Что такое поэтическое мышление

Бессмертием....

(1937 г.)

Спаси и сохрани от намерений философов шагнуть в сапогах своей "биологической логики" на эти строчки или на пушкинское "Я вас любил..."!

В мастерской поэзии основным инструментом останется только мастерок. Поэзия не препарирует, а созидает. Философии недоступно воздвигнуть мироздание на основе всего одной строки, подобной пушкинской: "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Все остальные строчки стихотворения "Пора, мой друг, пора..." являются только поддерживающей конструкцией. Попробуйте выбросить из стиха эту строку, и вы немедленно в этом убедитесь. Однако философы и критики с превеликим удовольствием "препарировали" это утверждение Пушкина, раскладывая его на онтологические сущности. В связи с этим стихом замечу, что сначала, скорее всего, была написана шестая строка "Давно завидная мечтается мне доля" как естественное продолжение первых, прежде всего, четвертой "Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем", а только потом эта пятая, влекущая своей свободой. Дело в том, что Пушкин всегда придерживался строгой рифмы (при этом его черновики представляют вид космической паутины из знаков, линий, слов, рисунков). Следовательно, он шел в своих размышлениях от рифмовки доля-воля, как наиболее точной, и только потом наполнял форму сначала утверждением первой строки "...Покоя сердце просит", а потом отрицанием счастья, равнозначным отрицанию мечты.

К. Паустовский говорил, что строгая рифма и красота всей поэзии Пушкина идет от природы осени, которую он любил, и которая обнажает резкий и ясный пушкинский рисунок. Такой же "техникой" мышления часто пользовался А. Блок. Вот, например, его типичная черновая запись предполагаемого стиха:

И начиная восхожденье

Мы только слышим без конца

............... пенье

............... лица.

Здесь только строгие рифмы, которые во многом диктуют будущие, возможно очень неожиданные и необычные выводы последних строк, которые мы так и не узнаем. Подобная "техника" поэтического мышления идет от философии Аристотеля и Канта, для которых форма могла быть пластичной, но всегда оставалась активной первопричиной познания. Так же мыслил и Мандельштам, который не терпел, когда к содержанию подбиралась форма, называл таких поэтов "переводчиками готового смысла", а форму сравнивал с влажной губкой, из которой следует выжимать содержание.

Однако Маяковский, в совершенстве овладевший ассонансной и другими типами "неточных" рифм, в том числе неравносложной с выпадением неударного слога (этот прием оправдан особенностями звучания русской речи), по поводу своей "техники" мышления писал так: "Я всегда ставлю самое характерное слово в конец строки и достаю к нему рифму, во что бы то ни стало". Здесь стоит заметить, что рифма в классическом стихе, как и звуковой ряд белого стиха, сжимают символ слова, превращая его в "физическое тело" В этом случае, как считал Владимир Набоков, стих приходит не от метафорических кликушеств и музыкальных шаманств, а от лирической фабулы с неизбежной развязкой, как в романе, и совсем не от настроения, которое часто недолговечно и случайно. "Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира" - вспоминал Набоков. (В связи с именем великого русского писателя замечу, что его столь известный роман "Лолита", написанный для продвижения своего имени на литературном рынке, что нередко вполне оправданно, имеет твердый корень в стихотворении "Лилит" 1928 г., когда Набоков уже задумывался о написании "Защиты Лужина".)

Впрочем, сколько поэтов, столько и технических подходов, которые сами по себе совсем не гарантируют сотворения стиха. Помнится, пианист Генрих Нейгауз говорил о том, что музыкант может достичь виртуозной техники, но при этом остаться только исполнителем нот и не стать исполнителем музыки. Также и на уровне фундаментального мышления: овладев сложными приемами счета, запомнив множество физических определений и законов, усовершенствовав свою память, - в итоге можно так и не написать научную статью. Понятие научная статья требует своего определения. Но существуют рецензируемые научные журналы, их всегда было немного, публикация в которых уже служит таковым паспортом. Без публикации даже самые важные научные выводы быстро превращаются в труху времени, что обусловлено рыночными принципами востребованности результатов фундаментальной науки для скорых практических решений. К тому же, любой научный результат, тем более, впервые опубликованный, требует обязательной проверки в других статьях, и на его подтверждение, зачастую, уходят годы. Стих не зависит от того, публикуется он или нет (Анна Ахматова говорила, что Мандельштам в изобретении Гуттенберга не нуждается), читается одному человеку или его услышат тысячи, записан или на многие годы останется только в памяти самого поэта. Впрочем, как известно, "Стихи не пишутся. Случаются, подчас..."

Добравшись до этого места лекции, я стал размышлять о том, как бы выкрутиться, чтобы не зачинать разговоры, без которых множественности поэтических миров не пересекаются ни между собой, ни с геометрическими и внутренними сущностями нашего реального мира. Речь идет о конечном и бесконечном, когда их "примиренность" мгновенным взрывом рождает пространства Вселенной, обреченной на гибель; о сопряжении смерти и бессмертия, когда мысль начинает диктовать природе ее пространственно-временную объективность, но "Реквием" Моцарта и "Я вас любил..." Пушкина освобождают нас от рабского, пространственного восприятия мира, оставляя только направленность времени...

В этот момент в открытое настежь окно влетела пчела. Обрадованный ее вторжением, прервавшим обремененности мышления, я тотчас принес влажный кусочек сахара, положил его рядом с собой и застыл в неподвижном ожидании. Пчела вычерчивала сложные линии в трехмерном пространстве над моей головой под шум компьютера, который оборвался бульканьем воды, и на экране появились суррогатные разноцветные рыбки, плавающие где-то там, в квантовом пространстве чипов, электронов и магнитных доменов вместе со стихами Эхнатона и Ахматовой. Наконец, она почуяла свой хлеб, звук ее крыльев усилился, движения стали более быстрыми, я перестал дышать; она же, усевшись на сахар, стала кормиться. "Сейчас улетит, - подумал я - и мне опять придется размышлять о стихах, о свободе не ограничивать себя какой бы то ни было данностью, о любовном желании - единственном неизбывном чувстве человеческой души". Конечно, она улетела в открытое небо, но в момент пересечения оконного проема раздался входной звонок. Вырвавшись из обычных житейских забот и хаоса ежедневных хлопот, пришла любимая женщина. "Все-таки, использовать интеллект для постижения чувства - чистейшая химера," - думал я, целуя ее руки. Вечером, угадывая сквозь окно в дождливых сумерках неброские закатные огни, я вспоминал о том, что сегодня накормил пчелу, целовал ладонь любимой женщины, а бесконечны только синева неба, милосердие Бога и то, что устанавливают поэты.

КОМЕНТАРИИ К ТЕКСТУ О ПОЭТИЧЕСКОМ МЫШЛЕНИИ

1. Принято считать, что жизнь Ньютона протекала достаточно благополучно, но это не так. Титаны, как и Боги, должны принести жертву ради бессмертия своих поступков и идей. Ньютон так и не женился на мисс Стори - единственной Любови на всю жизнь еще с юношеских лет; преподавателем он был крайне слабым и постоянно вызывал смех у студентов; материально стесненный до крайности, он вынужден был лебезить перед влиятельными лицами и перебегал от одной партии к другой; уже будучи в Лондоне директором Монетного двора и получив от королевы Анны в 1705 г. рыцарское достоинство, почти сразу заболел тяжелейшей каменной болезнью и мучительно прожил долгие годы в постоянных физических страданиях вплоть до 21 марта 1727 г.

Еще раньше в 1688 г. он был изгнан королем и впал в умопомешательство после того, как из-за непотушенной им свечи в химической лаборатории сгорели его рукописи. Он перестал понимать даже свою книгу "Начала" - азбуку физики, напечатанную по настояниям не менее известного физика того времени Галлея. Только друзья смогли вытащить Ньютона из этого жуткого состояния, принудительно заключив его на два года в особую комнату.

Строго говоря, времена, когда жил Ньютон, были весьма мракобесными, впрочем, последующие явили немало политических слепков с ньютоновской Англии. В то время ведьм охотно сжигали на кострах, а коллеги спорили о том, каковой степени сырости должен быть хворост и из какого дерева, чтобы, следуя гуманным принципам, жертва задохнулась в душегубке прежде, чем ее начнет пожирать огонь.

Многие коллеги все еще отстаивали учение Декарта и Аристотеля о зависимости веса тела от его формы. Чтобы опровергнуть их, Ньютон занялся экспериментальной физикой - дисциплиной последующих веков. Он отбирал одинаковое по тяжести количество серебра, песку и пшеницы, клал их поочередно на маятник одинаковой длины и тщательно измерял период колебаний, который оказался одинаковым для этих разных веществ. Современный старшеклассник вполне объяснит эти опыты.

Всю свою жизнь, рассекая стеклянными призмами свет, он вел утомительный спор с великими Гуком и Гюйгенсом о природе световых лучей, но сейчас, после установления дуальной, корпускулярно-волновой природы света, все они, где-то на небесах, давно уже находятся в согласии друг с другом.

"Не знаю, каким представляет себя окружающий меня мир, но самому себе я кажусь просто ребенком, который играет на морском берегу и забавляется, отыскивая лучше обкатанные камешки или более красивые, чем обычно, ракушки, в то время как великий океан лежит передо мной еще девственно непознанный" (И. Ньютон)

"Толпу учение Ньютона о силе тяжести пленило не столько тем, что открыло причины круговращения планет..., сколько тем, что оно отождествило эту причину с той обыденной силой, которая вызывает на земле падение камней. Уверившись в этом, ... толпа стала без страха взирать на небо..."(Г.В. Ф. Гегель)

"Ньютона можно сравнить с поэтом, чьи стихи настолько тонки, что их возможно написать только на новом языке, создать который должен сам поэт" (А. Эйнштейн)

2. Не только Кеплер, но даже Гегель вовлек себя в мистику цифр, отыскивая в своей философской диссертации "Об орбитах планет" магическую числовую последовательность, выражающую расстояния планет от Солнца. К тому времени уже был известен числовой ряд Тициуса - 0,3,6,12,24 и т.д., предложенный им в 1766 г. спустя 136 лет после смерти Кеплера. Если к каждому члену этого ряда прибавить 4, то получаются правильные отношения расстояний между планетами.