Чудодей

Наступил вечер, а эскадрон все еще оставался в казармах. На войну пока не отправляли. Во всех комнатах казармы кипела похлебка слухов.

— Мы в резерве, неприкосновенные кадры. Там управятся одними танками. Кавалерия нужна для парадов.

По всей казарме скрипели перья. Казалось, все солдаты пишут завещания. Крафтчек передавал приветы своим постоянным покупателям. Когда мы опять получим колонии, станет куда больше колониальных товаров. Какао всегда шло хорошо, да и на кофе с помощью матеры божьей можно неплохо заработать.

Роллинг швырял на листок почтовой бумаги скачущие буквы: «Будьте тверды. Делайте, что сможете. Мир еще не доделан до конца».

Вонниг писал одному из собратьев по секте, прося позаботиться об огороде. Нужно высеять зимний салат. Сражающемуся народу необходимы витамины. Все к лучшему.

Вайсблат написал длинное письмо матери: «Передо мной огромная дыра. Скачу в нее. Это великая пустота. Холод и мрак. Нужно как-то привыкнуть к этим мыслям. В них — величие человека».

Станислаус писал Паулю Пондерабилусу. Это уже слишком. Он даже ни разу не поцеловал Лилиан. Они виделись, разделенные забором из проволочной сетки. Откуда же ребенок? Об этом пусть Пауль Пондерабилус запросит некоего весьма могучего вахмистра Дуфте. Со своей стороны Станислаус не хотел бы ничего утверждать слишком решительно, но именно в этом направлении следует вести розыски отца для новорожденного внука Пауля Пондерабилуса.

После отбоя Станислаус отнес письмо в почтовый ящик, висевший у канцелярии. Ночь была теплая. Осенний воздух дышал весной. Из канцелярии доносилось пение пьяных храбрецов: «Скачут синие драгуны!..»

Дни уходили, ожидание оставалось. Когда же прозвучит в казарме великий зов войны? Ожидание угнетало даже коней. Они ощущали его в небрежности рук своих всадников.

Маршнер получил из дому большой деревянный ящик. Он притащил его в каптерку. Запах копченого мяса смешался с прелыми запахами солдатской одежды. Маршнер набивал большие и малые пакеты и в сумерках сновал с ними в разные стороны. Не был забыт и ротмистр фон Клеефельд. Ему достался самый большой из пакетов — на один круг колбасы и на окорок больше, чем получил вахмистр Дуфте. Так Маршнер трудился над своею судьбой.

Станислаус обо всем советовался с Фридрихом Ницше. Он хотел стать достойным последователем этого усача. А его собственную судьбу определяли без него.

Его вызвали в канцелярию к вахмистру Дуфте. Пришлось подождать. В соседней комнате ротмистр фон Клеефельд отчитывал унтер-офицеров. Этот человек, который в представлении Станислауса был собеседником богов, говорил скрипучим голосом звукоподражателя, имитирующего дрозда.

— На смотре показали себя очень плохо! Рохли! Недостаточно муштровали! Бабы, сортирные уборщицы! Имею достоверные сведения. Сообщил капитан фон Хацфельд: потери — две трети роты. Бои куда ожесточенней, чем пишут в газетах. Он уже получил железный крест первой степени. Хацфельд. А вы что же, так и хотите оставаться здесь караульными при бабах? Разойдись!

Станислаус прислушивался так внимательно, что даже принял на свой счет эту команду. Он зашагал к двери. Ефрейтор окликнул его и вернул. Дверь соседней комнаты распахнулась.

— Внимание!

Ротмистр фон Клеефельд вышагивал, как обычно. Он не замечал дрожащего брюха писаря-ефрейтора. Он не замечал окаменевшего Станислауса. Унтер-офицер распахивал перед ним двери. Так ротмистр мог, не шевельнув пальцем, едва ли не проходить сквозь стены.

Новый прилив суровой требовательности охватил унтер-офицеров и с шумом обрушился на Станислауса. Один нашел, что он недостаточно четко сгибает руку, отдавая честь. Другого возмутило состояние его подворотничка.

— Распущенность! Из-за таких вот и нам оставаться здесь караульными при бабах?

После каждой порции брани Станислаус становился все меньше и меньше. А тут в довершение ко всему появился вахмистр Дуфте. Теперь уж Станислаус превратился и вовсе в пылинку, которую того гляди вынесет за дверь. Но Дуфте увел его с собою в соседнюю комнату. Там на стенах висели карты и изображения лошадей в разрезе.

Дуфте уселся за кафедрой. Станислаусу было позволено сесть у маленького столика. Так они и сидели, словно учитель и ученик. Дуфте рассматривал свои ногти. Это были остро обрезанные и очень чистые ногти. Потом он спросил:

— Так как же вы это сделали?

Станислаус вскочил.

— Мне ничего не известно, господин вахмистр.

По складкам физиономии Дуфте всползала ухмылка.

— Какая у вас профессия?

— Пекарь.

— Садитесь! — ухмылка Дуфте иссякла. — Некая Лилиан Пешель вам знакома?

— Знакома, господин вахмистр.

— Так сказать, невеста?

— Была невестой.

— Когда в последний раз имели удовольствие?

— Не понял вас, господин вахмистр.

— Да вы же вместе с ней не цветочки собирали!

Станислаус покраснел.

— Больше года уже. Да, больше года.

— А как же ребенок?

Станислаус пожал плечами. Дуфте ковырял под ногтем указательного пальца правой руки. Потом поднял руку и стал разглядывать ногти на солнце. Обнаружил под одним из них еще песчинку.

— Д-да, так-то. Ребенок. Ну что же, бывает. Случается. И всегда случалось. Д-да, разумеется, приятней самому делать своих детей. Конечно. Хе-хе-хе. Она не знает, от кого у нее, но вас любит и бойка… — Дуфте многозначительно усмехнулся.

Станислаус вскочил.

— Господин вахмистр!

На физиономию Дуфте внезапно вернулся обычный звериный оскал.

— Вы что? Прерывать? Приказываю писать! Сообщать о себе! Понятно? Женитесь ли вы на этой девке или нет — мне безразлично, но писать приказываю.

— Так точно.

— С завтрашнего дня переходите в повара. Останетесь при кухне. Кр-ругом!

Станислаус отнюдь не по-воински вышел из комнаты, увешанной картами. Он сгорбился, словно придавленный незримым тяжелым ранцем. Дуфте еще некоторое время занимался своими ногтями. Ему предстояло увольнение из армии — его тесть добился для него брони. Так не мог же он возвращаться домой с ребенком, когда предстояло стать компаньоном тестя! Тот владел фабрикой повидла в Шпреевальде. А Дуфте был опытным коммивояжером по кондитерским товарам, говорливым ловкачом, так и сыпавшим шутками-прибаутками при каждом случае; так он вышутил и выговорил себе дочку фабриканта и стал управляющим фабрикой тестя. Там было порядком скучно — каждый день все то же повидло, все тот же кухонный чад и та же болтовня. Он вступил в штурмовые отряды Гитлера, чтобы хоть немного отдохнуть от повидла. Он вступил добровольцем в армию, чтобы еще больше отдалиться от повидла. Но то было в мирное время. А теперь надо воевать. Это вовсе не входило в намерения Дуфте. К тому же опасно отправляться на фронт именно с этой частью. Время от времени он доставлял себе удовольствие пошутить над кем-нибудь. Но бывают обидчивые люди, которые к тому же и злопамятны.

8 Станислаус превращается в одну шестую часть коня, убеждается в несостоятельности человеческих понятий и встречает женщину, которая обманывала бога.

Паровоз, громыхая, катился по стальным рельсам, он тянул за собой деревянные вагоны на стальных колесах. В каждом из деревянных вагонов размещались 8 лошадей или 48 человек. Но человек чувствовал себя вольготнее, когда, вместо того чтобы находиться с сорока семью себе подобными, оказывался дневальным при восьми лошадях.

Станислаус ехал по-царски. Нет, он не стал повелителем маленьких людей. Он ехал при полевой кухне, и весь день ему приходилось работать, пока другие валялись на соломе.

И еще кое-кому жилось хорошо во время поездки — например, господам офицерам. Они ехали в пассажирском вагоне второго класса, у них в купе были мягкие диваны и столики, уставленные стройными бутылками вина. Иногда какая-нибудь бутылка падала — ее сталкивал один из офицеров. Заплетающимся языком он вызывал денщика… Рраз — и на столике оказывалась новая бутылка. И офицер мог опять веселиться, чокаться и блеять.