Чудодей

Крафтчек почувствовал на себе пристальный взгляд Станислауса и вообразил, что должен уснуть. Он гипнотизировал самого себя, так как жаждал хоть одним глазком взглянуть на родину. Станислаус заметил состояние Крафтчека только тогда, когда тот начал тихо причитать: «Пресвятая богоматерь! Благослови польского патера, который освятил мой амулет и сделал меня неуязвимым для пуль!» Крафтчек прижал сложенные руки к груди и обратил лицо к лампочке, висевшей на обитом железом потолке трюма. Слабый свет лампочки, который просачивался сквозь закрытые веки, представился Крафтчеку спустившейся с неба божьей матерью. «Если бы только сатана не держал в своих руках важных господ и всех тех, кто делает политику! Присмотри-ка маленько за этим, пресвятая дева! Нам нужны колонии, ибо откуда нам взять рисовую молочную кашу! Со своей автаркией, которая не более как иностранное слово для обозначения нужды, они далеко не уйдут. Скажи сама, пресвятая матерь божия, как же нам раздобыть рисовую кашу и кофейные бобы, а это всегда было выгодным делом, особенно если их получать из Гамбурга не жареными, а поджаривать самим. Но как нам этого добиться, если мы болтаемся в лесах у северного полюса и плаваем по холодному морю? Пресвятая дева, не можешь ли ты все-таки присмотреть за власть имущими, уж не попутал ли их сатана и не подменил ли направление войны? И если при всей твоей занятости это можно бы уладить, то позаботься немного и о том, чтобы нам не проехать мимо Германии, нашей родины, не увидев торжества справедливости. Если же на войне и дальше нечего делать, как только валяться и ждать неизвестно чего, простри свои добрые материнские длани между нами и врагами нашими и покончи с ней!» Кто-то швырнул пустой хлебный мешок в Крафтчека. «Прекрати скулеж!» Крафтчек проснулся, протер глаза и благодарно посмотрел на Станислауса. «Может случиться, что в Германии мы маленько передохнем, переведем дух. Матерь божия на мое предложение кивнула одобрительно».

Корабль катился по волнам. Вода была ядовито-зеленая и холодная. Небо — безнадежно серое. Снова ожила борьба между врачом и ротмистром за поэта Вайсблата. Каптенармус Маршнер после возвращения из пивоваренных угодий Бетца стал, как говорится, правой рукой ротного командира. Грязная рука! Она доставила поклоны и пожелания от жены и дочерей Бетца. Ротмистр выказал благодарность. Он извлек Маршнера из заплесневелой каптерки, произвел в фельдфебели и дал ему под начало отделение. Новое назначение не было для Маршнера желанным. Он явился к своему воинственному благодетелю.

— Господин ротмистр, прошу разрешения искоренить эту заразу.

— Какую?

— Прошу разрешения помочь выяснить случай с Вайсблатом.

Понимающая улыбка. Подлое хихиканье. И вот этот Маршнер — на больничной койке. Он занят тем, что разматывает клубок бечевки, обматывает ножки кровати, дверные ручки, корабельную лампу и всевозможные предметы. Ничего другого, кроме как тянуть колючую проволоку, он делать не умел.

Они ехали по Германии. В товарных вагонах было не светлее, чем в корабельном трюме, зато настроение — превосходное. Можно отодвинуть в сторону дверь вагона и смотреть, как родина, где весна уже в полном разгаре, проносится мимо них. Щебечущие зяблики в робко зеленеющих деревьях; приветливо кивающие женщины в весенних платьях. Нехватка тканей укорачивала юбки. Война создала свою моду! Аллилуйя, любовь цветет и во время войны!

По вагонам перекатывались разные слухи. После долгого перерыва снова запели: «Птицы в Ваагальде, те пели чудесно, чудесно на родине, на родине…»

Один из слухов был наиболее упорным, так как он соответствовал желанию многих. Слух этот был так настойчив, что мог претендовать на правду: обратно в гарнизон! Полк формируется заново! Перестройка для особых целей! Отпуск на родину!

Некоторые даже знали, какой продолжительности будет отпуск: семнадцать дней. Это звучит правдоподобнее, чем круглый срок — три недели. О, фантазия находит пути, чтобы прикинуться правдой! Они продвигались медленно, а на некоторых товарных станциях простаивали целые дни. В последнее время противник позволял себе чаще, чем ожидали, сбрасывать бомбы на Германию.

— Кто сказал, что генерал-фельдмаршал Геринг зовется теперь Майером? [25]

— Он сам сказал.

— К этому следует заметить: противник ведет себя подло и преступно, бросает бомбы ночью и с большой высоты. Это значит, что он не может нам смотреть в глаза.

— Еще бы, глаза-то у нас подбитые.

Нелегкая задача для офицеров и унтер-офицеров держать солдат в руках во время долгих стоянок. Однажды утром Вайсблат появился в солдатском вагоне.

— Матерь божия, ты здоров?

25

В начале войны Геринг, командующий военно-воздушными силами Германии, хвастливо заявил: «Пусть я буду не Геринг, а Майер, если хоть одна вражеская бомба упадет на Германию». — Прим. ред.

— Середка на половинку. Кое-как обошлось.

— Потерял аппетит к крыльям?

Вайсблат, недовольный, отвернулся от Крафтчека, который обращался с ним когда-то по-матерински.

— Итак? — спросил Станислаус.

— Оставь меня в покое!

Вайсблат искал в вагоне свободное место. Станислаус напомнил ему о письменно заверенной дружбе, и Вайсблат стал доступнее. Где он мог писать об Элен? Уж не здесь ли, в этом вагоне для скота? Станислаус во что бы то ни стало хотел держать любопытных подальше от Вайсблата. Какое представление имеет этот Бюднер о писанье! Для писанья должны быть определенные предпосылки. Вайсблат не репортер, который, так сказать, в любом положении, чуть ли не лежа, стряпает свою писанину. Вайсблат уже просил у матери хорошей бумаги и сигарет «Амарилла». Ни бумага, ни сигареты до сих пор не прибыли.

Они ехали по Баварии. Проклятия в вагоне множились, как вши, хотя и не все виды на отпуск были потеряны. Разве Австрия не Германия, разве фюрер, наш вождь и освободитель, не вернул ее домой, чтобы полностью использовать ее именно так, как ему заблагорассудится? Конечно, Германия велика и не кончается Баварией.

Когда их поезд остановился на товарной станции в Бамберге, жена пивовара-ротмистра перелезла через груду угля. Пивовар приветствовал свою супругу, стоя на ступеньках вагона второго класса. Жена пивовара-ротмистра Бетца носила крест «За военные заслуги» второго класса. Она заслужила его в Париже на пиру во время взрыва! Бетц дал жене указания по изготовлению разжиженного пива. Его баварский народ, несмотря на войну, не должен полностью отказываться от своей привычки к пиву. «Теперь, конечно, растянем немного запасы ячменя, Резерль!» Нашлись люди, которым хотелось верить, что они слышали, как ротмистр сказал жене: «Успокойся, я скоро вернусь, Резерль!» Разве это не означало отпуска на возвращенную родину Австрию?

— Всякое бывало, на войне все возможно, — предсказывал Крафтчек. — На войне уже бывало, что через Вену едут в Глейвиц, Гинденбург и Бойтен, только пыль столбом стоит. Я не был бы так уверен, если бы на корабле мадонна мне не кивнула.

Спустя три дня их поезд покинул товарную станцию в Вене без приказа о выгрузке. Крафтчек тяжело это переживал. Он оправдывал свою мадонну. «У нее многовато дела на войне. Она каждому нужна». Кроме того, у Крафтчека появился повод для новых надежд. Их путь лежал на юг и, в конце концов, все-таки к колониям. Рисовая молочная каша и кофейные бобы — мадонна знала лучше, чем иное начальство, чего не хватает немецкому народу.

Все-таки в Вене кое-кого высадили, однако сделали это незаметно. Высадили доктора Шерфа и лейтенанта Цертлинга. Их увел караул военного эшелона и передал вокзальной комендатуре. Доктор Шерф проник в психику Вайсблата, но психика Маршнера осталась для него тайной. Маршнеру доставали старые чулки, позволяли распускать их и ждали ослабления психоза от перемены мест. Но болезнь Маршнера не проходила. Маршнер был доволен бечевкой, заменявшей ему колючую проволоку, и продолжал мотать, завертывать, обматывать. Но санитарный вагон был тесен, а любовь и симпатия Шерфа и Цертлинга, увидевших родину, — велики.

Лейтенант Цертлинг и доктор Шерф не были достаточно осторожны. Маршнер накрыл их и отправил за решетку.

Во время стоянки в Нейштадт-Вене ротмистр Бетц расхаживал взад и вперед перед поездом, как настоящий победитель. «Какое безобразие!» Он вытащил свой красный носовой платок, протер пенсне и увидел, что караул с двумя арестованными исчез в задней части вокзального здания. Из окна санитарного отделения второго класса смотрел Маршнер, по-идиотски скалил зубы и мотал шерсть в клубок.

Когда поезд проезжал Штейермарк, многие уже не знали в точности, принадлежит ли он к великой Германии. Все больше углублялись они в горы и все чаще чувствовали себя словно заживо погребенными в длинных туннелях. В вагонах стало тихо, так как проклятия взрывались безмолвно в душе у солдат.

25 Станислаус знакомится с войной: слышит плач, ползет к плачущему и обнаруживает, что военачальники воюют сами с собой.