Чудеса происходят вовремя

Потом он повернулся к двум посетителям, которые сидели в креслах напротив его письменного стола. Это были председатель муниципального совета Фринос и Тасис Калиманис, только что прибывшие в центр нома. Они-то и привезли свежий номер «Улья», вызвавший в городе настоящую сенсацию. Старика Фриноса, который, как почти все представители его поколения, был довольно простоват, номарх недолюбливал, считал его непригодным даже для должности рассыльного и способным лишь на то, чтобы провалить любое самое пустячное дело, как, например, сейчас со статуей. Замысел был замечательный, предложил его сам номарх, но Фринос так по-дурацки поставил вопрос на заседании совета, что своими же собственными руками загубил столь ценную идею. «Дурак! Идиот! Гусь лапчатый! — поносил его про себя номарх, кидая суровые взгляды на полное, спокойное и дышащее довольством лицо старого нотариуса. — Да что там гусь? Жаба!!! Эх, был бы у меня там в муниципальном совете хоть один Тасис!»

Тасиса номарх уважал. Он хорошо знал всю семью Калиманисов, потому что деды их, а может, еще и прадеды состояли в самой тесной дружбе. И тот, и другой род были из числа старейших в Пелопоннесе, оба горой стояли за короля, и, поскольку сферы их политической деятельности находились в разных номах и не соприкасались друг с другом, ничто не мешало обеим семьям на протяжении многих десятилетий поддерживать добрые отношения. Номарх знал, что теперь род Калиманисов угасает, нынешнее поколение уже не знает былых взлетов. Последней звездой Калиманисов был Костис, не раз занимавший министерские посты и проявивший незаурядные способности государственного деятеля. Однако умер Костис Калиманис молодым, и теперь в высших политических сферах подвизался его брат Праксителис, похвалить которого можно разве лишь за то (номарх знал Праксителиса хорошо, они были сверстниками и когда-то вместе учились в Париже. Теперь Праксителиса называли министром, хотя тот всего недели две или три пробыл на посту заместителя министра земледелия в каком-то временном правительстве), так вот, похвалить его можно разве лишь за то, что своими способностями он несколько превосходит эту старую жабу Фриноса. Сильной фигурой в роде Калиманисов являлся Тасис, обладавший и острым умом и недюжинной энергией, но — увы! — дорога в высшую политику была для него закрыта. Еще в молодости Тасис впутался в какую-то темную историю, его обвинили в убийстве, осудили, и он некоторое время сидел в тюрьме. Выйдя на свободу, Тасис занялся земельными и торговыми делами, однако и теперь из-за кулис он, по сути, заправлял делами всей округи. К нему обратился сейчас номарх, к нему, а не к Фриносу. Он подошел к креслу Тасиса и встал так, чтобы кресло Фриноса оказалось где-то сбоку, почти за его спиной.

— Если я, господин Тасис, по праву, которое дает мне закон, вернее, в силу долга, который он на меня налагает, временно выведу из совета этих пятерых писак, то из восемнадцати членов в совете останется... Сколько останется? — Номарх внезапно обернулся к Фриносу и спросил его почти на ухо.

Считать Фринос, конечно, умел, но сейчас номарх застал его врасплох.

— Три!

— Вот именно! — саркастически заметил номарх. — Полюбуйтесь на нового Пифагора! — И теперь уже демонстративно повернулся к Фриносу спиной. — В этом случае, — сказал он Тасису, — тебе нужно собрать семь или восемь голосов, для верности лучше восемь. Сколько времени тебе понадобится?

— Двадцать дней, — ответил Тасис, как будто подсчитал заранее.

— Хватит?

— Да, хватит.

— Даю тебе двадцать пять. Динос, — обернулся номарх к секретарю, — на двадцать пять дней за несовместимую со, статусом муниципального совета партийную пропаганду... Вот и увидим, как надо бороться с инфекциями.

Номарх опять принялся расхаживать по кабинету и, делая второй круг, прошел так близко от кресла Фриноса, что заставил старика подобрать ноги с поспешностью, удивительной для его габаритов и возраста. «Гусь!» — ужалило номарха уже забытое было сравнение, и он остановился прямо перед Фриносом.

— Что же касается вас, господин председатель... Я ума не приложу, как это могло произойти! Что за обвинения они мне предъявляют? Что означают их слова о мэре-председателе? — И номарх ткнул пальцем в газету, лежавшую на столе. — Что воспрепятствовало господину заместителю мэра приступить к исполнению своих прямых обязанностей? Кто-нибудь помешал ему? Как же все-таки это произошло?

Фринос замер от изумления, но счел за лучшее не напоминать номарху о его же собственных указаниях. «Забыл, наверное», — по простоте душевной предположил Фринос, однако номарх пристально смотрел ему прямо в глаза, и растерявшийся старик забормотал что-то невразумительное.

— Я полагал, господин номарх...

— Полагали? Вы? Но ведь по этим вопросам существуют недвусмысленные предопределения закона!

И он снова прошел вплотную мимо кресла Фриноса, заставив старика повторить номер с поджатием ног. «Bubo ignavus» [7] , — мысленно произнес номарх. Учебу в университете он начинал на биологическом, и память его сохранила несколько латинских названий животных и растений. «Bubo ignavus», — повторил он, в третий раз принуждая старика подобрать ноги.

7

Филин (лат.).

— Вам известно, какие могут быть последствия?

И, не дожидаясь ответа Фриноса, повернувшись к нему спиной, номарх заговорил спокойно, но все же сухо и официально. — Против закона я не шел и не пойду. Никаких приказов, никаких полномочий я никому не давал. Ничего подобного не было и нет — ни в устной, ни в письменной форме. Господин заместитель мэра, человек достойный всяческого уважения, должен немедленно — согласно праву, которое дает ему закон, — приступить к исполнению функций мэра. Это не только его право, но и обязанность; освободить от нее может лишь отставка. В противном случае я завтра же призову его к ответу! — И кивком головы он дал посетителям понять, что аудиенция окончена.

Прощаясь, номарх небрежно протянул Фриносу два пальца, а Тасиса, взяв под руку, проводил до двери.

Тот, кто мало знал номарха и встречался с ним редко, мог, пожалуй, подумать, что такого масштаба государственный деятель используется здесь, в провинции, явно не по заслугам. Однако Тасис знал номарха хорошо. Не раз встречались они то на пирушках, то за карточным столом в этих краях или на родине у номарха («У двери прохожу твоей, красавица из Эгиона» [8] ), а то и в Афинах или в Патрах. Короче, были старыми друзьями. И что собой представляет не только номарх, но и прочие здравствующие потомки его древнего рода, Тасис знал прекрасно. Всех их, вместе взятых, он не считал годными на то, чтобы управлять даже самым маленьким из своих складов. Однако — в отличие от Калиманисов — в Афинах у них был не один «министр», а два, брат и дядя номарха — фигуры, так сказать, «национального масштаба»; остальные, как и Калиманисы, действовали в пределах родной округи, в Эгионе. Что касается номарха, то даже он сам вряд ли смог бы перечислить все должности, которые поменял на своем веку. Был он и генеральным секретарем, и генеральным директором в различных министерствах — в зависимости от того, в какое министерство попадал знакомый министр; в должности культурного атташе побывал за границей, служил личным секретарем некоторых премьеров... Когда-то он даже управлял театрами и с тех пор частенько устраивал подчиненным «спектакли» — учинял разнос ни за что ни про что: начинал в шутку, а кончал всерьез, бывало и наоборот. Такую вот сценку он разыграл сегодня с Фриносом, и наблюдавший это Тасис еле сдержал свое возмущение, но, одумавшись, решил, что благоразумнее будет прикинуться ничего не понимающим дурачком. Даже в последний момент, когда они с Фриносом покидали кабинет, номарх не упустил случая покуражиться.

8

Слова народной песни.

— Ну а это? — остановил он их громким возгласом, указывая на «Улей». — Это вы, что же, мне на память оставили?

«Чтоб ты...» — выругался про себя Тасис, а переполошившийся Фринос засеменил обратно к столу.

— Простите ради бога, господин номарх! Простите! — И протянул руку, чтоб взять со стола номер «Улья».

— Нет, нет! Ни в коем случае! — театральным жестом удержал его номарх. — Что это вы собираетесь делать? Мне он понадобится! Я велю подшить его в дело!

И Фринос — «Простите, простите... Хе-хе-хе!..» — попятился к двери и вышел.

«Га-га-га... Гусь!» — раздраженно буркнул под нос номарх и, оставшись один, занялся изучением «Улья». «Негодяи! Вот негодяи!.. И как они только сумели выпустить номер, у них же все переломали... Нет, вы посмотрите! — удивился номарх, разглядывая на первой странице изображение улья и пчел. — Какой там улей, это же настоящее осиное гнездо... Да, да, осиное гнездо, и если мы не примем их всерьез, если и дальше будем продолжать эту попустительскую тактику...» Он не раз уже ставил вопрос об «Улье» перед весьма значительными и не очень значительными лицами и здесь, и в Патрах, и в Афинах. «Негодяи, вот негодяи», — твердил номарх. Однако некоторые характеристики нашел довольно удачными и меткими. Вот, например, про Фриноса: «...вы играете известную роль четвероногого, на которого надели ошейник...» «Хо-хо! Здорово!» Чуть дальше номарх прочитал про Маркелоса и «кувалду». «Разве не так? Эта кувалда того и гляди нас потопит... И что мне с ним делать? Ах, Праксителис, Праксителис, укатил в Париж, а я тут один распутывай эти гордиевы узелочки. Ты-то, наверное, живешь себе спокойненько и в ус не дуешь... Бьюсь об заклад, что и сегодня отправишься на прогулку в парк Монсури...» Номарх прочитал еще несколько заметок, потом свернул газету. Выдвинул ящик письменного стола.

Теперь, на склоне лет, неугасимой страстью номарха стала идея написать мемуары и рассказать обо всем, что он повидал в Греции и за границей. Для этого он завел две тетради. В одну заносил факты, в другую — суждения о фактах. Однако мемуары продвигались медленно: усадить себя за стол было совсем не просто. Время от времени номарх делал короткие записи, но форма, в которую он облекал свои мысли, частенько оказывалась довольно замысловатой, настолько замысловатой, что дня через два или три ему нелегко было разобраться, что он имел в виду, какой из эпизодов прошлого продиктовала ему память.