Чудики с кистью (сборник)
Шрифт:
Через три дня я улетел с семьей на море, и художник Бурков со своими монетами на несколько недель вылетел из моей головы. Через месяц мы возвратились отдохнувшими, загорелыми и расслабленными. Через пару дней я заехал навестить Кирилла. Заваривая чай, он насмешливо посматривал на меня:
– А ты знаешь, что Буркова чуть не посадили из-за твоих монет?
– Как посадили, ведь я все устроил?
Кирилла всегда выгодно отличало умение образно и живо рассказывать истории. Он разлил чай, раскинулся в кресле и закурил…
«Пришел короче Бурков с монетами к Шагиняну в мастерскую и начал хвастаться своим золотишком.
Через неделю у Буркова закончились деньги, он залез в долги и вспомнил про монеты. Пришли они с Шагиняном в банк, а там их огорошили: сказали, что выплатят только часть суммы. Бурков психанул, тебя вспомнил добрым словом, банкиров обругал, но от безысходности решил продавать.
У кассирши глаза как телескопы стали, когда она увидала Бурковское «золотишко». В общем монеты она принимать отказалась. Зачем, говорит, вы испортили золото? Бурков завопил и потребовал начальников. Явились охранники, попробовали успокоить его, да все без толку. Пришлось вызывать подкрепление, и только после этого его вытолкали на улицу, где его ждал, переминаясь с ноги на ногу, бедный Шагинян. Бурков плакал от несправедливости, а у метро вдруг взял, да и загнал все свое золото за пять тысяч какому-то барыге. Вот какой бизнес у художника получился! Но это еще не все. Взяли они с Шагиняном пузырь и здесь же его оприходовали. У Буркова съехала крыша: он заявил Шагиняну, что пойдет мстить банку. Шагинян схватил его за рукав:
– Не ходи! Не надо!
– Не лезь, Шагинян, душа болит…
Поднял Бурков с клумбы два булыжника и пошел к банку, а там расхерачил средь бела дня им пару витрин. Больше бы разбил, если бы не выскочила охрана и не повязала его вместе с Шагиняном. Бедный, бедный Шагинян…
Короче, напрягли всех знакомых в Союзе, чтобы парней из ментовки вызволить. Слава богу, там остались мужики с юмором, замяли бурковские подвиги. Вот такая инвестиция у художника вышла, ек-макарек».
– Где он теперь?
– В Вологду укатил.
– Что, по росе соскучился да по бане с веником?
– Да нет, он там в одном монастыре часовню реставрирует.
– Уж не Георгия ли Победоносца?
– А ты откуда знаешь?..
Даландин в Париже
Имя молодого скульптора Кирилла Даландина прогремело в Питере в начале девяностых, после успеха дерзкого Шемякинского Петра. Горожане в то время толпами шли к этому памятнику на Петропавловке. Старики ворчали, недобрым словом поминая мэра-демократа, допустившего «это безобразие», молодежь по большей части скалила зубы и фотографировалась с царем. Даландин тогда комментировал:
– Молодец Шемякин, отлично сработал! Люблю здоровое хулиганство.
Я удивился. Мой друг, обычно распекавший маститых коллег, тиражирующих художественную макулатуру, принял Шемякина и оценил по достоинству…
Примерно через год после этого разговора Кирилл, вдохновленный экспериментом Шемякина, сам вылепил царя Петра, на голове которого красовалась… черно-белая шахматная доска.
Все опешили, а автор только хитро улыбался:
– Так им всем и надо!
– Кому им-то?
Про Кирилла с его Петром-шахматистом писали в городских газетах, и скульптор Даландин
замелькал на телевидении в первых ток-шоу. Все чаще рядом с его именем стала появляться приставка: «скандально известный». В телеящике Кирилл сидел рядом с известными журналистами и обаятельно вешал им лапшу на уши:– Петр – великий шахматист в большой европейской политике. И в Голландию он ездил не случайно. Обратите внимание на то, что там у них даже полы, словно черно-белые шахматные доски. Так что все сходится.
Журналисты дивились этой смелой гипотезе молодого нахала и на всякий случай не спорили с ним. А Кирилл кочевал из программы в программу и, словно тогдашний Курехин или Гребенщиков, пудрил уважаемой публике мозги.
В те дни «шахматиста» обсуждали даже девицы с моего потока, а я не без гордости козырял пред ними дружбой со скандально известным скульптором. Вскорости Кирилл загнал своего Петра за хорошие деньги одному толстосуму, открывшему ресторан в голландском стиле рядом с домиком Петра на набережной. Дела у толстосума сразу пошли в гору. Многие посетители специально шли отобедать в ресторан «Петровский» после прогулок по Петропавловской крепости и домику Петра.
Кирилл в то время обедал в ресторане бесплатно, справлял тут свои дни рождения и встречался с заказчиками… Однако и этой сказке должен был прийти конец, и он пришел: ресторан сгорел, а скульптуру Петра-шахматиста на пожарище почему-то не обнаружили…
Шли годы, Кирилл Даландин прочно сидел на мели. Его нашумевшее творение стали уже забывать. Но как-то вечером в мастерской раздался международный звонок. Звонила Дина – актриса и бывшая подружка Кирилла, выскочившая несколько лет назад за француза:
– Даландин, бери свои работы и приезжай к нам. Одна тетка открывает галерею современного русского искусства в Париже. Мы с моим Николя замолвили за тебя словечко!
– Денег нет, – мрачно ответил скульптор.
– Достань! Тетка, оказывается, про твоего шахматного Петра слышала. Так что ты для нее почти звезда!
Самолет из Петербурга приземлился в аэропорту Шарля де Голля. По-русски проворно выхватив с ленты пузатый чемодан, элегантный Дадандин опередил нерасторопных европейцев и, сияя улыбкой, поплыл в объятия бывшей любовницы, приехавшей в аэропорт вместе с мужем. Крепко пожав безжизненную ладонь Николя, он поинтересовался у Дины:
– Он у тебя по-русски понимает?
Кучерявый француз сладко улыбнулся сквозь очки а-ля Вуди Аллен и изрек:
– Немножка…
Внешне этот Николя напомнил Кириллу откормленную и добела отмытую копию армянина Шагиняна, отчего сразу пришелся ему по душе.
Распорядителем во французской семье была… Дина. Николя лишь зарабатывал деньги да исполнял прихоти красавицы-жены, недавно начавшей сниматься в ролях второго плана на французском телевидении. Жили супруги в центре Парижа на Больших бульварах в светлой просторной и слегка старомодной квартире.
В первый же вечер Даландин попытался перековать мягкого, но слегка непонятного Николя в предельно понятного Шагиняна с помощью двух бутылок водки, привезенных с Родины. Еще не привыкший к особенностям русского характера француз не мог сопротивляться превосходящим силам противника и потому покорился энергичному диктату русского скульптора, на которого взирал опасливо и со смущением, то и дело переводя взор на супругу. Та же, смеясь, лишь разводила руками, предоставляя бывшему любовнику право верховодить: