Чужие грехи

Слуги въ изумленіи переглянулись между собою, недоумвая, что случилось.

— Папа, папа! Вотъ и мы! кричали дти, возвращаясь съ прогулки.

— Тише, тише, дтки! проговорила Даша. — Папаша отдыхаетъ въ кабинет.

— А мама пришла? спросила двочка.

— Мамаша ухала, и папаша, и вы тоже удете, отвтила Даша.

— Куда подемъ? спросили дти.

— Не знаю, не знаю, а вотъ все собирать велно!

— Да что ты болтаешь? вмшалась въ разговоръ старуха-нянька. — Что стряслось такое?

— А и Господь вдаетъ, только велно укладывать все и квартиру сдавать, и намъ мста искать…

Нянька въ испуг присла на стулъ и перекрестилась.

— Господи! Бда какая-нибудь! Барыня-то гд? проговорила она.

— Къ маменьк, говорятъ, ухала; маменька ея, видите, больна, пояснила горничная.

— Ну, такъ я и поврю! сказала нянька, задумчиво качая головой. — Недоброе тутъ творится, недоброе… Всегда-я говорила, что догуляются до бды. Ну, вотъ и стряслось… Тоже не ждала, не гадала, а теперь ищи мста на старости лтъ… И что съ вами-то, ангелы божіе, будетъ… что съ вами-то будетъ!..

Нянька притянула къ себ въ прилив нжности дтскія головки.

— Няня, что ты плачешь? тревожно приставали дти.

— Объ васъ, сиротки мои, объ васъ, ангелы божіе! заунывно причитала нянька.

Смущенныя и испуганныя дти, ничего не понимая, стояли передъ нянькой съ опущенными рученками и широко открытыми глазками. Ихъ маленькія сердчишки охватилъ какой-то неопредленный страхъ, какое-то новое чувство болзненной тоски.

А прислуга, нисколько не стсняясь ихъ присутствіемъ, уже судачила про господъ.

II

Старая два, «городская» фрейлина былыхъ временъ, княжна Олимпіада Платоновна Дикаго только что успла «откушать» свой утренній чай и приссть къ туалету, чтобы горничная причесала ей волосы и одла ее, когда къ подъзду ея деревенскаго жилища подкатилъ экипажъ. Такой ранній визитъ былъ здсь явленіемъ необыкновеннымъ. Олимпіада Платоновна уже не первое лто проводила въ Сансуси, въ подмосковномъ имніи своего брата, и вс мстные аристократы, начиная съ предводителя дворянства и кончая архіереемъ, давно успли привыкнуть къ ея неизмннымъ обычаямъ, привычкамъ и правиламъ: съ визитомъ къ ней они не смли являться ране второго часа, безъ приглашенія они не являлись къ ней къ обду или на вечеръ. Ея образъ жизни и ея правила были опредлены разъ и навсегда точно и акуратно и она не измняла ихъ ни для кого. Длать исключенія для кого бы то ни было было не въ ея характер. Вслдствіе этого ее крайне удивилъ пріздъ гостей въ неурочный утренній часъ.

— Софья, кто тамъ, спроси! обратилась она къ своей «камерюнгфер», услыхавъ шумъ подъхавшаго экипажа.

«Камерюнгфера», такая же старая два, какъ и барыня, поспшно вышла изъ будуара и черезъ нсколько минутъ возвратилась снова:

— Владиміръ Аркадьевичъ съ дтьми пріхалъ, доложила она.

— Сумасшедшій, право, сумасшедшій! проговорила Олимпіада Платоновна недовольнымъ тономъ. — Не написалъ, не извстилъ и, какъ снгъ на голову, изволилъ явиться… И съ супругой? уже съ ядовитой ироніей спросила она.

— Помилуйте, разв онъ смлъ бы! возразила горничная.

— А — а, матушка, нынче люди все смютъ! Ворвутся къ теб въ домъ, незванные, непрошенные, да еще хотятъ, чтобы имъ глазки длали, сердито проговорила Олимпіада Платоновна. — Нынче вдь одиннадцатую заповдь люди придумали «будь нахаломъ и преуспвать будешь!»

Горничная засмялась тихимъ смхомъ.

— Бросила, врно, супруга то, такъ и пріхалъ къ тетушк, продолжала ворчливо Олимпіада Платоновна.

— Ну, ужь и бросила! усумнилась горничная.

— Да ужь ты помяни мое слово, что бросила! настойчиво утверждала Олимпіада Платоновна. — А то зачмъ бы ему дтей ко мн тащить? Помнишь, какъ князя Петра Андреевича Дикаго жена бросила, тоже ко мн дочь притащилъ. Они вс таковы: женятся — не спросятся, разойдутся — дтей везутъ. «Вы, ch`ere tante, такъ добры, такъ добры»! Голубчики вы мои, доброта-то моя вотъ гд у меня сидитъ! Олимпіада Платоновна показала костлявымъ пальцемъ на затылокъ. — Изъ за доброты-то своей я не гд нибудь по заграницамъ наслаждаюсь, а въ подмосковномъ Сансуси схимничаю, себя во всемъ урзаю…

Горничная сочувственно вздохнула.

— Да ужь что говорить, вы себ въ послдніе два года платья лишняго не сдлали, проговорила она.

— Не лишняго, а никакого не сдлала, рзко сказала барыня. — Хорошо еще, что Олимпіада Платоновна и въ старыхъ тряпкахъ всегда будетъ Олимпіадой Платоновной! А то вдь, пожалуй, скоро за черносалопницу считать бы начали… Право!..

Наступило короткое молчаніе. Горничная продолжала причесывать волосы госпожи.

— А что, если и въ самомъ дл Владиміръ Аркадьевичъ разошелся со своею супругой и привезъ къ намъ дтей жить? спросила горничная.

— Что? проговорила Олимпіада Платоновна. — Разбраню, раскричуся, окажу, чтобы и не знали меня…

— А потомъ дтей у себя оставите? закончила горничная вопросительнымъ тономъ.

— Дура, дура ты, Софья! проворчала старуха-барыня.

— Да ужь это врно! утверждала горничная.

— Ну, а что жь ты то сдлала бы? Ну, научи, что надо сдлать, скажи, какъ бы ты поступила? настойчиво проговорила Олимпіада Платоновна, поднимая полусдую голову и смотря прямо въ лицо горничной своими проницательными глазами.

Горничная добродушно улыбнулась:

— Стала бы ихъ воспитывать, отвтила она добродушно.

— Дура, дура ты, Сонька! Вотъ думала, умный совтъ подастъ, а она… старуха-барыня засмялась привтливымъ смхомъ и заторопилась:- Ну, одвай скоре, одвай скоре! Силъ моихъ нтъ ждать, поскорй накричаться хочется, разбранить его, высказать все… Вдь ты пойми, нахальство то какое: не предупредилъ, не написалъ и — вотъ-съ принимайте гостя!

Одванье пошло быстре…

Отравное впечатлніе производили эти дв женщины, эти два обломка старины. Низенькая, горбатая, сморщенная, какъ печеное яблоко, княжна Олимпіада Платоновна Дикаго производила съ перваго взгляда самое непріятное, отталкивающее впечатлніе. Горбатая фигура, длинныя, костлявыя руки, несоразмрная съ туловищемъ большая голова, заплетавшіяся на коду ноги, пестрые отъ неравномрно пробивавшейся сдины волосы, рзко смотрвшіе изъ глубокихъ впадинъ глаза, сморщенная и потемнвшая, какъ старый пергаментъ, кожа, неровный, то грубый, то визгливый голосъ, напоминавшій голосъ молодого птуха, все это сразу отталкивало человка отъ старой отставной фрейлины. Но были люди, любившіе и это обиженное природой существо, и среди этихъ людей первое мсто безспорно принадлежало Софь, повренной, домоправительниц, горничной, молочной сестр, если хотите, подруг Олимпіады Платоновны. Софья была ровесницей барышн, она была съ дтства взята въ барскій домъ, она съ барышней научилась читать и писать, она знала немного по-французски, она здила съ болзненной барышней когда-то за-границу, она знала какой-то печальный романъ въ жизни барышни, она не скрыла отъ барышни и того, что въ ея жизни былъ тоже невеселый романъ. Высокая, высохшая, некрасивая, рябоватая, она тоже производила впечатлніе отталкивающее, непріятное, какъ многія старыя двы. Но Олимпіада Платоновна любила ее боле всхъ своихъ знакомыхъ и родныхъ. Между барышней и служанкой была полная откровенность, была извстнаго рода фамильярность, служанка даже сильно вліяла на барышню, но въ тоже время никогда Софья не смла сама ссть при Олимпіад Платоновн, никогда не смла дать ей какой-нибудь совтъ при постороннихъ, можно даже сказать, что служанка боялась барышню и сильно мучилась каждый разъ, сдлавъ какую-нибудь оплошность и видя необходимость признаться въ этой оплошности, хотя, повидимому, она давно бы должна была привыкнуть, что Олимпіада Платоновна очень мало обращаетъ вниманія на разныя оплошности людей и еще мене на оплошности своей Софьи. Олимпіада Платоновна и Софья слыли каждая въ своемъ кругу «старыми двками», «злючками», «полоумными чудачками», но и вокругъ Олимпіады Платоновны групировались въ минуты жизни трудныя разныя племянницы и племянники, крестницы и крестники, гонимые родителями или преслдуемые кредиторами, и вокругъ Софьи сгрупировалась цлая шайка ея родныхъ, служившихъ у Олимпіады Платоновны поварами, прачками, кучерами и лакеями. Олимпіада Платоновна была не богата, но и далеко не бдна: у нея былъ небольшой капиталъ, крошечное имньице и пенсія въ шесть тысячъ рублей; этихъ доходовъ, конечно, было бы вполн достаточно для нея, но она постоянно нуждалась, сидла безъ гроша, такъ какъ ее обирали вс, кому было не лнь; а такихъ людей среди «захудалыхъ» родственниковъ Олимпіады Платоновны было не мало. Софья въ свою очередь могла бы кое-что скопить, живя на всемъ готовомъ и получая хорошее жалованье и подарки, но у нея никогда не было денегъ: если ее не обирали разные крестники и крестницы, племянники и племянницы, то ее обирала сама Олимпіада Платоновна, вчно сидвшая безъ денегъ и занимавшая ихъ у Софьи. Но каковы бы ни были внутреннія качества этой пары — языки двухъ старыхъ двъ были иногда невыносимы: критиковать и бранить всхъ и все, начиная съ самихъ себя, вошло, кажется, въ плоть и кровь этихъ женщинъ. Когда он удалялись въ Сансуси, он рже встрчались съ людьми, у нихъ меньше являлось поводовъ кого-нибудь осуждать, имъ меньше бросалось въ глаза, какъ живетъ тотъ-то и тотъ-то, но Олимпіада Платоновна получала газеты и между барышней и служанкой ежедневно происходили разговоры въ род слдующаго:

— Ты помнишь, Софья, Валеріана Ржевскаго? спрашивала Олимпіада Платоновна.

— Еще бы! отвчала Софья. — Головорзъ, какъ есть головорзъ былъ! Въ вкъ не забуду, какъ покойная его матушка къ намъ прізжала въ слезахъ, когда его въ долговое хотли посадить за долги! Мы же выручали!

— Ну, да, да! И можешь представить, этого-то мота, этого-то головорза на директорское мсто въ акціонерную компанію посадили! сообщала Олимпіада Платоновна. — Его подъ опекой держать надо, а его директоромъ длаютъ!