Чужаки

— Неважно, — гремя трубой, ответил Калина.

— Что так? Новое всегда лучше бывает. Особенно первое время.

— Какие они новые, — сердито отмахнулся Калина. — Самое настоящее старье. Хлам, одним словом, который люди выбросили было, а он с грязью назад приплыл.

Юсуп, прикуривая, показал пальцем в сторону села.

— Многие так думают или ты один?

— Какое один, — вздохнул Калина. — Многие образумились. Да оно и не мудрено. Сплошное мордобитие, нагайки, поборы. Что ни день, то новое распоряжение. Богачи прямо осатанели, спасу нет, как гнут палку. Вот-вот треснет.

— Кто, палка или терпение?

— Ну да, палка.

— И окажется у ней четыре конца, — засмеялся Юсуп и, пересаживаясь к столу, сказал:

— Вот что, горькая ягода, садись-ка поближе, потолковать надо.

Калина подошел к столу и, не дожидаясь, когда Юсуп заговорит, спросил:

— Чего скрываешь, скажи прямо, ты оттуда?..

— Садись, садись, все скажу…

Друзья уже говорили больше полчаса, когда в окно кто-то постучал. Прикрутив фитиль, Калина пошел во двор.

У крыльца стояла Машутка. Несмотря на поздние сумерки, Калина видел, как пылали ее щеки.

— Дядя Калина, — волнуясь, сказала Машутка, — можно к тебе?

— Ко мне. А зачем? — насторожившись и загораживая дверь, спросил он.

— Мне с тобой поговорить надо. По очень важному делу.

— Вот как… Ну, что ж, иди вон к скамейке.

— Нет, пойдем уж лучше к роще, — видя, что Калина не хочет впустить ее в избу, вздохнув, сказала Машутка.

За огородом она взяла Калину за руку и почти шепотом, торопливо сказала:

— Дядя Калина, нам на заимку ехать надо. Сейчас же, понимаешь? —.

— Это зачем? — спросил Калина.

— Как зачем? Ведь лошади Тучкина там и караульщика нет…

Калина остановился, с недоумением посмотрел на девушку.

— Чего это тебе на ум взбрело.

— Ты же сам говорил, что Тучкин пять парных подвод чужого добра привез. На миллионы.

— Ну и что же?

— Ах, как ты не понимаешь. Угнать надо лошадей, спрятать, вот добро-то и останется. Красные вот-вот здесь будут… Поможем им. Миллионы ведь…

— Ты серьезно это говоришь, — еще более недоумевая, спросил Калина, — или пытаешь?

Машутка отдернула руку, но не ушла. Горько сказала:

— Грех тебе обо мне так думать, дядя Калина. Сам знаешь, обманули они меня. Но я им это припомню.

Калина повернул обратно.

— Дело придумала, Машуха. Идем. Как это я сам не догадался. Сейчас побегу, Васютку с Мишей захвачу. Втроем угоним коней в Ипатьев лес. Пусть найдут, попробуют. К утру обернемся. А ты зайди в избу, тут человеку меня один очень хороший есть, поговори с ним.

Калина познакомил Машутку с Юсупом, сказал, кто она такая, и, стащив с полатей зипун, ушел.

Оставшись за хозяина, Юсуп пригласил Машутку пить чай.

— Садись, друзьями будем, — улыбаясь дружеской улыбкой, сказал Юсуп. — Значит, у белых служишь и их же не любишь?

— Они не стоят, чтобы их любили.

— Тогда красным помогай.

— Я бы рада, да не знаю как.

— Хочешь научу?

— Научи, спасибо скажу.

Это была беседа опытного разведчика с молодой, попавшей в беду, девушкой. Рассказывая о последних военных действиях полка, Машутка, между прочим, сообщила Юсупу о разговоре, подслушанном ею в штабе. Речь шла об организации засады около переправы, чтобы разгромить там части красных, когда они скопятся у реки.

— Если бы я знала, как это можно сделать, я бы сегодня же передала им об этом. Ведь все произойдет через два дня, — закончила Машутка.

— Об этом не беспокойся, — уверенно сказал Юсуп. — Красные все знают, будут знать и это…

Теперь Машутка поняла, с кем имеет дело, и стала просить Юсупа помочь ей перейти на сторону красных.

Выслушав просьбу девушки, Юсуп отрицательно покачал головой.

— Нет, Маша, тебе туда пока незачем. Одним человеком там больше, одним меньше — разницы большой не будет. А вот здесь другое дело. Одно то, что ты сейчас сказала, не малого стоит. А дальше, я думаю, еще лучше будет. Продолжай служить у белых. Все смотри, все слушай, запоминай. А мы к тебе будем наведываться. Если человек спросит: «Не пробегала ли здесь собачонка?» и на твои вопрос «Какой масти?» скажет: «Да так, неопределенной», скажи этому человеку все, что спросит и что сама найдешь нужным передать.

— Но я хочу туда, мне здесь очень тяжело, — взмолилась Машутка.

Юсуп, помолчав, сказал:

— Переходить фронт сейчас опасно. Когда будет можно, мы тебе скажем об этом и поможем.

Машутка поднялась и твердо сказала:

— Ну, мне пора. Пусть будет пока так. Можете на меня положиться. Я сделаю все, что только будет нужно.

Глава восемнадцатая

После встречи с Юсупом Машутке стало легче на душе. Она по крайней мере знала, что ей делать.

Вернувшись в полк, девушка пошла к Луганскому. Он был очень расстроен. Красные почти полностью уничтожили оставленный им в засаде батальон. Это известие привез сегодня утром вырвавшийся из окружения с горсткой солдат Назаров. Нужно доложить командованию дивизии, но…

И Луганский писал в докладе о том, как геройски сражался окруженный красными батальон и как он уничтожил целый полк противника. Затем добавил, что если бы не ошибки погибшего командира, то батальон наверняка бы выполнил поставленную перед ним задачу и что оставшиеся в живых солдаты, безусловно, заслуживают награды за проявленное геройство. В заключение Луганский просил начальство прислать ему пополнение людьми, боеприпасами и еще одной батареей, чтобы сделать полк еще более боеспособным.

Оседлав гнедого, Машутка поскакала в штаб дивизии.

На въезде в соседнее село она встретила группу людей, окруживших телегу. Молодой башкирин, сидя на груде тряпья, громко расхваливал продаваемые им товары, уложенные в небольшой деревянный сундучок.

— Разный шурум-бурум есть, — показывая на открытый сундучок, кричал старьевщик.

— Иголка есть, нитка есть, шила есть, наперсток есть. Квачка хош березовой, хош сосновый бери. Всякой шабола берем, дорогой товар даем.

Не переставая говорить, барахольщик быстро совал окружившим его бабам разную мелочь в обмен на отрепья конопли и тряпье.

В тот момент, когда Машутка приблизилась к телеге старьевщика, туда подошел пожилой с перевязанной рукой солдат и попросил, чтобы ему дали жвачки. В обмен он подал грязные, порванные кальсоны. Увидев штаны, стоящая рядом молодая баба, сморщив вздернутый нос, фыркнула.

— Фу, гадость. Вымыл бы сперва.

— Есть когда мыть, наше дело солдатское, — огрызнулся солдат. — Воевать надо… Вас защищаем.

— Видать тебя, вояку. Драпаешь так, что не слышишь, как текет из тебя, — напирала баба, — нужен ты такой защитник.