Чудодей

В нынешний воскресный вечер Вайсблат вышел из казармы и, неуклюже вышагивая длинными ногами, поплелся на пастуший холм — голую травянистую высоту за казармой. На пастушьем холме проводили тактические полевые занятия с новобранцами. Неужели Вайсблат был таким вдохновенно-прилежным солдатом, что даже в воскресенье стремился к этому клочку земли, пропитанному потом новобранцев? Отнюдь нет, ведь на этом лобном месте, пожалуй, ни над кем так жестоко не измывались, как именно над ним. Но он там назначил свиданье цветку. То был цветок жесткого овечьего клевера, белый в середине и чуть розоватый по краям. Накануне во время занятий Вайсблат свалился на землю рядом с этим цветком; изможденный, теряющий последние надежды на то, что вынесет новые испытания, он поклялся цветку: «Если я выживу, я спасу тебя от солдатских сапог, от пасущихся коней».

Вайсблат выжил. Прошло и ощущение полной изможденности. Как же он мог нарушить слово, данное цветку?

Он выкопал его и вносил в ворота казармы как раз в то самое время, когда Станислаусу еще казалось, что Лилиан приехала к нему. И вот цветок стоит в кружке у сумрачной койки Вайсблата. Он смотрит на цветок, и ему кажется, что и тот смотрит на него. Двое спасенных смотрят друг на друга. Спасены, но надолго ли? Мир вокруг них соткан из прохудившейся ткани. Во все его прорехи заглядывает смерть. Значит, нужно только представить себе, что смерть желанна. И тогда уже все будет хорошо.

Когда Вайсблат додумался до этого, он услышал рыдание. Оно донеслось с койки Станислауса. Но Вайсблат не признавал утешений. Он считал их нелепой чепухой. Каждому человеку приходится тащить свою долю земных невзгод.

К шести часам вечера новобранец Станислаус Бюднер сполз со своей койки, чтобы снова начать земное существование. Он утер последние следы влаги, оросившей его глаза, и достал из своего шкафчика чернила и папку с почтовой бумагой, на которой значилось: «Горячий привет родине». Это были листки тисненой бумаги и желтые конверты с лиловой подкладкой. Нужно изготовить прощальное письмо к Лилиан: потребовать, чтобы она сняла его кольцо и не смела больше даже упоминать его имя. Станислаус написал несколько вариантов письма, и ни один, по его мнению, не соответствовал величию его решения. Потом из письма начало возникать стихотворение, и когда первые рифмованные строки легли на желтую тисненую бумагу, Станислаус почувствовал облегчение и успокоение. Эта легкомысленная девчонка Лилиан после смерти будет всеми забыта, умрет вдовой неизвестного фельдфебеля, а стихи поэта Станислауса Бюднера впоследствии будут обнаружены. «Как нам сообщили, только недавно обнаружена рукопись с неизвестным стихотворением поэта Станислауса Бюднера, которое посвящено прощанию с девушкой. Это творение пронизано подлинным поэтическим очарованием» и т. п. и т. д. Так или в этом роде напишут тогда в газетах.

Стихотворение Станислауса лежало в толстом желтом конверте, а рядом с ним — строго по линейке выровненные сорочки и кальсоны, под ними — полка со стаканчиком для повидла и кусочка маргарина — порция новобранца. Письмо получалось очень значительным и пухлым. Впрочем, Станислаус адресовал его не Лилиан, а папаше Пешелю. «Мой дорогой Пауль Пондерабилус! Вот она перед тобой, судьба поэта. Это ты произвел на свет сию дочь, ставшую горьким страданием для поэта. Передай Лилиан это стихотворение и знай, что между мною и ею все кончено навеки. Твой коллега в поэзии Лиро Лиринг».

Станислаус заметил, что его товарищ, новобранец Вайсблат, лежит на своей койке с видом величавого спокойствия.

— Да, да, твои семейные дела в порядке. Вот и полеживаешь здесь, думая о том, как приятно всё там дома.

— Я родился на свет, видимо, уже заранее обреченным на одиночество, — ответил Вайсблат.

Станислаус присел на край его койки.

— Значит, и тебе нелегко приходится в жизни? Значит, и у тебя есть своя ноша?

Вайсблат развернул в общих чертах схему великого одиночества, которое обволакивает человека, едва лишь он покинет чрево матери.

— Они ласкают тебя и пеленают, а в действительности они любят лишь самих себя и то, что из них самих вышло.

Станислаус кивнул, соглашаясь, и попытался вслед за Вайсблатом взобраться на снежные вершины человеческого одиночества. Приятно с такой высоты взирать на долины страстей. Там внизу среди копошившихся блохоподобных существ находилась и некая Лилиан Пешель: и право же, она не была самой преступной из тех, кто согрешил против духа человечности.

Вайсблат излагал свои взгляды и теории о том, что в мире можно достичь удовлетворения жизнью, только если принять страдание и считать смерть желанной. При этом он все время лежал. Все мудрецы поучали только лежа, потому что каждый шаг есть лишняя дань жизни, деятельной и несущей страдания. Но зато он выкурил по меньшей мере пятнадцать сигарет. Это были «Амарилла», по шестнадцати с половиной пфеннигов штука. Он курил не больше половины от каждой, а окурок тушил в коробке из-под сардин, морщась от отвращения. Потом он стал приводить суждения других великих ученых, которые разделяли его мнение о несостоятельности жизни.

Станислаус жадно впитывал эти утешения, как промокательная бумага впитывает чернила.

— Пусть бог благословит твою мудрость, но ты, видно, ни разу не встречал в этом недопеченном мире девушки.

Вайсблат скривил рот так, словно укусил кислый помидор. Потом зажег новую сигарету, втянул голубой дым. И Станислаус услышал историю первой любви Вайсблата.

Иоганнес Вайсблат в двадцать лет был студентом юридического факультета и изучал законы. Есть люди, изучающие на рынках мира беззаконие, неправый произвол, но он, Вайсблат, изучал законы и для этого посещал университет. Так угодно было его отцу — фабриканту и изобретателю пемзобетона. Сколько денег должна расходовать солидная фирма, чтобы все было законно? Вайсблат-отец знал, зачем он велел сыну изучать законы.

В двадцать лет Вайсблат влюбился в сорокалетнюю женщину. Она была женой небогатого помещика, ровесницей и подругой его матери и его крестной. Ее звали Элли, но она писала в конце своего имени «игрек» и требовала, чтобы его произносили, как «ю». У нее был очень трудный характер.

— Как ты меня окликнул — Элли или Эллю? — могла она спросить своего мужа помещика.

— Я крикнул — Элли!

— В таком случае позволь уж мне не отвечать, так как я не состою у тебя в батрачках.

Минуту спустя он окликал ее «Эллю» и спрашивал:

— Ты купила за один день три шляпки. Ты сама этого хотела или так получилось вследствие ошибки твоей шляпницы?

Она отвечала ему резко, в тоне великосветской дамы:

— Если уж ты, любезнейший, интересуешься такими мелочами, то сперва ответь мне сам: разве я виновата, что вынуждена жить вблизи провинциального городка, в котором есть лишь совершенно несостоятельные шляпницы?

— Извини, — говорил он, — я просто хотел услышать твой голос.

Любовь Вайсблата к Эллю Маутенбринк была подобна грозе. Именно в это время он выпустил в небольшом издательстве за собственный счет, вернее, за счет владельца фабрики пемзобетона, первую книжку своих стихотворений. То были туманные, загадочные стихи, казалось написанные бледной лимфой. Одно из них — любовное послание — звучало так:

Твой зыбкий шаг, и мочка уха, И запах пота твоего, И промежутки между пальцами. Росою нежной капельки слюны. О волосы твоих подмышек — пух трепетный Моей души…

Именно это стихотворение обратило на себя особое внимание некоторых дам из круга знакомых фабриканта пемзобетона. Начали поступать приглашения на имя поэта Иоганнеса Вайсблата. Несколько каникулярных дней он провел в поместье Маутенбринков. Так как в ту пору лошадь была для Вайсблата совершенно неведомым существом, не менее сложным, чем локомотив, то он не ездил на верховые прогулки с Эллю Маутенбринк, а она вывозила его кататься в двухколесном элегантном шарабане на резиновом ходу. Она правила и поэтому надевала для прогулок плотно облегающее платье и плоский цилиндр.

Вайсблат раньше только читал о подобных катаньях. Он смущался и молчал. Однажды в лесу она как бы нечаянно прикоснулась к его бедру кнутовищем и спросила:

— Простите, может быть, я спрашиваю слишком прямолинейно, но скажите, когда вы писали это стихотворение, вы имели в виду какую-нибудь определенную женщину?

Иоганнес знал, о каком стихотворении идет речь. Нет, он не имел никого в виду. Это стихотворение слетело к нему однажды утром, когда он, лежа в постели, размышлял о любви.