Чумная экспедиция (Сыск во время чумы)

Архаров предъявил образец.

– И что - три рубля?

– Ты их никому для Марфы не передавал?

– Да какого кляпа ты с талыгаем рассусоливаешь!
– вдруг заорал гость, до поры молчавший у стола.
– Ты не видишь, что ль? К басвинску сламу подбираются! А ну, хандырь отседа! Видывали таких! Не таким укорот давали!

Он взялся за бутылку умелой рукой, но Архаров, словно не замечая злости, сделал два шага к крикуну.

– С чего ты взял, будто нам ваш слам надобен?

– Понаехали! Всюду морцы суют! Гераська, гони их - не то с тобой то же, что с косым Арсеньичем будет!
– опасный мужик полез из-за стола.

– Тучков, встань в дверях, никого не выпускай, - велел Архаров и скинул епанчу.

Против него было двое - Герасим еще не решил, хочет ли он бить офицера, к тому же гвардейца. Но эти двое, подбадривая друг друга и навешивая на Архарова таких титулов, что и в страшном сне не услышишь, полезли на него, размахивая кулаками, как люди, которые в драках-то побывали и сколько-то зубов в них потеряли, но всякий удар у них - сам по себе. Архаров же умел увязывать удары между собой так, чтобы ни одно движение не было напрасным, и рука, возвращаясь после сильного тычка или оплеухи, благодаря внезапному развороту тела, не теряя скорости и замешанной на скорости силы, поражала не ждущего лиха второго, а то и третьего противника.

Они, москвичи, не ожидали увидеть в исполнении петербургского гвардейца настоящий русский бой, основательность опытных стеношников и ухватку мастеров охотницких поединков. Давнее мастерство, которым царей тешили, еще не пропало, еще хранилось, еще передавалось от умельца к умельцу. И кто же мог знать, что этот тяжелый и неуклюжий на вид офицер смолоду прошел основательную и безжалостную школу?

Они догадались, что не по Сеньке шапка, когда один улетел под стол и там остался, другой же был притиснут к стенке хорошим приемом - при котором, коли не станешь отвечать на вопросы, может быть сильно повреждена гортань.

Левушка, преспокойно посмотрев пляску драки, повернулся к Герасиму и тут только наставил на него из-под епанчи пистолет - показывая, что лишних и резких телодвижений содержателя «Негасимки» он не допустит.

Прижатый Архаровым противник хрипел и бормотал. Левушка смог разобрать лишь «чево ты, чево», и не более. Архаров, видать, разобрал и что-то кроме, потому что несколько ослабил давление.

– Ну, сказывай свою сказку, - позволил он.
– Коли наши солдаты нагрешили - сам разбираться буду. А коли врешь - не обессудь.

– Так лавку Арсеньича кто раздербанил?
– первым делом возмутился мужик.

– Хрен его знает, говори вразумительно.

– Так видели ж!

– Кто видел?

– Люди!

Архаров тяжко вздохнул.

– Давай, дурень, сначала. Что люди видели? И когда?

– Третьего дня… ночи… А то ты не знаешь! Ваши, петербуржские, налетели, бряйку вынесли, Арсеньича прибили!

Левушка не верил ушам - не могли гвардейцы из орловской экспедиции совершить ночной налет на лавку с провиантом, даже коли бы им там втридорога торговали.

– Наши налетели, бряйку вынесли, - задумчиво повторил Арзаоов и вдруг усилил давление.
– А ну, живо - где тот Арсеньич?!

– Да помер же! Он старый, его раз двинуть - ухалошится на хрен!

– Стало быть, его уже не спросишь? Ловко! Все то же самое - по порядку, халдей! И вразумительно! Где та лавка?

– Да на Маросейке!

– Стоять!
– приказал Левушка Герасиму, который всего лишь хотел присесть. Архаров обернулся.

– Герасим, ты того Арсеньича знаешь?
– более спокойно спросил он.

– Знал - коли Якушка не врет.

– Что там в лавке было?

– Крупы, прочий припас. Мука прошлогодняя. Рыба… К нему многие хаживали. А как фабричные взбутились - хозяин лавку закрыл, немногим стал товар отпускать, со двора, через подвалы.

– Хозяин?

– Так он, косой Арсеньич, приказчиком был, не от себя торговал. Уймись, Якушка, это фабричные, должно, налетали и Арсеньича прибили.

– Нет! Режь ухо - кровь не канет!
– заорал Якушка.
– Они вон налетели, все видели, вся Москва! Видели, как они за Арсеньичем по Маросейке гнались! Он - бряк, они всем скопом - на него! И придавили!

– Ночью, вся Москва?
– очень недоверчиво переспросил Архаров.
– Ну, Герасим, этого крикуна я с собой забираю - будет ему дурацкие слухи распускать. И докопаюсь, откуда такая дурь взялась. Дай-ка веревку.

– А коли не дам?

– Кушак с тебя сниму, кушаком его свяжем. Не мудри, Герасим. У тебя - дело, заведение, он - шелупонь. По нем каторга плачет. Тучков, подсоби-ка.

Якушка очень не хотел, чтобы его связывали, брыкался и был успокоен ударом под ложечку.

Его приятель осторожности ради так и лежал под столом, на помощь не пришел, хотя Якушка пытался его звать.

На прощание Архаров еще раз спросил Герасима о трех рублях - и получил тот же ответ.

До Остоженки добирались долго - Якушка не желал идти и ругался странными словами из байковского наречия. Архаров с Левушкой поняли только суть, но обижаться не стали.

До еропкинского особняка они добрались уже заполночь. В хозяйстве был, как водится, погреб для припасов и при нем ледник, ныне пустой - весной не успели забить его льдом-багренцом. Архаров велел запереть туда пойманного злодея и пошел спать.

Их с Левушкой тюфяки были рядом. И они еще долго шептались - почему Герасим, мужик рассудительный, не пожелал говорить о трех рублях? Коли их и впрямь не было - что же имела в виду Марфа? И для чего Архаров, рискуя жизнью, лазил в чумной барак?

– Он не врал, - шептал Архаров.
– И Глашка к нему не прибегала. Не бывала у него Глашка… Куда дура-девка подевалась?…

Наконец на них прикрикнули, и они угомонились.

Утро преподнесло сюрприз.

На дворе, где устроили места для справления естественных надобностей, к Архарову подошел семеновец поручик Мамонов с весьма лукавым видом.

– Что ж ты, Архаров, не благодаришь?
– спросил он.
– Что не кланяешься?

– За что?
– резонно полюбопытствовал Архаров.

– За три большие рубля!

Тут-то Архаров и открыл рот.

– Ты, Мамонов, что ли? Ну!…

Семеновец рассмеялся.

– Его сиятельству скажи - и я в розыске участие посильное принял! Как рубли, пригодились? Да не лезь за кошелем, это деньги шалые, не из моего кармана. Мы как их вытряхнули, так сразу все и зашумели - Архаров большие рубли у всех выменивает, ему снести надобно! Я и принес, а тебя где-то черти таскали.