Чудодей
Шрифт:
Роллинг рывком вытянул свою удочку. Около Станислауса упала на траву маленькая рыбка. Роллинг снял ее с крючка и тихонько присвистнул сквозь зубы.
— Ты хочешь сказать мне что-то важное? — спросил Станислаус.
— Насаживай червей на крючок. — Роллинг протянул Станислаусу коробку с червями.
У Станислауса были другие дела, он вовсе не собирался сидеть здесь с Роллингом и насаживать дождевых червей на крючок. Что будет с Вайсблатом, который все еще разыгрывает сумасшедшего, чтобы как-нибудь дорваться до писанья? Как ему помочь? Станислаус отшвырнул от себя коробку с червями. Она упала на камень.
— Бежим вместе?
— Куда?
— В Германию, к любимому фюреру.
Станислаус вскочил:
— Поищи себе другого дурака.
Роллинг отбросил удочку и схватил Станислауса за руку. Станислаус почувствовал: теплая, отеческая рука.
— Я разведал дорогу для нас с тобой, — сказал Роллинг.
Между ними лежала уже добрая дюжина мелких рыбок, но они все еще не договорились окончательно. Дело было в следующем: Станислаус согласен бежать лишь в том случае, если Роллинг возьмет с собой Вайсблата.
— Вайсблата? Каждый делает, что может, я этого сделать не могу.
— Почему ты против Вайсблата?
— Я его знаю. — И Роллинг рассказывал, рассказывал долго и откровенно, Станислаус не мог даже ожидать такого от человека склада Густава Гернгута.
Ночь была на исходе.
Они стряхнули с рукавов росу. Рассветало. Сидеть у реки больше нельзя, не то их обнаружат часовые.
— Ты никогда не говорил с Вайсблатом, хоть и работал у его отца.
— И все-таки я его знаю. Для этого у меня есть глаза, а главное — нюх. — Роллинг прищелкнул пальцами. Его шов на лбу заалел.
Станислаус философски заметил:
— Люди меняются в зависимости от окружения.
Роллинг недоверчиво посмотрел на него:
— Кто это сказал?
Станислаус хорошо помнил, что слышал эти слова от Густава, когда они стояли на часах под караульным грибом, но хватит ли у него времени рассказать Роллингу историю Густава Гернгута?
— Я это говорю.
— Нет, ты это вычитал в книгах, но жизнь не читает книг. Такой, как Вайсблат, не меняется. Он слишком насосался благородного материнского молока.
Где-то заржала лошадь. Роллинг повернул к бункерам. Станислаус удержал его за край куртки.
— Он писатель. Он хочет написать книгу против войны. Ему надо обеспечить покой и возможность писать.
Роллинг вырвался и исчез в бункере.
Лагерь начал оживать. Дневной караул ушел на посты, ночной караул вернулся. В канцелярии бесновался ротмистр Бетц, распекая вахмистра. Речь шла о крупной посылке — целом ящике. Ящик был адресован фрау Бетц на ее баварскую пивоварню. Цаудерер должен был переслать этот ящик с каким-нибудь отпускником в Германию. Но до сего времени ни один солдат не получил отпуска. Ротмистр по-прежнему бушевал. С каждым днем приближалась осень, а ящик с финскими шубами из чернобурых лис для жены и дочерей все еще стоял в блиндаже вахмистра.
— Вы тут пригрелись и вшей раскармливаете! Я вас отправлю на передовую! — свирепствовал пивовар Бетц и, схватив линейку Цаудерера, трахнул по дверному косяку. Косяк остался на месте, зато линейка превратилась в щепки.
Цаудерер
еще подбирал с полу куски линейки, когда появился заведующий вещевым складом унтер-офицер Маршнер.— С чем пришел, Маршнер?
Маршнер принес донесение: бывший кавалерист Вайсблат лежит в своем блиндаже, разыгрывает сумасшедшего и отказывается выполнять служебные обязанности.
— К черту медицину!
Ротный вахмистр Цаудерер был благодарен за такое сообщение. Он его подаст ротмистру к обеду. Пусть ротмистр убедится, что он не зря сидит здесь и вовсе не раскармливает вшей.
Одновременно каптенармус Маршнер пришел и за разрешением на служебную командировку в Германию. Вещевой склад пуст, осталась только грязная рвань, а замены не присылают.
Каптенармуса Маршнера отправили в служебную командировку в Германию. Он прихватил с собой в Бамберг большой ящик пивовара Бетца.
21
Станислаус помогает Августу Богдану связать ведьму, разочаровывает своего старшего друга Роллинга и делает из него болотного утопленника.
Вожатые занимались чисткой лошадей. Роллинг и Станислаус отвели своих животных чуть подальше. Они выбивали о камень серую лошадиную пыль из скребниц.
— Подумай, его потащили в медчасть и там будут обследовать. Ты должен взять его с собой.
— По мне, пожалуйста, — проворчал Роллинг, — можешь ему сказать, но ручаюсь, с ним мы не переправимся. Он по дороге еще обмарается.
Станислаус сдул с камня лошадиную пыль и громко застучал пустыми скребницами.
— А ты уверен, что после того, как там нас допросят, они не поставят нас к стенке?
— В нашей фронтовой газете напишут именно так. — Роллинг сплюнул и принялся скрести свою маленькую бурую лошадку. — Только бы очутиться там. Только бы мы… — Он засмеялся, словно в предвкушении счастья.
После обеда Станислаус зашел в санитарный барак. Было тихо. В соснах над крышей барака чуть слышно стрекотали синицы. Пахло по-осеннему. Унтер-офицер медицинской службы клевал носом, сидя на полуденном солнце у входа в барак.
— Войди к нему, к этому фантазеру, и скажи ему — мы ему приготовим крылья на виселицу!
Станислаус испугался. Вайсблат, как обычно, лежал, повернувшись лицом к стене. У другой стены санитарного барака разметался в жару какой-то кавалерист и громко бредил. Станислаус растолкал Вайсблата и сунул ему в руку записку. При этом Станислаус наблюдал за кавалеристом у противоположной стены, которого, может быть, положили сюда для слежки. Кавалерист лежал с закрытыми глазами, но веки у него подергивались. Станислаус подошел к койке лихорадящего.
— Хочешь пить, камрад?
Да, кавалерист хотел бы хлебнуть воды, но без лягушек. Вайсблат повернулся на другой бок и погрозил кулаком бредившему кавалеристу.
— Я ни в коем случае не сбегу в Россию. Я хочу в Германию! — у Вайсблата во рту действительно клокотало что-то вроде пены.
Станислаус выхватил записку, которой размахивал Вайсблат. Короче говоря, Вайсблат вырвет себе в Германии перо из крыльев и напишет этим пером книгу о бомбе в Париже.
Станислаус ушел. Его сердце по-прежнему было полно уважения к поэту, который, несмотря на угрозу смерти, так упорно добивался своей цели.