Чума в Бедрограде

И специальный отряд — ещё целая одна ниточка к реальному миру без шельм: Смирнов-Задунайский ведь тоже оттуда, такое вот глупое совпадение, такие глупые совпадения бывают только в реальном мире. Тоже оттуда, хоть они и не пересекались вовсе, Андрей ведь жил почти без контактов с другими детьми, был всегда при педагогах, Андрея же готовили, а Смирнова-Задунайского — не готовили, его наоборот, совсем наоборот —

Взрослый Андрей из Бедроградской гэбни давно уже знал, к чему, зачем и по какому именно экспериментальному направлению пускали когда-то в расход Смирнова-Задунайского, рано оставшегося без хотя бы формальной защиты в виде отца, и других таких же. Взрослый Андрей понимал: именно то экспериментальное направление — ещё не худшее, что может случиться, там хотя бы системность, хотя бы достаточное количество ресурсов, хотя бы контроль сверху от Медицинской гэбни, да и исследования сплошь воспитательно-когнитивные, а не медикаментозные на зародышевом уровне — как у печально известной и шибко самостоятельной лаборатории, через которую прошли психи из гэбни Университетской. Вот та лаборатория — это кошмар, а специальный отряд — ну что специальный отряд? Взрослый Андрей читал документы Медкорпуса по специальному отряду в Бедрограде, что-то критиковал вслух Виктору Дарьевичу, что-то его впечатляло — но уж точно не конкретная история со Смирновым-Задунайским.

…А маленький Андрей из специального отряда не знал ничего и никого.

Неопределённость страшнее чёткой картины.

Непонятный, известный исключительно по слухам ужас где-то там в спальнях, учебных аудиториях и физкультурных залах вроде и легче игнорировать, но когда вдруг не получается, когда в оставленной на столе педагога ведомости какие-то полугодовые цифры по аутоагрессии — от побегов из отряда до суицидов, — остаётся только как можно осторожнее класть ведомость на место, осторожнее, осторожнее, под тем же точно углом, точно так же обратно закатывать машинально распрямлённый краешек и надеяться.

Просто всегда очень надеяться, что маленькому Андрею из специального отряда повезло, что он не из этих, что он для другого, что его ценят, ему симпатизируют — потому что повезло и потому что он всё делает как надо. До темноты сидит над углублёнными курсами, стабильно выполняет мелкие административные поручения, а когда не в силах сидеть или выполнять — улыбается, хлопает ресницами, смотрит уважительно и заинтересованно, так и ждёт мудрого совета, чтобы применить его к текущим задачам.

И маленький Андрей верит: это работает. Маленький Андрей верит, что это работает, до неполных тридцати лет, хотя он уже убеждался и не один раз, что работает-то всегда, но иногда — против него самого.

В мелочах, всегда в мелочах — просто есть люди, которые от уважения, заинтересованности и еле уловимых ноток страха в свой адрес получают такое удовольствие, которое слишком уж хочется продлить подольше, зарываются, красуются. Но это вполне можно терпеть, этим можно управлять, можно вывернуть себе же на пользу.

Пока маленькому Андрею не говорят: «Волнуетесь? В ситуации ограничения перемещений и коммуникации все волнуются — вы же столько раз видели это в своей работе с другой стороны! Ну зачем же так всерьёз переживать, воспринимайте это как неизбежный побочный эффект. Ситуация должна когда-то разрешиться, она не может длиться вечно, ваши шансы выпутаться вполне пристойны. Не можете не волноваться? Да не тряситесь вы! Что же с вами делать, Андрей Эдмундович… хм… Хорошо, один телефонный звонок, произведённый с неотслеживаемого аппарата, вас успокоит?»

Один звонок с неотслеживаемого аппарата.

Просто один звонок.

Просто так, без внятной цели.

— В принципе, мы могли бы предоставить вам некоторые результаты наших лабораторий в обмен на ответный херов жест, — прогремел где-то Гошка.

Ткнул Андрея под столом: ощутимо, больно — не в первый раз?

Хочет одобрения, согласия? Хочет, чтобы Андрей сам поговорил о медицинских вопросах?

Наверное. Может быть.

Первое: улыбнуться. Второе: похлопать ресницами. Третье: посмотреть уважительно и заинтересованно.

Но на кого?!

За третьим должно идти четвёртое. Но четвёртое не приходит на ум. В голову. Голова. Четвёртое не идёт за третьим. Рассинхронизация. Обрывочные суждения. По ассоциативному принципу. Возможно, психогенный ступор. Пульс частит. Во рту пересохло. Остальное не определить самостоятельно.

Но он же учил, его же готовили, он же должен мочь.

Ещё раз. Внимательней. Отрядские воспоминания. Отрядские ощущения. Отрядские эмоции. Краешек ведомости тогда не закатался обратно как надо. Полтора месяца потом закатывал краешки во всех тетрадках. Хочется тетрадку. Красивую, но построже. Тетрадку. Регресс психической деятельности? Такой регресс сочетается с ситуационным параноидом? Регресс по классу — истерический психоз. Ситуационный параноид — реактивный. Переутомление способствует. Бессонница тоже. Но как же регресс? Когда он в последний раз читал полный перечень психопатий? Виктор Дарьевич переделывает его раз в полтора года. В этом году детский регресс может сочетаться у Виктора Дарьевича с бредом разоблачения. Почему нет? Будет так, как напишет Виктор Дарьевич. Виктор Дарьевич после очередного ревизорского отчёта не вернул тетрадку. Она была красивая.

Тетрадка.

Колошма — Савьюр — голубая рубашка — допросы — скука — мимика и пластика в тетрадке — не писать глупости на полях — 66563 — указания из Столицы — Савьюр — 66563 — не яд, легальный медицинский препарат — табельный пистолет — разряжен, но в помещении для допросов — Савьюр и 66563 — рассинхронизация — ПН4 — указания из Столицы выполнить любой ценой — Комиссия по Делам Гэбен — простреленная печень — но это не Андрей — это не кто-то другой из голов — не кто-то из Комиссии — это случайность — нелепая, чудовищная случайность — никто не поверит — 66563, вам же уже всё равно, а мы хотим продолжать нормальную работу —

ЭТО ВСЁ ЕРУНДА!

Это тысячу раз пережёвано, пережёвано кем надо и кем не надо, это было десять лет назад, от этого всё вокруг не может идти трещинами, трещинами, трещинами, трещинами —

Трещины извиваются, как узоры 66563.

Не разрывают, не разламывают, как положено трещинам.

Оплетают.

 «А ты уверен, что это трещины?» — спрашивает с издёвкой удушливый страх.

Чего спрашивать, Андрей и так знает, что это стебли, тонкие и прочные, длинные и спутанные стебли одной стелющейся степной травы.

НО ПРИ ЧЁМ ЗДЕСЬ САВЬЮР?

Удушливый страх ведь не от Савьюра, не от Смирнова-Задунайского, не от Гошки-предателя, не от вчерашнего 66563, не от четверти летальных исходов.

Удушливый страх пришёл в воскресенье — от одного-единственного телефонного звонка, возможность которого обеспечили улыбки и ресницы перед нечаянно подвернувшимся нужным человеком. И всё как всегда, методы и способы, рычаги и приёмы, но слишком рискованно, и решать — самому, одному, на свою голову.

Но — Савьюр?

— Разве кому-нибудь другому ты бы смог признаться? Чтобы тебе признавались — это тоже талант, не у каждого есть, — с еле заметной, но какой-то почти счастливой усмешкой спросил вдруг Смирнов-Задунайский.

Или Савьюр.

Трещины-стебли замерли невдалеке от сложенных на столе рук Андрея.

Ну не так Савьюр говорил, не так, психологически воздействуете — воздействуйте с умом!

Хотя —

Аудиозаписи изъяло в результате Бюро Патентов, оставшиеся от них расшифровки не передают интонаций, но фиксируют некоторые другие речевые характеристики. И нельзя понять, совсем уже нельзя, дорисовывает сейчас Андрей или нет, но в тех скандальных расшифровках, за те необъяснимые последние двое суток в камере 66563 Савьюр и правда стал говорить иначе.