Чума в Бедрограде

Соций чуток погипнотизировал многократно простреленную карту Бедрограда на стене, вытряхнул последние мысли о Гошке, собрал мозги в кучу и сказал:

— Забейте на Борстена-Задунайского, есть версии пореалистичней.

Бахта и Андрей повернулись к нему.

— Сразу ведь было очевидно, что надо делать, но мы почему-то рванули не в ту степь, — начал Соций и понял, что избавляться от мыслей о Гошке таки не стоило.

Всё равно за ним сейчас бежать придётся, куда бы он там ни свалил, — ну не пойдёт же Бедроградская гэбня на такое дело втроём!

Да и джин втроём пить как-то невесело.

День девятый. Воскресенье

Уважаемый читатель! В день девятый будь смиренен и не торопи события. Развязка близка, но она не может настать, покуда не завяжутся последние узлы. Да покрепче.

Кафедральное революционное чучело выступает в роли Хикеракли (здесь он тоже был).

Погода ясная, солнечная. Дожди невозможны.

Глава 31. Максим, купи скопца

Университет. Охрович и Краснокаменный

Дома обнаружился Максим!

Чему-то Дима у Гуанако всё-таки научился: дешёвым приёмчикам. У него — браслет, позволяющий не спать. У Охровича и Краснокаменного — отсутствие браслетов.

Но Охрович и Краснокаменный были ПРИСТАВЛЕНЫ, и они не отставились.

Ночь выдалась пресыщенной. Сперва приехали первые грузовики. Охрович и Краснокаменный водили их до Порта, закинув Диму в кузов. Потом Его Димейшество изволил ещё немного поработать. Охрович и Краснокаменный саботировали. Дима был упорен. Охрович и Краснокаменный поставили рекорд по сбору пасьянсов.

Вслепую!

Потом наступила совсем ночь, и труды вечера обратились в трупы.

Весь вечер Охрович и Краснокаменный (с Димой в кузове) искали, куда приткнуть Шухера. Результат был несовершенен: квартира в Старом городе, под ключ снаружи, охрана — не охрана, а пара наблюдателей из достойнейших представителей лингвистического факультета.

Там самые нормальные.

Охрана — не охрана, а чтоб не сбежал. И не помер (от удара в сплетение ему-де сделалось нехорошо на весь вечер).

А часов в пять утра в Димину каморку прибежал (лично!) мятый со сна Ларий. Сказал, что на кафедру позвонили. Сказал, что у Шухера там какая-то потасовка.

Заперев на ключ уже Диму, Охрович и Краснокаменный метнулись проверить. А толку. Охрана — не охрана, а нормальные парни с лингвистического факультета, которые разумно не подставляются под младших служащих Бедроградской гэбни.

+: не зря прятали, выходит.

–: помер Шухер.

ТАКИ.

Потому что (!!) решил оказать сопротивление. Один раз, зато его уж не допросят. Охрович и Краснокаменный сперва не поверили парням с лингвистического факультета, но потом поверили.

Схватил, значит, какую-то табуретку и попёр.

Ну и от первого ответного удара и всё.

Бедроградские младшие служащие так растерялись, что чуть ли не с извинениями ушли.

Просветлился (свихнулся-таки?), значит, Шухер, да и помер.

С табуреткой в руках и героизмом в душе.

ДоСтОйНаЯ кОнЧиНа.

Диме Охрович и Краснокаменный говорить не стали. Он сам всё понял и вопроса этого не поднимал. Мало говорил, много ковырялся в своих журналах. Искал ещё идеи для умасливания Порта. Утомил.

Идей не нашёл, поэтому Охрович и Краснокаменный отвезли в Порт его самого. С ящиками свежеизобретённой алкогольной смеси. Пусть умасливает лично.

Охрович и Краснокаменный забежали домой на пару часиков — поспать. У них браслетов нет, всё натуральное.

Натурально неумасленный Максим обнаружился.

И с ним же надо что-то делать!

Охрович и Краснокаменный походя лягнули ножки его стула, чтоб проснулся. Чистая формальность. Ничего личного, но от одной ночи висения на верёвках в такой позе случается сколиоз.

Не был бы Максим Максимом — уронил бы стул набок и поспал с удобствами!

Он проснулся сразу, от тычка. Набыченно посмотрел на Охровича и Краснокаменного. Поёрзал в своих путах.

не ну а чо максима слишком крепко привязать невозможно

Охрович и Краснокаменный навострились было на кухню, да пленник голос подал:

— Развяжите меня, — неловко, будто за полтора дня говорить разучился. — Пожалуйста.

Экий радикальный элемент– то! Аки в студенческие годы. То контрреволюция, то развяжите его, пожалуйста.

— А мы надеялись, что ты умер от голода, — скучно сообщили Охрович и Краснокаменный.

— Или, что лучше, от печали.

— Ты думаешь, что вправе выдвигать требования?

— Просить просьбы?

— Говорить разговоры?

— Или тебе у нас неуютно?

— Пожалуйста, — Максим прибавил нажима, дёрнулся, прорвал бумагу и оставил кляксу. — Я сижу уже больше суток. — Помолчал и отчеканил одними зубами: — Мне нужно в сортир.

Обнаружена честность!

И недюжинная сила духа (ведь правда больше суток сидит).

ВЕДЬ ПРАВДА ЖЕ

Охрович и Краснокаменный повели недоверчивыми и по-грифоньи чуткими носами. Воздух еле заметно пах ёлочкой.

ПРЯМО КАК ИХ ТУАЛЕТНЫЙ ОСВЕЖИТЕЛЬ

Мог ли Максим провернуть такую операцию: выбраться из верёвок, сбегать в сортир, примчаться на место и всех обмануть?

Или это просто сосед-походник возвратился из очередного путешествия с ёлочкой и поставил её на соседний походный балкон?

Вероятно, второе.

Скорее второе.

— Соскучился по Габриэлю Евгеньевичу? — бросили Охрович и Краснокаменный.

— Какая жалость, что теперь он ждёт тебя только в сортире.

— Какая странность, что ты не спросил о нём первым же делом.

— Возвышенные отношения пали жертвой низменных плотских желаний?

— Это ничего, у него наверняка тоже.

— Желания, правда, были не его, но рядом не оказалось никого, кто мог бы защитить.

— Так что мы вполне понимаем твоё стремление довольствоваться малым.

— Сортир на пять минут твой, кто успел подрочить — тот молодчик.

Максим был автопоездом, из которого спешно сгинули пассажиры. Пустым, железным и страшным при определённом освещении. Пока Охрович и Краснокаменный ослабляли верёвки, Максим не сказал ни слова и не пошевелился. Его почти не задевало.