Чума в Бедрограде

Когда не слишком трезвый Максим столкнулся с Димой, он его не узнал. Совершенно по-бытовому: не заметил в дверях, чуть задел плечом, извинился сначала, а потом оторопел. Максим не мог бы словами объяснить, что именно было не так с Димой, но — было.

Вроде всё то же самое, только в этого человека Максим точно не стрелял.

Максим стрелял в другого человека.

В затуманенном алкоголем мозгу возникла глупая, дикая совсем мысль: значит, всё-таки хорошо стрелял.

Всё-таки убил.

Зря Максим дал согласие попробовать Лидочкин ликёр из Ирландии. Ещё не притронулся — а такая чушь лезет в голову.

— Максим, я уже догадалась, что это не лучшая тема для обсуждения. Но мне ведь всё равно кто-нибудь сплетен на хвосте принесёт — факультет всё-таки! Так что расскажи уж сам, что там стряслось с твоим Онегиным?

Максим вздохнул и взялся за сигареты.

Даже если бы он хотел выговориться, он бы не стал: Лидочка не полуслужащий, Лидочка не видела чуму в Бедрограде, Лидочке попросту небезопасно быть в курсе некоторых вещей.

Леший, леший.

Лидочка, не выносившая пауз в беседе, вновь защебетала:

— Мне, кстати, летом когда-то ребята с росской кафедры — в смысле, тамошней — говорили, будто бы видели Онегина прямо в Ирландии! Мельком. Хотели подойти, но он был не один, чересчур не один, и коллег не заметил. Ну, я спросила, с кем он там был не один. Подумала, что раз не с тобой, то ошиблись, видимо, — Лидочка опрокинула в себя щедрый глоток ликёра. — Ой, я опять что-то не то говорю, да?

У обещания пока что не пить, подумал Максим, истёк срок годности.

— Ты говоришь то, что есть, — ликёр был слишком медовым, но вкус виски всё равно пробивался из-под сладких добавок. — Да, коллеги с кафедры росской истории, скорее всего, не обознались. Да, сам я в Ирландию не катался.

— Извини.

— Забудь, уже не имеет значения.

Мешать виски с клевером — всё-таки странная затея. Хотя в отсутствие альтернатив сойдёт.

Надо было сегодня забирать с кафедры не бессмысленные теперь остатки своих вещей, а несколько бутылок твиревой настойки.

Она привычнее.

— Слушай, да я только потому и спросила, что мне из-за долбаного Ройша в завкафском кресле этой ночью сплошные кошмары будут сниться! — Лидочка аж раскраснелась от злости. — Вот урод бесчувственный, подписи ему жалко.

Люди — разные, подумал Максим, и это всегда стоит держать в голове.

Как и то, что у разных людей разные способы быть бесчувственными. Ройш хотя бы не пьёт, Ройш всего-навсего валит на себя непомерный объём работы.

У всех свои способы и свои поводы.

И если всё-таки не поговорить об этом хоть с кем-нибудь (пусть умолчаниями, пусть в самых общих чертах), можно не изображать перед самим собой испытание силы воли, а сразу упиться в хлам.

— Есть вероятность, что Габриэль вернётся к работе через некоторое время, — Максим впервые с момента окончания чумы произнёс «Габриэль» и сам дёрнулся. — Он нездоров, лечится в Медицинском Корпусе.

Вспомнилось, как, услышав о Медицинском Корпусе от Охровича и Краснокаменного на девятый день, Максим почему-то решил, что это работа Бедроградской гэбни. Они ведь обещали обеспечить Габриэлю безопасность, когда накануне приходили к Максиму спрашивать о заражении дома на Поплеевской!

Но безопасность Габриэлю обеспечил Дима, которого Максим убил ни за что.

Кто заразил их с Габриэлем дом — централизованно, через канализации — до сих пор неизвестно. Ответ найти не удалось. Все плюнули, у всех есть дела поважнее.

Теперь Максим понимал: да, есть дела поважнее, на девятый день у самого Максима могли бы быть таковые. Он мог бы помочь любой мелочью Университету или Порту, но он предпочёл убить Диму.

Уже плевать, всем плевать, но немного стыдно.

— Что-то серьёзное? — искренне встрепенулась Лидочка, хотя Максим прекрасно знал, что Габриэля она всегда недолюбливала.

— В Медицинский Корпус с несерьёзным не берут. Но всё будет в порядке.

По крайней мере, подумал Максим, очень хотелось бы в это верить.

Да только верить — это отдельный талант.

— А… — начала было Лидочка, но передумала, просто сделала ещё глоток ликёра.

— Спрашивай.

— А ты?

— Еду в Столицу, — честно ответил Максим. — Сегодня вечером.

— В Медкорпус?

— Именно, — и это снова было честно.

Лидочка ведь не уточняла, едет ли он держать Габриэля за руку или вносить собственную посильную лепту в оплату помощи от Медицинской гэбни.

Медицинская гэбня была бы не прочь разобраться на живом материале, что же не так с теми самыми людьми 51-го года рождения, которые отметились и в контрреволюционном движении, и в других нашумевших в своё время экстремистских акциях.

Сведения о частной лаборатории, проводившей несанкционированные эксперименты по изменению уровня агрессии у целой партии младенцев, крайне противоречивы. Гормональные показатели тех, кто вырос из этих младенцев, колеблются на границе, но всё-таки в пределах нормы — только для Виктора Дарьевича, главы Когнитивной Части Медицинского Корпуса, это ровным счётом ничего не значит. У главы Когнитивной Части есть теория, которую ему было бы интересно проверить.

«Это не единственный вариант», — повторял Гуанако.

Гуанако вечно видит варианты там, где для Максима их быть не может.

— Ты держись, — крайне уместно вздохнула Лидочка.

— Спасибо, — сдержанно кивнул Максим.

Максим не думал, что Медицинская гэбня так жестока и бесчеловечна, как о ней рассказывают. Не было ни страха, ни сомнений: если он может сделать что-то полезное сам, он должен сделать. Добровольно согласиться на эксперименты в Когнитивной Части — это ещё не самоубийство.

Лидочкино «держись» уместно совсем по другому поводу: ведь есть же ещё вопрос, что делать дальше, если уж Когнитивная Часть — не самоубийство.

Наверное, можно перебраться в проклятое Ирландское Соседство, устроиться там на росскую кафедру.

Наверное, можно даже попытаться поговорить с Габриэлем, когда тот будет в порядке.

Максим предпочёл бы любому многообещающему «наверное» простое и честное «наверняка». Поэтому —

Наверняка можно просто не слишком спешить выбираться из Когнитивной Части.