Чтоб знали! Избранное (сборник)

Словом «порнография» пользуются сейчас как жупелом, им стращают, обвиняют, клеймят, отвергают. Средневековье ополчалось на красоту женщины как на дьявольскую, и красавиц систематически пытали и истребляли. Таким образом, красота женщины тогда являлась непристойностью, порнографией того времени.

В Россию разрешили ввоз книг русскоязычных авторов, изданных за рубежом, за исключением порнографии и книг, призывающих к свержению существующего строя. Интересно, что порнография приравнивается по своей опасности к свержению существующего строя.

Подумать только, что за изображение пизды даже в нынешние времена ты можешь быть подвержен остракизму или даже посажен в тюрьму, а в некоторых странах – убит. За то, что ты изображаешь Истину. Запрет на очевидное – какая жестокая игра ведётся человеческим обществом. Но почему, кстати, говорят «обнажённая истина», не потому ли, что у истины хотят увидеть пизду?

Это напоминает мне иудейский запрет на изображение Бога и на упоминание слова «бог». Смысл этого запрета в том, что мы не знаем облик Бога и посему любое изображение его будет досужей выдумкой, оскорбляющей Его. Пиз да же общеизвестна – она посланник Божий, она, как Христос, дитя Бога, сам Бог да и дух её – явно святой.

Речь вовсе не о том, является ли изображение пизды порнографией или эротическим искусством – поразительно то, что при виде любого её изображения наше нутро переворачивается от возникших в нём чувств.

Слово «порнография» сделали умышленно широким термином, которым пытаются называть всё, что так или иначе связано с изображением половых органов. Если половые органы истязают, то и это поспешно называется порнографией, чтобы, связав это слово с болью и жестокостью, затем назвать порнографией изображение любовного соития и вызвать к нему у зрителя отрицательные эмоции.

Эротика – это кокетничающая порнография. Как кокетка виляет задом, поводит глазами, обнажает грудь и ноги, но не показывает пизды, так и эротика – темнит тенями, показывая сопрягающиеся тела, но не показывая хуй, проскальзывающий в пизду. Поэтому эротика часто воспринимается как более или менее допустимый жанр искусства. Пристойная, допустимая литература – это приемлемые вариации на запрещённую тему.

Попытка произвести разделение на порнографию и эротику является вторжением логики в область чуда. Безотносительность феномена совокупления пытаются снизить логической относительностью и таким способом нейтрализовать чудо и свести его до уровня наукообразной объяснимости.

Посему я хочу чётко определить, что я понимаю под словом «порнография», чтобы сделать его невинным.

В разговорном русском языке можно было бы справиться таким способом: бесстыдство – это показуха, обнажённые тела – это голь. Итого, порнографией называется «показуха голи». Но я-то вознамерился по-научному говорить, так что на этом останавливаться нельзя, и я предлагаю академическое название порнографии – голография. (Смех в зале, переходящий в овацию.)

На поверхности современное общество, казалось бы, доросло до признания факта, что соитие не является грехом, но, признав это, тут же обрушивается на порнографию, которая лишь изображает соитие. Ополчаясь на порнографию, общество порицает заодно с ней и само соитие, и если присмотреться, то общество и признало-то его с величайшим трудом. Порнография – это единственная форма общественной активности, которая утверждает вслух и во весь голос, что соитие как таковое существует. Всякая иная социальная деятельность основана на тщательном сокрытии этого факта.

С помощью смешения всего относящегося к сексу в одну кучу осуществляется дискредитация ядра, сути – соития. Ни у кого не поднимется язык назвать его извращением, за исключением того, кто выступает за уничтожение человеческого рода, вроде героя «Крейцеровой сонаты», который и предлагал искоренить соитие, а на вопрос – что же будет с человеческим родом? – отвечал, что, перестав совокупляться, люди достигнут совершенства и тогда их миссия на Земле будет исполнена, и, следовательно, делать им уже будет нечего. Подобные герои продолжали мыслить в этом направлении и додумались, что конечная цель человека заключается уже не в простом прекращении совокуплений, а в самоубийстве. Этим спекулировали экзистенциалисты, так что вот тебе, герой, пистолет и совершенствуйся в труп, а нас не трогай.

Попытка дискредитировать всю порнографию из-за того, что существует садизм, уподобляется такой ситуации. Уплетать обед можно либо в ресторане, изысканно и чинно, в европейском стиле, либо сидя на земле, с употреблением пальцев вместо вилок, как в Индии, или на полу, с употреблением палочек, как в Японии. Можно также и соревноваться, кто больше или быстрее съест. Естественно, что от чрезмерно быстрой или обильной еды может быть несварение желудка, что досадно.

Так вот, можно представить, что некто оскорбится едой пальцами, или «противоестественными» палочками, или тем же несварением желудка и запретит изображать еду как таковую, раз какие-то формы её потребления столь отвратительны для законодателя.

Одним из упрёков, предъявляемых порнографии, является такой: порнография – это изображение соития, которое совершается участниками якобы без чувств, что негуманно. Однако мужчина всегда испытывает удовольствие, и только женщина может совокупляться безразлично и бесстрастно. Поэтому такой упрёк порнографии относится только к женщинам. Но примечательно то, что порнография никогда не показывает лица безразличной женщины, а всячески имитирует женскую страсть. Потому-то женщины так ранимы порнографией, ибо она рисует женщину всегда желающую, тогда как в реальной жизни женщина стремится сохранить за собой право не хотеть. Женщина протестует против того, чтобы её сексуально идеализировали, поскольку это накладывает на неё обязательства, выполнить которые ей никогда не удастся.

Итак, моя цель сделать определение порнографии не относительным и многозначным, а однозначным и абсолютным. Вернее, я хочу выделить из неё ядро и суть, основу, краеугольный камень и, назвав эту основу, не позволить никому отводить меня в сторону, путать терминологией и подтасовывать факты.

Я буду называть порнографией изображение соития мужчины и женщины, причём крупным планом, чтобы, кроме хуя и пизды, не было видно лиц, потому как даже выражение наслаждения на лицах некоторые станут интерпретировать как выражение боли и на этом основании называть совокупление изнасилованием или садизмом. Посему, повторяю, говоря о соитии, я имею в виду хуй, движущийся в пизде.

Моё акцентирование соития отбрасывает в сторону жеманное и фальшивое желание определять порнографию как нечто, не имеющее литературной или социальной ценности. При чём тут литература или социальность, когда есть соитие на экране, в тексте, на холсте – крупным планом. Соитие самоценно само по себе и не нуждается ни в каких оправданиях, ни литературных, ни иных, чтобы манифестировать своё величие. Более того, желание назвать всё своими именами и показать всё отчётливо и крупным планом, что типично для порнографии, является не чем иным, как стремлением к истине.

Определив порнографию как изображение соития, я сразу отметаю всех тех «протестантов», которые рады отождествить её с разными формами жестокости в сексуальном общении, ибо что же может быть нормальнее и нежнее, чем обоюдно радостное совокупление.

Однако, несомненно, останутся люди, которые будут яростно восставать против порнографии даже в моём определении, они будут выступать против права на изображение соития.

Вот она, логика этих людей. Она начинается с аксиомы: всё, что приносит вред людям, должно быть запрещено. Из этого постулата делается обратный вывод: если что-то запрещают, то лишь потому, что это вредно. Порнография, вред которой никому не удаётся доказать, поначалу запрещается лишь по своеволию власть имущих. Народ же делает вывод, что если порнография запрещается властью, то, значит, она вредна. Основываясь на этой ложной посылке, вредность порнографии воспринимается сама собой разумеющейся, и возникает вторая и более сильная волна подавления порнографии, теперь уже со стороны всегда невежественного народа.