Чужие грехи

— Не знаете, куда ушла барыня? спросилъ онъ у горничной.

— Не знаю-съ! По черной лстниц сейчасъ ушли, отвтила горничная.

— Что за фантазія! проговорилъ баринъ, пожимая плечами. — Давайте завтракать, я голоденъ. Ну, а вы не шалили? Умниками были безъ меня? небрежно спросилъ онъ у дтей,

— Умниками! отвтили дти, ласкаясь къ отцу. — Ты игрушекъ привезъ?

— Привезъ, привезъ всего! небрежно отвтилъ отецъ. — Сперва позавтракаемъ, а потомъ разберемъ все.

Онъ прошелъ въ свой кабинетъ умыться и переодться, потомъ прошелъ въ комнату жены, находившуюся рядомъ съ его кабинетомъ. Тамъ все было въ безпорядк. Утренняя блуза жены лежала на полу, ящички туалета были открыты, около кушетки на ковр лежала оброненная его женою книга. Это поразило его. Онъ не зналъ, чему приписать этотъ безпорядокъ. Въ его дом этого не допускалось.

— Вы, Даша, еще не убирали комнату барыни? спросилъ онъ горничную, выходя въ столовую.

— Нтъ-съ, убирала, Владиміръ Аркадьевичъ, отвтила горничная.

— Тамъ все разбросано, сказалъ онъ. — Что за безпорядокъ!

Горничная съ недоумніемъ взглянула на него и проговорила:

— Не знаю-съ!

— Ну, давайте завтракать! сказалъ онъ, садясь съ дтьми за столъ.

Дти болтали безъ умолку, но отецъ слушалъ ихъ уже разсянно. Его какъ-то помимо его воли тревожили вопросы, зачмъ его жена ушла по черной лстниц, почему у нея въ комнат такой безпорядокъ, куда она могла уйдти до завтрака, не приказавъ нанять себ экипажа, пшкомъ? Онъ столько разъ твердилъ ей, что порядочныя женщины не ходятъ пшкомъ одн. Завтракъ былъ конченъ, началось развязыванье и разсматриванье багажа. Черезъ нсколько минутъ привезли еще нсколько чемодановъ. Дти суетились, прыгали и смялись около этихъ бауловъ, саковъ и ящиковъ, но отецъ уже былъ хмуръ и неразговорчивъ.

— А мн платьице привезъ? говорила двочка, роясь въ привезенныхъ вещахъ.

— Рано еще о нарядахъ думать! сухо замтилъ ей отецъ.

— Это мн? Мн? закричала она, вытащивъ какую-то яркую ткань и накинувъ ее себ на плечи передъ зеркаломъ.

— Отъ земли еще не выросла, а кокетничать учишься! еще боле рзко проговорилъ онъ.

Онъ начиналъ сердиться на дочь, находя въ ней сходство съ женою, на которую онъ почему-то уже серьезно негодовалъ теперь. Переходы отъ обычнаго холоднаго тона къ раздражительности были у него вообще очень быстры и онъ не считалъ нужнымъ сдерживать себя въ своей семь.

— Папа, а мн Миша подарилъ саблю, вдругъ сказалъ сынишка, разсматривая какую-то привезенную отцомъ вещь.

— Какой Миша? спросилъ отецъ.

— Да разв ты не знаешь?.. Миша… Михаилъ Егоровичъ, пояснилъ сынъ.

— Никакого я Михаила Егоровича не знаю, сказалъ отецъ.

— Да Олейниковъ, Михаилъ Егоровичъ, продолжалъ пояснять сынъ. — Помнишь Олейникова?

— Олейниковъ? Онъ бывалъ здсь? спросилъ отецъ, сдвигая брови.

Онъ не любилъ этого Олейникова, какъ одного изъ родственниковъ и старыхъ друзей своей жены. Олейникову было отказано отъ дома съ первыхъ же дней женитьбы Владиміра Аркадьевича.

— Какъ же! бы-валъ! произнесъ протяжно сынъ. — Онъ мн новыя игрушки привезъ! Я его очень, очень люблю, папа! Онъ мн общалъ пистолетъ подарить.

— Попрошайка! Тхъ только и любишь, кто даритъ! гнвно проговорилъ отецъ. — Пошелъ прочь!

Онъ поднялся отъ чемодановъ и прошелся по комнат. Въ его голов проносились очень невеселыя мысли, какія-то тяжелыя воспоминанія.

— Ступайте въ дтскую, вы тутъ только мшаете! проговорилъ онъ дтямъ. — Сведи ихъ къ няньк, обратился онъ къ лакею и, когда дти вышли, спросилъ горничную: — Михаилъ Егоровичъ Олейниковъ сегодня былъ?

— Были-съ, передъ вами только-что были, отвтила горничная.

— Часто навщалъ насъ? спросилъ баринъ.

— Какъ-же-съ, каждый день бывали, отвтила горничная. — Ужь очень ихъ дти любятъ наши, такъ любятъ…

— Ахъ, что вы тутъ роетесь! раздражительно перебилъ ее баринъ. — Безъ васъ все это развернутъ и развяжутъ. Ступайте!

Горничная сконфуженно поднялась съ пола и вышла.

— На барина, ужь извстно, ничмъ не угодишь, проворчала она.

Владиміръ Аркадьевичъ заходилъ по комнат. Отрывки какихъ-то смутныхъ подозрній, какихъ-то тревожныхъ опасеній носились въ его голов. Онъ вспомнилъ, что онъ, кажется, видлъ Олейникова, когда проходилъ съ парохода между двумя ршетками въ зданіе таможни. Да, точно, это была пряничная мордочка Олейникова, смотрвшая на него у ршетки съ такими широко раскрытыми, изумленными глазами. Олейниковъ даже, кажется, намревался поклониться ему, Владиміру Аркадьевичу, и съ какой-то глупой улыбкой поднялъ руку къ шляп. Да, это былъ онъ. Потомъ Олейниковъ, вроятно, захалъ извстить его жену объ его прізд и она ушла. Зачмъ? Куда? Къ нему, къ этой тряпк, къ этому Молчалину, къ этой мщанской душонк? Что же онъ ея любовникъ? Отчего же и нтъ? Смазливая рожица, угодливый характеръ, безбородая юность! Отчего и не взять его въ любовники? Первый-ли это ея любовникъ? Онъ, Владиміръ Аркадьевичъ, сомнвался въ этомъ. Онъ даже сомнвался теперь, что его дти дйствительно его дти. Это сомнніе не разъ приходило ему въ голову и прежде. Ревнивыя подозрнія вызывали не мало семейныхъ сценъ, не мало слезъ и истерикъ его жены. Эти сцены снова возникали передъ нимъ и онъ кусалъ себ губы, барабанилъ пальцами по стеклу окна, смотря безцльно на улицу. Чмъ сдержанне старался онъ быть всегда въ своемъ кругу, на служб, тмъ тяжеле переживалъ онъ разныя внутреннія тревоги и бури. Эти тревоги и бури поднимались въ немъ при каждой мелочной непріятности. Внутреннее волненіе охватывало его и теперь и онъ не зналъ, что длать. Не пройдти-ли опять къ ней въ будуаръ, можетъ быть, тамъ есть письмо къ нему, какое-нибудь объясненіе. Онъ быстрыми шагами вошелъ въ комнату жены. Тамъ царилъ прежній безпорядокъ. Владиміръ Аркадьевичъ началъ рыться въ письменномъ стол, въ туалетныхъ ящикахъ жены. Ему попадались подъ руку какія-то мелочи: бантики, засохшіе цвты, медальоны, визитныя карточки, ордена, раздаваемыя танцующимъ кавалерамъ. «Все сувениры! промелькнуло въ его голов. — Мелкія сокровища мелкой душонки!» Наконецъ, онъ напалъ на клочекъ какой-то бумажки и сталъ читать: «Женя, сегодня я не могу быть у тебя вечеромъ. Цлую тебя», читалъ онъ. Подъ этими строчками, набросанными карандашёмъ, не было подписи, онъ не зналъ этого почерка, но онъ видлъ ясно, что это мужской почеркъ, что это адресовано къ его жен. «Ну, да, чего же еще больше!» пробормоталъ онъ, комкая клочекъ бумажки. «Нтъ-ли еще писемъ?» Онъ началъ было снова рыться въ ящикахъ, но тотчасъ же съ презрительной усмшкой, исказившей его лицо, задвинулъ ихъ. «Впрочемъ, на что они мн! Довольно и одного этого!» проговорилъ онъ, вставая. По его лицу продолжала блуждать все таже не хорошая, саркастическая усмшка. Вроятно, именно этой усмшки и боялась его жена. «Ну да, любитъ другого, бжала, бросила!.. Что станутъ говорить?.. промелькнуло въ его голов и онъ сжалъ себ виски концами тонкихъ пальцевъ. — Сдлаться сказкой города — этого только не доставало!»

— Папа, папа, можно намъ гулять? послышался крикъ дтей, вбжавшихъ въ комнату и бросившихся къ отцу.

— Идите, идите, куда хотите! оттолкнулъ онъ ихъ.

Дти смутились и тихо пошли прочь изъ комнаты. Ихъ испугала грубость отца. Они уже нсколько успли отвыкнуть отъ его желчнаго, капризнаго тона.

— Папа! Какой я имъ отецъ! проговорилъ онъ съ саркастической улыбкой. — Я теперь увренъ, что они не мои! Да, да, это все идетъ не со вчерашняго дня… Но что же длать, что длать?

Онъ задумался и зашагалъ по комнат.

— Придетъ еще, пожалуй, просить прощенья? думалъ онъ. — Чуть не до старости дожила, а все еще двчонка… блудливость и слезы… слезы и блудливость… Ну, нтъ, довольно! Надо все теперь кончить… порвать разъ и навсегда… А дти?

Онъ началъ раздумывать, какъ бы устроить дтей. Они были для него тяжелой обузой: онъ никогда не любилъ ихъ и его не печалила разлука съ ними, но онъ не имлъ такихъ средствъ, чтобы отдать ихъ куда-нибудь на полный пансіонъ въ хорошую семью. Правда, ихъ можно бы сунуть куда-нибудь за дешевую плату, но «свтъ»… что скажутъ въ «свт», если узнаютъ, что онъ почти бросилъ своихъ «законныхъ» дтей. Онъ горько усмхнулся, вспомнивъ о «законности» своихъ дтей. Но не могъ же онъ заявить теперь, что онъ ихъ считаетъ незаконными. Наконецъ, хорошъ бы онъ былъ въ роли мужа-рогоносца! Что можетъ быть смшне. Если бы у него были средства, онъ отправилъ бы ихъ за границу, куда-нибудь съ глазъ долой, но… Онъ сжалъ болзненно свои руки при воспоминаніи о своей бдности. Да, онъ былъ бденъ, потому-что онъ привыкъ мнять каждый день перчатки, а при его средствахъ нужно было носить перчатки по мсяцу; онъ былъ бденъ, потому-что онъ привыкъ завтракать гд-нибудь у Дюссо или у Бореля, а при его средствахъ приходилось сть дома за завтракомъ яйца въ смятку; онъ былъ бденъ, потому-что онъ привыкъ жить въ хорошей обстановк, а у него… Онъ презрительно улыбнулся, взглянувъ на украшавшія комнату его жены поддлки подъ саксонскій фарфоръ, подъ старую бронзу, подъ черное дерево. «Прикрытая мишурою нищета!» промелькнуло въ его голов и какое-то злобное чувство противъ жены, противъ дтей, снова поднялось въ его душ: они были виновниками его нуждъ и лишеній.

— Отправлю ихъ къ тетк, Олимпіад Платоновн. Она возьметъ ихъ… Да, права была она, когда не совтовала мн жениться! Влюбился… Сумасбродничалъ… вотъ и плоды увлеченія этой буржуазной!.. Мщанская натура сказалась! Не могла прямо и честно объясниться, бжала, какъ воровка, укравшая мою честь, произвела скандалъ. Впрочемъ, что ей за дло до скандала, до толковъ, ей нечего терять, нечмъ дорожить… А моя честь, мое имя?.. Да разв она понимаетъ это!.. Разв у господъ Трифоновыхъ и Федотовыхъ есть фамильная честь, разв у нихъ есть имя!.. Нтъ, надо сейчасъ же хать въ деревню къ тетк… Скандалъ еще можно предупредить… Скажу прислуг, что у жены умираетъ мать, что она потому ухала, заберу дтей, свезу ихъ къ тетк въ деревню, а потомъ… Чтожь! потомъ явлюсь въ свтъ, скажу, что жена лечится на водахъ, что дти у тетки живутъ покуда, а тамъ привыкнутъ вс, поймутъ понемногу истину, не станутъ болтать…

Онъ долго ходилъ по комнат, глядя куда-то вдаль сощуренными глазами, потирая отъ времени до времени рукою лобъ, обдумывая, что длать, какъ избжать скандала, огласки. Въ передней послышался звонокъ. Лакей черезъ минуту принесъ письмо.

— Отъ кого? спросилъ баринъ.

— Не знаю-съ, дворникъ какой-то принесъ и ушелъ, отвтилъ лакей.

— Хорошо, ступай! проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, узнавъ почеркъ жены. Онъ сорвалъ конвертъ, развернулъ письмо, пробжалъ глазами торопливо написанныя строки. Евгенія Александровна извщала мужа, что она не можетъ боле жить съ нимъ, чтобы онъ приготовилъ ей видъ на жительство, что она пришлетъ за нимъ, что, вроятно, мужъ не станетъ ее нринуждать перехать къ нему. Тонъ письма билъ холоденъ, фразы отрывисты, содержаніе изобличало всю внутреннюю пустоту, всю малодушную трусость писавшей. Владиміръ Аркадьевичъ смялъ это письмо и зашагалъ снова по комнат. Ворочать! Зачмъ? На что она ему? Онъ ее презираетъ! Его голова пылала, сердце билось сильно отъ душившей его злобы. Наконецъ, онъ быстро вышелъ изъ комнаты и позвонилъ. Явились разомъ и лакей, и горничная.

— Даша, Иванъ, проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, стараясь казаться спокойнымъ, — не развязывайте чемодановъ и укладывайтесь! У барыни матушка захворала… при смерти… Я получилъ письмо… Мн тоже надо будетъ хать… Вотъ не ждалъ-то… Надолго, вроятно, уду… Дтей тоже приготовьте… Все соберите… Вамъ придется искать мста… Квартиру тоже сдать надо… на что она мн…

Онъ хотлъ что-то еще сказать, но не могъ, круто оборвалъ рчь, махнулъ рукой и ушелъ въ кабинетъ. Ему гадко было объясняться и лгать передъ прислугой, а между тмъ ее нужно было обмануть, чтобы избжать толковъ.