Что такое поэтическое мышление
Шрифт:
Возражая против эмпирики и ставя цель показать "как полезна может быть философия даже для определения математических соотношений величин", Гегель предложил последовательность - 1, 2, 3, 4, 9, 16, 27 и т.д., восходящую еще к соображениям пифагорейцев. Выполняя с этим рядом определенные математические действия, он получил более-менее точные соотношения расстояний, но, поскольку между четвертым и пятым местами ряда, т.е. между Марсом и Юпитером, имелся большой промежуток, то и какую-либо планету искать там, по мнению Гегеля, было нечего. Диссертация докладывалась осенью 1801 г., а уже в январе астроном Пиацци из Палермо открыл малую планету Цереру, как раз между Марсом и Юпитером. По этому поводу диссертация, да и сама методология Гегеля стали предметом злых шуток и нападок.
Современная астрономия не рассматривает правило Тициуса, точнее Вольфа-Тициуса-Боде, как научную истину, хотя на основании их эмпирического
Однако диссертация Гегеля примечательна не этим, почти анекдотическим, случаем. В заключение своей работы Гегель выписал двенадцать тезисов, которые он положил в основу построения грандиозной системы мышления. Список тезисов отрывается величественным утверждением: "Противоречие есть критерий истины, отсутствие противоречия - критерий заблуждения", а заканчивается почти христианской заповедью: "Вполне совершенная нравственность противоречит доблести". Строго говоря, идея первого утверждения взята у Шеллинга, для которого существующая реальность - это сплошное противоречие сил во времени и пространстве, и потому постижение истины с необходимостью требует отыскания двойственного начала: ни абсолютное тождество, ни абсолютное различие не отражают истинного содержания природы и ее фундаментальных законов.
Возможно, если бы Гегель занялся не проблемой планетарных орбит с их противоположением центростремительных и центробежных сил, а вник в споры между Ньютоном, Гуком и Гюйгенсом о противоположении корпускулярной и волновой природы света, квантовая механика с ее электронами, протонами, чипами, компьютерами, спутниками-шпионами и атомной бомбой возникла бы намного раньше. Впрочем, как гласит десятый гегелевский тезис из его диссертации, "принципом науки о морали является благоговение перед судьбой".
3. Свою революционную работу 1900 г. о квантовании материи Макс Планк настойчиво обдумывал и готовил несколько лет, начиная с 1897 г. Перед этим он опубликовал в физическом журнале совсем иную статью, где изложил результаты своих музыкальных исследований о том, что человеческое ухо в лучшей степени настроено на темперированный строй, в котором И.С. Бах сочинял свои прелюдии и фуги, чем на нетемперированный, где отсутствуют полутона, т.е. бемоли и диезы. На протяжении всей своей долгой 88-летней жизни (до 1947 г.) Планк не переставал удивляться захватывающим тайнам не только физики, но и музыки, поэзии, и нередко с Эйнштейном они дуэтом исполняли камерные произведения - Планк на фортепиано, а Эйнштейн на скрипке. Именно их научное сотрудничество сделало Берлин накануне первой вселенской войны столицей фундаментального мышления в области теоретической физики. Планк вполне понимал выдающееся значение своей работы о спектре излучения абсолютно черного тела. В 1900 г. на прогулке в Грюневальде, около Берлина, он сказал своему сыну Эрвину: "Сегодня я сделал столь же важное открытие, как и открытие Ньютона". В 1944 г. Эрвин за участие в известном заговоре против Гитлера будет казнен нацистами.
Эйнштейн в знаменитом номере "Annalen der Physik" за 1905 г. поместил не только статью, доказывающую правоту выводов Планка о световых квантах, но и еще одну о хаотическом движении цветочной пыльцы в воде. Стоит напомнить, что именно в ней, опираясь на экспериментальные данные Р. Броуна, который подробно, еще в 1827 г., описал зигзагообразные траектории движения пыльцы, Эйнштейн впервые доказал существование в природе атомов, о чем только догадывались древние греки. Время - начало двадцатого века было удивительным в истории человечества, засасывающим в бездну будущего, словно вихревой шторм: великий Эрнст Мах скептически относился к существованию атомов и требовал сохранения строгого детерминизма в понимании законов природы, но рядом на континенте Цвейг, Толстой, Бердяев уже обдумывали тезис личной свободы в несвободном обществе, как высшего блага; Эйнштейн и Планк переносили свое понимание соотношений случайности и предопределенности из области новой физики в сферу понимания противоречия свободы воли и судьбы человека, Чехов харкал кровью в ялтинском домике, пытаясь постигнуть в своих пьесах назначение нового времени, Пикассо в голубых тонах рисовал фигуры матери с
ребенком, чьи анатомии сплошь находились в противоречии с реальностью, но устанавливали законы мироздания, согласованные только с правилами самого художником и не более, а девочка Ахматова бросалась в черные воды моря в пяти милях от берега, чтобы долго плыть под звездным небом и утолить девичье неистовство и свою гордыню.Эйнштейн пережил своего друга на семь лет. Эти годы были для него днями сокровенной любви к Маргарите Коненковой - агенту КГБ еще с довоенных времен. Кто знает, но, может быть, любовными вечерами он правил ей те страницы текста донесений, где шла речь об атомном проекте. Уж слишком профессиональным, физически ясным языком написаны эти ничего не значащие тексты. Впрочем, самого Эйнштейна к технологическим проблемам проекта, составляющим наибольшую ценность, не допускали. Когда Коненкову, вскоре после испытаний атомной бомбы, отозвали в Москву, он написал письмо в Кремль с нижайшей просьбой прочитать курс лекций в Московском университете по квантовой физике и все только затем, чтобы увидеть свою Маргариту, но Эйнштейну отказали. Выше я уже напоминал о том, что титаны, как и боги, должны приносить жертву...
4. Может показаться удивительным, но разновидность, скорее, необычный подвид фундаментального мышления, являет собой мышление обывателя. Он выстраивает определенную цепочку причинно-следственных связей, в каком-то не сразу уловимом моменте обязательно лженаучную, только для доказательств того, что в своих поступках и мнениях он всегда и во всем прав. Изощренное, зачастую ошеломляющее своей простотой, обывательское мышление есть прекрасный фундамент для тоталитарных режимов. "Я прав, потому что могу объяснить все сущее" - вот главный тезис, по которому даже истинный ученый легко становится обывателем.
5. Я хотел бы привести одно стихотворение Анны Ахматовой. Речь пойдет о первом сборнике ее стихов "Вечеръ", изданном Цехом поэтов в 1912 г. Едва ли Ахматова знала о том, что в это время выдающиеся представители физических наук решали вопрос о соединении корпускулярного и волнового движения частиц, о том, как пролетающий электрон может совмещать в себе свойства крохотной, невидимой частицы и одновременно волны, охватывающей весь земной шар. Потом этот гегелевский вопрос о совмещении всеобщего и частного, конечного и бесконечного, решающий для бытия неживой и живой природы, воздвигнется в квантовой физике до математического уровня дуализма смерти и бессмертия, но тогда эти проблемы были для нее совершенно неизвестны, неинтересны, ничего не значимы, поскольку она была влюблена в Гумилева. Она выпустила в этот год сборник своих стихов и вскоре, по ее словам, уже в Италии, сидя в переполненном трамвае, думала, глядя на соседей: "Какие они счастливые. У них не выходит книжка стихов". Так вот, в этом сборнике наивно влюбленной и невероятно гордой в двадцать два года девицы, которой по неясным, пушкинским, почти божественным причинам в совершенстве открылся русский стих, есть одно стихотворение, которое, по моему мнению, потом навсегда обозначит мироздание планет Ахматовой, да и ее судьбу. Все остальное в сборнике "Вечеръ" уже мастерски верно, но, нередко, слишком истерично, почти пошло или совсем пошло, как вот эти, например, строки: "Что слышу? Целых три недели // все шепчет: бедная, зачем?!" Но этот стих, этот стих в сокращенном варианте звучит так:
Я пришла сюда, бездельница,
Все равно мне, где скучать!
На пригорке дремлет мельница,
Годы можно здесь молчать.
..............................
Затянулся ржавой тиною
Пруд широкий, обмелел.
Над трепещущей осиною
Легкий месяц заблестел.
Замечаю все как новое,
Влажно пахнут тополя.
Я молчу. Молчу готовая
Снова стать тобой, - земля.
(1911 г.)
Пушкин восторгался солнцем жизни, но юная Ахматова осмелилась войти в легкую, зыбкую, освежающую июньскую тень, которая манила Блока и Пушкина, но тут же давила их тяжелыми, уродливыми тучами, словно изящный многотонный склеп, изготовленный великим скульптором.
Потом, совсем скоро, Ахматова пророчески продлит этот дуализм счастья одиночества и трагедии всеобщности в гениальном стихотворении, пронизывающем всю ее жизнь и любовь в советской России (цитирую по памяти):