Чм66 или миллион лет после затмения солнца

– И…?

– В час или в два я ушел домой.

– Двадцать седьмого?

– Двадцать седьмого.

Соскин ушел и оставил меня без курева – после него я не нашел пачки "Казахстанских", что лежала на телевизоре.

Умка принесла блюдо с чак-чаком.

– Тетя Шаку, семь дней давно прошло, но все равно… Символически.

– Спасибо.

– Тетя Шаку, а жалко, что муллу не пригласили.

– Наверно.

– Если бы мулла прочитал намаз, стало бы легче.

– Возможно.

Доктор, как говорил Шеф, в город приезжает часто. Если он до праздника наведался в центр, то ему все известно. Нет, он еще ничего не знает. Знал бы, – обязательно пришел домой. Хотя… "Он то знает, что было до 27 февраля, – подумал я, – потому и не приходит домой".

Ближе к ночи пришел Большой.

– Эдик, приходил Соскин.

– Кто это?

– Помнишь, ты рассказывал, как Нуртасей приходил к тебе с каким-то соседом Сашей?

Большой наморщил лоб.

– Да, да. Мне он сразу не понравился.

– Он говорит, что был с Нуртасом все эти дни. И в тот день ушел с квартиры Меченого в час или в два.

– Может быть. Ты мне скажи: где Доктор?

– Не знаю.

– Что он делает? – Большой стучал пальцами по столу. – Про

Искандера что знаешь?

– Сидит.

Водка помогала плохо. И пьяному, и трезвому снился Шеф. Он лежал с запрокинутой навзничь головой в огороженном штакетником, палисаднике, у заброшенного домика, в густой траве. Лежал с пустыми глазницами и еле слышно разговаривал со мной. Разобрал только одну фразу: "Вот видишь…".

Пью без перерыва вторую неделю подряд. Пустые глазницы Шефа преследуют и наяву.

Летний дождь…

Приходила мать Кеши Сапаргалиева. Шеф говорил про нее: "Тетя

Фатиха добрая". Сам Кеша не пришел. Твой уход указывает на твое истинное местоположение. Опять же, если бы папа был здоров, возможно все и не так выглядело бы. Хотя как знать. К примеру, старший товарищ отца – Г.М. прислал к маме вместо себя жену. Пришел и Джубан

Мулдагалиев. Так бы может быть и не пришел, но несколько дней назад

Мулдагалиев стал первым секретарем Союза писателей Казахстана.

Положение обязывало. Я излишне придирчив к людям.

Маме, и уж тем более, мне, они ничем не обязаны.

Матушка не может сосредоточиться на главном, помешалась на

Сайтхужинове.

– Джубан, ты депутат Союза… Помоги наказать милицию.

Мулдагалиев обнял маму.

– Шакен, обязательно помогу.

Вчера матушка была прокуратуре. Ее признали потерпевшей.

Следователь Рыбина квалифицировала убийство по статье 88, часть третья – "Убийство с особой жестокостью". Зашла мама и к прокурору района. Он нахамил и выгнал ее из кабинета.

Большой говорит, что Бисембаев был не один.

– Он трус, – сказал Большой. – Один бы он ни за что не полез.

Трус не трус, но он же начал с того, что ударил несколько раз газовым ключом сзади. Для этого не обязательно надо быть еще с кем-то. Следы борьбы, как говорил Иоська Ким, указывают на то, что

Шеф и после ударов по затылку бился за жизнь. В какой- то момент силы покинули его и он… прекратил сопротивляться. Я не мог отделаться от воспоминания о разговоре с Большим в тот день, когда он предложил мне поискать Шефа, а я, тогда про себя послав брата в задницу, ответил: "Да ну его…". Похоже на то, что сказал я как раз в тот момент, когда Шеф дрался за жизнь.

Пройдет еще семнадцать лет, прежде, чем я получу небольшое представление о силе власти бессознательного и пойму, почему мне не давали покоя воспоминания и о порванной мной рубашке Шефа, и о брошенных в суете злобы неосторожных фразах.

– Эдик, удастся нам добиться расстрела для Бисембаева? – спросил я.

– Что ты?! – замотал головой Большой. – Нуртас не работал.

– Какое имеет отношение к делу, работал он или не работал?

– Прямое! Личность потерпевшего для суда имеет решающее значение.

Был бы Нуртасик непьющий, образцовый работяга с Доски почета, так и разговора нет. Можно было бы поднять шум, писать письма от общественности, тогда суд с удовольствием приговорил бы к вышке

Бисембаева.

– Но у Бисембаева три судимости. Это разве не играет роли?

– Роль играет. Но, помяни мое слово, дадут ему лет семь – десять.

Никак не больше.

… От жизни перемен

Джона перевели с Каблукова на Сейфуллина. Я отнес ему и Ситке передачу, оставив ее у буфетчицы третьего отделения на проходной.

Возвращался по Курмангазы, и, не доходя опорного пункта, увидел

Соскина. Он шел через двор сверху с тремя мужиками и смеялся. Шли они от Меченого. Соскин не мог не видеть меня, но сделал вид, что не заметил.

Компьютер и загадка Леонардо

Меня вызвал помощник прокурора Советского района. С Анатолием

Крайненко заочно знаком с 72 -го года.Той зимой Кенжик проходил практику в прокуратуре и я, поджидая его, читал в коридоре стенгазету. На трех машинописных листах в газете начало статьи о следователе Забрянском. Следователя перевели в Генеральную прокуратуру страны, по следам назначения коллеги Крайненко писал о

Забрянском так, как не принято писать в газетах, даже в стенных, о прокурорских работниках. Для Крайненко Забрянский послужил поводом для вброса суждений о людях, о жизни. Писал он, в частности, и такие слова: "Человечество подразделяется на две категории – людей аналитического ума и синтетического… Первых, – абсолютное большинство, вторых, – считанные единицы. Примеры людей синтетического ума – Леонардо да Винчи, Лев Толстой, Ленин…".

Я поинтересовался у Кенжика: "Кто этот Крайненко?".

– Оригинал. Сорок лет, не женат, живет один.

Высокий светловолосый Крайненко не выглядел чудаком. Скорее, наоборот.

– Я пригласил вас по жалобе вашей матери в прокуратуру республики.

– Маму и меня возмущают отношение следователя Рыбиной и прокурора района Мухамеджанова к личности моего брата. В частности, подбор свидетелей преступления.

– Это дело следствия, – сказал Крайненко. – Меня же интересуют действия милиции.

Вот ваша мать в жалобе пишет, что…

– Было такое. Сайтхужинов и другие оперативники нанесли нам моральную травму.