Чума в Бедрограде

Гуанако с сетью награбленного в руках подплыл к всё тому же краю крыши, глянул вниз, снова привязал к чему-то канатный конец, присел на корточки и снова медленно, очень медленно и напряжённо стал перебирать руками по канату, только теперь, наоборот, спуская груз. Периметр крыши был больше периметра основания склада, и зазор между канатом и стеной оказался достаточным для того, чтобы груз не бился, если не раскачивать конструкцию.

Муля Педаль таращился наверх, готовый принять сеть в свои объятия.

Всё это продолжало выглядеть чрезвычайно комично. Максим смотрел против солнца — так фигуры и охраны, и грабителей выглядели даже не актёрами на сцене, а вырезанными из тёмной бумаги силуэтами, совершающими свои смешные манипуляции на подсвеченном бумажном же экране.

Дети младшего отрядского возраста были бы в восторге.

Максим, не убирая руки с пистолета, размышлял, смог бы или нет Гуанако сейчас так ловко управляться с верёвкой, если бы в конце мая после неудавшегося повешения не пошёл матросом на Курёхина.

— Эк мы их! — погладил Муля Педаль сеть с награбленным, покоящуюся на переднем сиденье.

Максим сидел сзади, чтобы удобнее было высматривать возможную слежку. Такси неспешно петляло по мощёным улочкам Университетского района.

Гуанако Муля Педаль докинул до медфака, поскольку тот сослался на необходимость переговорить о чём-то с Поппером. Максим понимал: Гуанако просто самоустраняется из процесса передачи награбленного Порту, чтобы всё внимание досталось ему, Максиму.

Максим не стал спорить. Пусть Гуанако порадуется воплощению своих планов. Он пока не знает, что любые планы всё равно бессмысленны, а проблемы с репутацией Максима сегодня точно не закончатся.

Потому что иногда надо просто смириться: не лезть управлять тем, с чем не можешь управиться, и сделать один маленький, но важный шаг.

Ведь один шаг может быть не менее важным, чем попытки управления большим и неподъёмным, попытки всё учесть, всё просчитать и сделать всем хорошо.

Довольный Муля Педаль включил музыку, и это снова оказалась Кармина Бурана. Как в прошлую субботу, когда Максим забирал из Порта Габриэля и студентку Шухер. Как во многие другие дни, которые лежали за пределами чумы в Бедрограде, а потому воспринимались теперь не совсем реальными.

— Чего лицо такое? — агрессивно поинтересовался Муля Педаль. — Симфонической музыки, что л’, не любишь?

Максим улыбнулся и даже почему-то не дёрнулся в этот раз от обращения на ты.

— Наоборот, — примирительно ответил он. — Но давно хочу спросить: почему всегда Кармина Бурана?

— Не всегда, а просто часто, — Муля Педаль несколько смутился. — Хорошая она, величественная… Как это говорят? Духопод’ёмная, во!

Поднятие духа сейчас очень кстати, подумал Максим и вслушался в величественные, духоподъёмные, но такие зловещие звуки.

Как будто говоришь с судьбой, а она почему-то откровенничает, рассказывает тебе вот так запросто, кому жить, а кому умирать.

— Ну и байка же крутая, — подумав, добавил Муля Педаль. — Ты-то небос’ не слышал, сплетни в университетах не преподают.

Именно сплетни и преподают, подумал Максим, особенно на истфаке.

— Наверное, не слышал, — смиренно согласился он вслух.

— Ноты же у нас в Порту откопали незадолго до Революции, — начал с общеизвестного Муля Педаль. — С подпис’ю Карл Ёрф. Прощелыга небос’ какой.

Максим не соврал, он действительно немало понимал в симфонической музыке.

Карл Ёрф, предполагаемый компилятор Кармины Бураны, возможно, действительно подставное лицо, псевдоним. Какой-то европейский авантюрист, чёрный археолог с музыкальной подготовкой, который занимался разграблением того, что осталось от имперских городов. Вряд ли человек такой породы, даже совершивший открытие благодаря своим нелегальным занятиям, стал бы подписывать это открытие своим именем.

Поэтому Муля Педаль прав — прощелыга.

Удачливый прощелыга, нашедший среди осколков и черепков крепостей двенадцатого века сборник народных имперских песен и несколько серьёзных религиозных арий. Оригинальные манускрипты (или что это было?) так и не обнаружены: очевидно, Карл Ёрф оставил их себе и растворился в неизвестности. Наверняка нечаянно погиб, как и бывает в конце концов с каждым чёрным археологом.

Мировой культуре достались только его собственные бумаги — задрипанные нотные листы с короткими едкими комментариями, из коих следовало, что музыкальная грамотность некого Карла Ёрфа была высока (а грамотность языковая, кстати, не слишком — комментарии содержат изрядное количество орфографических ошибок). Он расположил песни и арии в определённом порядке, сделав из разрозненного материала целостное произведение. Подлинность текстов сомнений не вызывает, но относительно музыки единого мнения до сих пор нет. Карл Ёрф подробно расписал партии для современных ему инструментов, заменив ими по своему разумению утерянные имперские. В европейской симфонической обработке искажений относительно оригинального звучания не может не быть. Насколько они велики и как много Карл Ёрф, увлёкшись, дописал от себя, спорят по сей день.

Но так или иначе, нотные листы с заглавием «Кармина Бурана» и посвящением (по-британски, с ошибками): «Моему дражайшему и нежнейшему другу, который так мечтал оказаться на вершине колеса музыкальной фортуны» — не остались в забвении.

Их нашли в Петербержском Порту (где же ещё) за несколько лет до Революции, их пытался играть Петербержский Симфонический Оркестр, а уже скоро их музыка зазвучала из радиоприёмников Всероссийского Соседства (настоял Набедренных, концерты Петербержского Симфонического когда-то регулярно посещавший).

— Когда она до Британии дошла с гастролями, случилас’ байка, — заговорщицки подмигнул Муля Педаль. — В оркестре Королевской Консерватории ёбнулся пианист. Свихнулся, в смысле. Стал доказыват’ этим — как это говорят? — критикам, что Кармина Бурана — его, а не карло-ёрфовая и не имперская. Типа он написал, типа не раскопки всяких там крепостей, а вот прям музыка своего сочинения!

Если Максим об этом даже не слышал, значит, совсем неубедительно доказывал. Вопросы достоверности имеющихся объектов имперской культуры входят в круг научной компетенции Максима.

— Пианист в психушку попал, — будто признаваясь в чём-то стыдном, Муля Педаль заговорил совсем другим голосом. — Насовсем, там и подох через много лет. А пока не подох, всё твердил и твердил, что Кармина Бурана — его. Я когда её слушаю, об этом думаю. Может, правда его?

— Исключено, — со вздохом ответил Максим. — Я не эксперт, но…

— Все так говорили, а он с ума сошёл! — Муля Педаль выпятил губу с таким видом, как будто сумасшествие может быть аргументом.

Максим едет в Порт с пистолетом, который ему дал Гуанако, и по дороге ведёт с портовым тавром дискуссии о Кармине Буране.