Чтоб знали! Избранное

Мэри безуспешно пытается дружить с мужчинами. С самого начала она якобы объявляет им, что у неё есть другой мужчина, которого она любит, что она не заинтересована в сексуальных отношениях с этим дружком, что она хочет с ним только дружбы, что подразумевает вовсе не дружбу, а просто нееблю. Сделав такое заявление, она считает, что тем самым проводит непреодолимую границу, пренебречь которой мужчине якобы уже… уж… ну… никак… совсем и совершенно невозможно.

– А ты не задумывалась над тем, что такое заявление оскорбительно для мужчины и что с оскорбления начинается не дружба, а вражда. Ведь ты говоришь, что как мужчина он для тебя интереса не представляет. Вряд ли кто-либо примет такое признание с воодушевлением.

– Да, – соглашается Мэри, – но я думаю, что оскорбление будет скомпенсировано честностью намерений и что это будет оценено.

– Вовсе нет, – отвечаю я, – оскорблённый мужчина не забывает своего унижения. Теперь к вожделению у него добавляется и желание отомстить. И он будет ждать удобного момента, когда ты окажешься слаба, чтобы либо соблазнить тебя, либо взять силой. Да и на какую дружбу ты можешь рассчитывать, если первое, что хочет каждый мужчина, глядя на тебя и на любую другую красивую женщину, – это снять с неё трусики. Дружба может появиться только от пресыщения.

Мэри улыбается, но продолжает пытаться дружить. Я-то понимаю, что эти дружбы, если они действительно проходят без ебли, просто известный женский способ держать при себе как можно больше удобных мужчин, готовых стать любовниками в тот момент, когда женщине таковой понадобится.

У Мэри большие груди, но обвислые из-за родов, абортов и структуры плоти. Но в лифчике они смотрятся роскошно. А сколько сисястых бегуний трусят кроссы без лифчика, и всё для того, чтобы привлечь мужской взгляд! Здесь они привлекают внимание не к красоте, а просто к факту наличия, что тоже немаловажно. Одна моя любовница с роскошной огромной грудью, которой она патологически стеснялась и которая ей мешала, так как привлекала огромное количество мужчин, подвергла себя операции по уменьшению грудей и осталась с просто большими, а не огромными грудями, но зато украшенными омерзительными шрамами. Теперь мужчины обращали на неё меньше внимания, а когда расстёгивали лифчик, то внимание у них вообще исчезало. Достижение цели, как это часто случается, не принесло ей счастья, и эта любовница моя позволяла раздевать себя только в темноте, чтобы своими шрамами не лишать мужчину желания. Другие идиотки обезображивают себя, чтобы увеличить грудь. Это ли не доказательство того, что все эти женщины сами считают себя лишь кусками мяса для мужчин, ибо ни что иное, по их мнению, не будет гарантией сексуального успеха, как большая или маленькая грудь. Для честности следует упомянуть и собратьев, которые изо всех сил и всеми способами стараются укрыть лысеющие черепа. В их черепах утвердилась мысль, что, только будучи укрыты волосами, они смогут привлечь внимание самочек, вне зависимости от того, каково содержание данного черепа. И что самое удивительное, так это то, что в большинстве случаев всё это действует: какие-то идиоты бросаются на торчащую грудь, не разнюхав, что она нафарширована химическим дерьмом. А взалкавшие спермы самочки увлекаются головной курчавостью, которая каким-то генетическим способом намекает им на крепкий хуй.

– Когда у тебя начнётся менструация? – спросил я, приписывая её плохое настроение этому времени.

– Ещё через две недели, – сказала она торжествующе, доказывая тем самым, что её настроение имеет внешние причины быть плохим. Причины, которые конечно же связаны со мной.

Научаюсь принимать её причуды и резкие смены настроения без паники. Спокойно даю им проявиться, высказаться, пройти и тогда ебу.

Мэри рассказывает мне невзначай, что вчера была в кино. Она не говорит – с кем, а я не спрашиваю. Мы только обсуждаем содержание фильма. Мэри ждёт, что я спрошу, а я умышленно не спрашиваю, ибо этим побеждаю. Если я спрошу, то покажу свою слабость, а правды всё равно не добьюсь, так как если там было что-то большее, чем кино, то она всё равно не скажет. А от моего безразличия она зато мучается. Сама виновата – нечего в кино без меня ходить.

Мэри подробно рассказывает о любовных перипетиях своих подруг, Конни и Шелли. Их личная жизнь является главным предметом наших разговоров. Как в баснях: речь идёт о зверях, но все понимают, что смысл-то людской. Так и у нас: говорим о подругах, но обсуждаем-то, по сути, проблемы отношений между Мэри и мной. Баснописцы, бля.

Конни в течение десяти лет влюблена в своего бывшего преподавателя, который женат. Живёт он в доме неподалеку от Конни, и она навещает его ночью, когда жена спит в спальне, а он в кабинете ниже этажом якобы работает допоздна. Дома Конни и её любовника находятся по разные стороны парка, и летом они встречаются среди дерев. И кустов. Однажды жена пронюхала и погналась за ними с воздушным пистолетом в руке с явным намерением застрелить не то мужа, не то Конни, не то обоих. Но удалось вовремя подключить полицию, и всё обошлось бескровно.

Конни убедила себя, что Джон – идеальный для неё мужчина, так что она ни на кого больше смотреть не может. Однако в другом разговоре выяснилось, что недавно Конни переспала с рок-певцом в кожаных одеждах и длинных курчавых волосах, который оказался отвратительным любовником, о чём она мстительно написала ему в письме. Что, мол, он использовал её как орудие мастурбации, не заботясь о том, что испытывала она. (Орудие оказалось одухотворено, причём – желаниями.) Но, во всяком случае, у певца была эрекция, хотя и мимолётная, тогда как у идеального мужчины Джона она в течение последних лет вообще отсутствовала. Джон убеждал Конни, что у него не встаёт только на неё, а на других женщин – запросто. Конни, оставаясь в одиночестве, подозрительно рассматривала своё тело, чувствуя себя скверно от такой доверительности любовника. Каждую встречу с ней он начинал с сожалений, что они встретились, высказывал пожелание прервать их слишком затянувшуюся связь, которая ему не нужна. Тем не менее на вопрос Конни, думает ли он о ней, он отвечал, что постоянно о ней думает, и этим поддерживал в ней огонь надежды. Половая жизнь Конни сошла на нет, и даже мастурбировать ей стало безынтересно, поскольку требуется прикладывать слишком много усилий. Я с любопытством слушал эти истории, которые претерпевали двойное искажение: пока доходили от Конни до Мэри, а потом от Мэри до меня. А ведь ещё и восприятие самой Конни небось калечило произошедшие события до неузнаваемости. И думал я: а как же всё было и есть на самом деле? Но приходилось довольствоваться извечно испорченным телефоном, и я отмечал, что Конни по своей реакции – письмом плохому любовнику – сравнялась с Джоном: ей вовсе не надо было писать уничижающее письмо, а просто больше не встречаться с ним, коль он ей не по нраву. Но нет, ей хотелось унизить его или переложить на него вину за своё к нему безразличие. Так и Джон поступал с Конни – вместо того чтобы перестать встречаться с ней, так как она, по его словам, переданным словами Конни через слова Мэри, обретающими форму моих слов, превращала его в импотента, он продолжал встречаться с Конни, виня её в своей слабости.

Шелли, вторая подруга Мэри, легла под давно желанного мужчину, который, прежде чем ввести, благородно предупредил, что у него герпес. Та в горячке махнула на это рукой и предалась наслаждению, но опосля задумалась и стала прикидывать, встречаться ли с ним опять или похерить. Но ей удалось себя уговорить, что, подвергшись риску заражения один раз, ей уже терять нечего, и продолжала с ним предаваться грешку. Однажды среди ночи, когда Шелли находится у него в постели, раздаётся телефонный звонок. Любовник берёт трубку, и начинается бесконечный разговор с женщиной, которая явно имеет на него какие-то права и в которой любовник, очевидно, заинтересован. Когда Шелли спрашивает его, кто это, он грубо ей отвечает, чтоб заткнулась. После этого интерес Шелли к любовнику заметно ослабевает. Но не настолько, чтобы не продолжать искать с ним встреч.

Однако – ни слова о наших отношениях. Единственное, что я позволил себе сказать в качестве комментария к изложению любовных неудач у Мэриных подруг, это такую фразу: «Насколько идеальны наши отношения по сравнению с их». Мэри сдержанно подтвердила мою правоту, и тогда я, чтобы нейтрализовать своё заявление, которое могло показаться ей восторженным, добавил глубокомысленно: «Как всё относительно…» – и тем дал ей понять, что наши отношения, конечно, далеки от идеальных, что и есть безотносительная правда.

Я нежен с её телом, а Мэри принимает эту нежность на счёт своей личности. Да, личность, к сожалению, тоже приходится принимать в расчёт. Потому что общество вышколило женщину так, что не тело следует своим желаниям, а личность женщины распоряжается её телом. Мэри отдаётся не просто ради наслаждения, а с расчётом на будущее. Когда эти расчеты не оправдываются, наслаждение перестаёт иметь для неё смысл, ибо наслаждение для Мэри – это лишь средство для упорядочения своего будущего.

Мэри вышла замуж в пятнадцать лет под давлением близящейся к логическому завершению беременности. Мать же полностью пренебрегала матереющей дочерью. Она никогда не заходила к ней, хотя и жила в двух шагах от неё. Ни разу не позвонила, не поинтересовалась, как дела. А когда Мэри убежала с сыном от мужа и пришла к матери попросить крова, то мать, только вышедшая тогда в третий раз замуж, сказала, что не может её приютить. Через государственные организации Мэри получила вспомоществование на квартиру. Муж оставил ей только стиральную и сушильную машины. В день переезда на квартиру стиральную и сушильную машины выкрали из чулана, где они хранились. Тут Мэри осознала, что не сможет вырастить сына одна, и отдала его родителям мужа.

Было время, когда Мэри жила в одном городе со своей сестрой, которая была любимицей их матери. Мэри часто обнаруживала, что мать приехала навестить сестру, а ей даже не звонила. Мэри натыкалась на сестру и мать в магазине, с удивлением понимая, что мать не желает её видеть.

Как-то Мэри приехала к матери в День Благодарения на сбор всей семьи, и разговор повернулся так, что Мэри призналась, что бедствует, что у неё нет денег, что она две недели питается только кашей. Мать, которая в то время, по собственному признанию, имела достаточно денег, вынесла из кухни для Мэри две баночки джема, чтобы та их взяла домой для разнообразия меню. Никогда мать не поинтересовалась, как Мэри живёт, чем занимается, как её учёба. А когда Мэри пыталась начать говорить о себе, мать быстро переводила разговор на нейтральные темы. Сидевшую за праздничным столом с матерью и отчимом Мэри тошнило от рассуждений о том, какая вкусная еда, как она приготавливалась и каким образом был раздобыт рецепт. Бессмысленный разговор, за который мать держалась обеими руками. А когда дочь и мать случайно оказались рядом у телевизора, мать не выдержала близости дочери и закричала мужу, чтобы он скорей приходил телевизор смотреть.