Чужая здесь, не своя там. Дилогия

***

Первым ощущением, которое я явственно почувствовала, как только очнулась, была нестерпимая жажда. Открыла глаза, осмотрелась. Серые стены, окно узкое под самым потолком, стол, на котором стоял кувшин. Слава всем богам – там была вожделенная вода. Уже имея печальный опыт с водой неприятного для меня свойства, я все же с жадностью отпила. Хуже уже вряд ли будет.

Утолив жажду, еще раз огляделась. Теперь уже обратила внимание и на собственный облик. На меня нацепили то, что я собиралась надеть, когда думала сбежать. Нет, вещи были не те же самые, но также представляли из себя наряд типичной гадалки. На тряпье мне было плевать – вполне чистое, да и ладно с ней с расцветкой. Главное, что не голая. А вот то, что на руках не было перчаток, вызвало легкую панику, ко всем прочим ощущениям, и без того не добавлявшим мне позитива. Я уже отвыкла появляться на людях без этого атрибута. Впрочем, и людей здесь не видно. Пока что.

Вернулась на кровать, застеленную таким же серым, невзрачным покрывалом. Села, оперлась спиной о прохладную стену. Было как-то подозрительно тихо. Хотя тишина для меня в самый раз – жутко болела голова.

Все-таки я очень удачно встретила Лени. Теперь хотя бы догадывалась, кто мог меня похитить. Хотя такое знание, опять же, ничуть меня не примиряло с ситуацией.

Посидела еще пару минут, пытаясь собрать упорно разбегающиеся мысли. Не получилось. Поднялась, отметив противную слабость в руках и ногах, и подошла к массивной, крепкой двери. Неужели думали, что любую другую я смогла бы выбить? Девушка я не хрупкая, но не до такой же степени.

Постучала в дверь. Тишина. Тишина не в том смысле, что никто не откликнулся, хотя и это тоже, а в том, что я вообще не услышала ни единого звука. Только сейчас поняла, что и до этого не слышала шороха одежды, как вода плещется в кувшине. Просто не обратила внимание. А тут…

О великий Рауд, что же ты меня уже теперь и слуха лишил? Я смеялась, не слыша собственного хохота. Смеялась, пока не начала захлебываться слезами. Стало не то, что страшно, жутко. Как будто глыбой к земле придавило и не подняться. И вопрос, на который никто не отвечал: “За что?!”.

Эта глыба была всем тем прессом событий, переживаний, которые случились со мной. А вот отдача настигла только сейчас, потому как до этого я толком до конца не осознавала, не мирилась. Все свои невзгоды старательно отодвигала в дальний угол памяти, подспудно понимая: стоит только хоть о чем-то из этого начать сокрушаться и все, сорвусь, сломаюсь. Поэтому-то и выглядела излишне спокойной, несмотря на все несчастья. Сейчас же тот стержень, который поддерживал меня, стремительно прогибался, я как будто чувствовала, как он начинает ломаться. И его осколки ломали меня изнутри.

Вспомнилось все: лишение родителей, невозможность иметь детей, предательство Рона и, наконец, смерть Рини. Я так до конца и не смогла смириться с ее смертью. Не верила, не понимала, не принимала эту потерю. Что, впрочем, не мешало мне изнывать от чувства вины за ее гибель.

А сейчас накрыло осознанием, захлестнуло безысходностью. Никогда не была склонна к жалости к самой себе. Теперь же… Жалела себя, не понимала, почему все так. Так плохо, так тяжко. Несправедливо.

Наверно, я все же очень громко выла.

Чьи-то руки подняли меня с пола, переложили на кровать. Сквозь пелену слез я плохо различала вошедшего. Нежности закончились. Он грубо схватил меня за волосы, запрокинул голову и стал вливать что-то мне в рот. На секунду я замерла. А потом принялась вырываться. Яростно, ожесточенно. Где только силы взялись в ослабевших руках? А вот и нигде. Это был последний всплеск, и я вновь погрузилась во тьму.

***

Больно стукнулась лбом о стену – неудачно повернулась. Даже зубы клацнули. Со стоном повернулась на другой бок. Противно заскрипела кровать. Раньше я бы внимания не обратила на эти звуки…

Подскочила и тут же вновь села на кровать – голова закружилась. Мне бы радоваться – истерика оказалась отчасти беспочвенной. Надо благодарить Рауда, что потеря слуха была временной? Не получилось. Вдруг вернется?

После той вспышки как-то все эмоции схлынули, оставив одну апатию. Устала я. Устала строить из себя сильную, непробиваемую.

Легла на кровать, подтянула ноги к животу и так и лежала, разглядывая шершавую серую стену.

Кричать, требовать, чтобы мне все разъяснили, или даже выпустили – смысла нет. Придут, когда сами посчитают нужным. Мои желания тут вряд ли кого-то интересуют. А еще одна истерика уж точно не поспособствует разъяснению ситуации.

Чтобы вновь не разреветься, я думала о брате. Только мысли о нем не давали окончательно мне погрязнуть в унынии, удерживая ту тоненькую ниточку, что еще связывала меня со здравым рассудком. Я пыталась представить каким же он вырос. Если судить по портрету – брат мало что взял от мамы и выглядел почти копией отца. Разве что волосы вились также, как у женской половины нашей семьи. А каков у него характер? По скудным рассказам из писем выходило, что самый что ни на есть мальчишеский: озорной, любознательный, непоседливый, упрямый. И такой неизвестный для меня.

Стало только хуже. Тоска даже дышать полной грудью мне не давала. Я поднялась, померила шагами комнату. Обернулась к окну. Высоко. Пододвинула стол, забралась на него. С трудом зацепилась пальцами за подоконник. Кроме яркого, чистого неба ничего видно не было.

Обидно стало. Я здесь в четырех стенах, а там так светло и ясно…

Я бы могла и дальше сидеть одиноко в тишине, ничего не требуя. Вот только мой организм требовал.

В этот раз дверь открылась через минуту, после того, как я постучала. Заглянул хмурый тип. Он молча довел меня до уборной. Пока шла по коридору за конвоиром, который даже меня был выше на голову, ничего примечательного не заметила. Такого же цвета стены, такие же двери по бокам. И никого больше не видно.

Через некоторое время мне даже поесть принесли. Все тот же мужчина, все также молча. Я попыталась было задать вопрос – меня пронзил колкий взгляд темно-зеленых, почти как болото, глаз.

– Ешь, пока аппетит не испортил, – мелькнула улыбка, ничуть не красившая заросшее щетиной лицо. Оскал скорее уж.

Аппетита и без того не наблюдалось. Но голодовку я устраивать не собиралась – силы нужно было откуда-то брать. Для чего, правда…

Каша оказалась вполне съедобной. Даже не пригоревшая. Обычно в книжках про похищения пишут, что кормят пленников отвратительно. Мне же осталось только порадоваться. Такой, не самый значительный повод для радости, но другого пока не находилось.

Два дня ко мне никто, кроме того хмурого типа не приходил. Да и к лучшему, что он был хмурым. Его улыбка ничего, кроме жуткого страха и дрожи не вызывала.

Наверно, мне давали время освоиться, прийти в себя. “Заботливые”, – хмыкала я про себя. От такой заботы хотелось выть и лезть на стены. Жаль только стены не были для этого предназначены. Когда я попыталась еще раз заглянуть в окно, надеясь обнаружить что-то новое, пальцы сорвались, и я не только их ободрала о жесткую штукатурку, но и руки до локтей. Первую и последующую помощь оказывала себе сама – просто помыла водой. Воду, кстати, мне обновляли утром и вечером. Это делал тот же великан. Я больше ничего у него не выспрашивала, лишь вежливого благодарила за пищу и воду. Великана такие мои действия первый раз привели в ступор, а потом он уже просто не обращал внимание. А я упорно продолжала демонстрировать хорошие манеры. Не зря мне их так долго вбивала эдель Фордис.