не вздумай верзать в него.

– Хе-хе-хе!

– Ты смеешься, а вот мой школьный товарищ расказывал, как возил делегацию из Кокчетава в Париж, – я рассказывал, и Шастри, развернув носовой платок, аккуратно прикладывал его к лицу и улыбался как ребенок. – Поселили их в гостинице на пляц де Пигаль, и один из них, такой же как и ты, животновод, зашел в ванную, глаза у него разбежались и он, на радостях, навалил, с переполнением оперативной памяти, в биде… Не смейся! Когда руководитель делегации объяснил ему, для чего это биде, он, как и ты, начал выворачивать до упора краны. И…

– Что и?

– Что и! На пляц де Пигаль получился этюд в багровых тонах.

– Хе-хе!

– Че смеешься? От тебя все можно ожидать. Смотри у меня! А то…

– А то что?

– Что, что? Если ты тоже наверзаешь в биде, то придет убирать номер горничная и бедняжку от твоей эротичности в шесть секунд перекоммутирует.

– Хе-хе. Скажешь тоже.

Шастри прикрутил краны и вздохнул.

Ах, Арбат, ты моя религия…

Зимой в Москве я впервые. Снег везде. На улицах, в магазинах.