Чтоб знали! Избранное (сборник)

Когда я приехал в аэропорт, самолёт уже приземлился. Я стал искать среди толпы Рину и вдруг слышу, кто-то окликает меня. Я посмотрел в направлении голоса и с трудом узнал Рину. Это была старая, измождённая, морщинистая женщина с сигаретой во рту. Мы поцеловались, и я старался убрать с лица ошарашенный вид, чтобы не обидеть её. Она уже получила свой багаж – один чемодан и картины, завязанные в отдельный пакет. Я взял такси, и мы поехали. В разговоре она всё время прикрывала рот рукой с сигаретой или без. Но я сразу разглядел, что её некогда белые крупные зубы были теперь чёрно-жёлтыми.

– Что у тебя с зубами стало? – не удержался я и спросил в лоб.

После этого она при мне стала меньше пытаться их прятать. А прятать было почти нечего, потому что большинство боковых зубов отсутствовало. Я помню, как она всегда панически боялась зубных врачей и, когда становилось больше невозможно откладывать, шла к частнику и платила последние деньги, чтобы тот ей делал анестезию. Рина стала объяснять, что еда и вода в Ленинграде такие, что зубы разрушаются чрезвычайно быстро. О влиянии курения она ничего не говорила, но я видел, как она закуривает сигарету от сигареты.

Рина приехала в пятницу, а на выходные Миша забирает Тамару Давыдовну в свой загородный дом, так что квартира была в нашем распоряжении.

Но самое забавное, что у Рины никого в Нью-Йорке из знакомых не оказалось, то есть тех, у кого бы она могла остановиться. Я спросил её, что бы она делала, если бы я был в командировке и не смог её встретить? Её ответом было: «Я бы что-нибудь придумала».

Когда настала пора укладываться спать, мы оказались в одной постели, поскольку на пол я ложиться не собирался. Рина была усталая и заснула, а я не шибко хотел её, обезображенную временем, и заснул на противоположном краю, к счастью, широкой постели. Спала она с открытым ртом и выглядела, как мертвец – лицо худющее и морщинистое. Ведь ей всего сорок, а выглядит на все шестьдесят.

На следующий день я водил и возил её по Манхэттену. На одном перекрёстке наше такси останавливается, и к нему подходит нищий. На шее висит кусок рваного картона, на котором написано: «Я мечтаю о бутылке вина!» Шофёр достаёт из кармана мелочь и с шуткой кладёт нищему в грязную ладонь. Тот улыбается с благодарностью. Свет меняется на зелёный, и мы трогаемся. «У каждого своя мечта», – говорит шофёр и даёт газу.

Рина вела себя так, будто уже была в Америке многократно. Стоило мне сказать что-либо о том, что попадалось нам на глаза, указать, объяснить, как она тут же отвечала, что она это знает, об этом читала или, самое смешное, что это в Союзе тоже есть. Всё она воспринимала как само собой разумеющееся, не стоящее ни восхищения, ни удивления. Меня это скоро стало раздражать, но я ей не показывал виду – гостья ведь. Прошлись и по галереям. Я представлял её как известную художницу из России, брал визитные карточки галерейщиков, передавал ей для будущего пользования. Но она ни слова не могла сказать, хоть и утверждала, что хорошо выучила английский. Я, конечно, не ожидал от неё американского красноречия, но я ждал попытки участия в разговорах и ответа на вопросы, которые я ей на всякий случай переводил. Когда её спросили, нравится ли ей в Америке, и я ей перевёл, она предпочла кивнуть головой вместо того, чтобы хотя бы сказать «йес».

На вторую ночь я решил, что пора с ней восстановить половую связь. И не то чтобы меня к ней влекло, скорее наоборот. Но мне представляется противоестественным для бывших любовников, а тем более для супругов, проводить время вместе, не совокупляясь. Отношения после соития становятся непринуждённее, разговоры свободнее, мышление яснее. И любопытно мне было, что стало с её телом, научилась ли она новым трюкам. Да и родную пизду посмотреть и нюхнуть хотелось.

Я стал к ней подбираться с прикасаниями и поцелуями, стараясь избегать рта, а всё соскальзывая на шею. Она посопротивлялась для приличия и разделась. Тело изменилось значительно меньше, чем лицо, но на бедре у неё торчала огромная опухоль. Я даже отпрянул. Рина успокоительно назвала её «диким мясом», а я вспомнил, что у неё ещё в наши времена был на том месте жировичок, который меня уже тогда малость отвращал. А теперь он вырос в такое уродство. «Почему ты не удалишь это?» – поинтересовался я. «Мне это не мешает», – последовал ответ.

Это из серии рассказов о женщинах, заботящихся о своей внешности.

Но пизда у неё неплохая, надо отдать должное. Не сравнить с Кареной по запаху, но вполне. Чтобы Рина, чего доброго, не понесла, я купил резинку, но, надев её, ненавистную, никак не мог кончить. Пришлось снять, и непосредственный контакт живо сработал. Я тут развратился на американках, которые либо на таблетках, либо с пружинкой, – ебёшь, ни о чём не думая, а здесь советские штучки опять – кончай наружу. Короче, сблизились. Да не очень. Глядя на Рину, я думал – как это я мог быть влюблён в неё, как я мог думать о ней столько лет – ведь это неряшливое беспомощное существо с великим самомнением, которое и хуй сосать-то не научилось за всю свою жизнь (берёт в рот и держит, не шевелясь, – нет чтобы работать языком, губами и головой, так что приходится самому пихать в неподвижное отверстие). Правда, глотает, не попёрхиваясь, – хоть этому научилась с грехом пополам. Но всё равно – такая невзрачная, затхлая.

И то же самое с Карен. Вспоминаю её поступочки, привычечки и думаю – как это я мог не видеть её подлую суть, гнилую душу, фальшивые слёзы и улыбки? Две мои самые большие Любови оказались унизительными и ничтожными по своей сути, хоть и по-разному, но обе омерзительны. Неужели так и не повстречаются мне женщины, у которых будет не либо душа, либо тело, а и тело и душа?

Рина намеревается не возвращаться, хочет заниматься живописью и добиться статуса беженца, что в её положении весьма трудно. Картины, которые она привезла, не лишены привлекательности, но мне трудно представить, как можно ими и им подобными завоевать Нью-Йорк. Пусть пробивается. Я дал ей пятьсот долларов, у неё своих около шестисот, за квартиру платить не надо, жратвы я ей недели на две накупил – на первых порах хватит, если не шиковать. Но у неё на одни только сигареты должно уходить не менее сотни в месяц.

Б.

БОРИС – СЕРГЕЮ

Был первый суд, где судья назначил временные алименты в три раза меньше, чем просил адвокат Карен. Но любая сумма – абсолютно несправедлива, потому что Карен может зарабатывать деньги и содержать себя будучи официанткой, кем она и будет до конца своей жизни по своим душевным качествам, несмотря ни на какие дипломы. И денег у нас общих нет, потому что я не только не сделал денег за время женитьбы, а свои сбережения на нашу жизнь тратил.

Я, конечно, зол, тем более что мой адвокат не сказал судье того, что я требовал сказать, ибо Карен в своих показаниях лгала, что я ей никаких денег не оставил. Я уволил своего адвоката и нанял другого. Дура, я бы ей заплатил больше добром, если бы она не требовала, да ещё через адвоката. Со мной говорить лично она отказывалась, потому что сразу начинала реветь и беситься.

Ну вот тебе ещё сведения, которые помогут тебе понять, почему я вышел из «идеального брака».

Многое в характере человека, как известно, объясняется влиянием семьи, генетическим и воспитательным. Привожу фактики, к которым я до недавнего времени заставлял себя относиться снисходительно как к незначительным. Суди сам.

Вся её семья помешана на говне и пер деже. Когда они собирались на семейное торжество с ночёвкой, например, на Рождество, утром, после посещения уборной, брат Карен, красноречиво разводя руки, как рыболов, показывающий размер выловленной рыбы, под общий громкий поощряющий хохот демонстрировал размер куска, который он только что выкакал. Как и рыболов, он явно преувеличивал, но мужик он здоровый, рослый, и я допускаю, что он был близок к истине.

В детстве брат издевался над сёстрами таким способом: напердит под одеяло и потом суёт под него то одну, то другую. Однажды Карен не выдержала вони и наблевала под одеялом, что вовсе не улучшило атмосферного окружения.

Сестра Карен при всех семейных сборищах пердела с громкостью, заглушающей общий удовлетворённый гогот. А потом с притворным отвращением на лице комментировала степень вонючести витающих над всеми газов.

Однажды она пёрднула и чихнула одновременно, причём с такой силой, что сделала сальто. Это – шутка, но ниже опять серьёзно.

Одна из любимых историй сестры – как она пошла в туалет и, подтираясь, незаметно для себя проткнула своим длинным наманикюренным ногтем туалетную бумагу и зачерпнула под ноготь дерьма. А потом, вернувшись на совещание, с которого удалилась, она дерьмовым пальцем стала водить по тексту перед носом своего начальника.