Чужие грехи

— Здравствуй, здравствуй! скороговоркой проговорила она, подставляя ему къ губамъ сморщенную, длинную и крупную руку. — Не писалъ, не предупредилъ и пріхалъ! Очень, очень умно! Это твои дти?

— Да… Ольга, Евгеній, подойдите! обратился Владиміръ Аркадьевичъ къ дтямъ, застнчиво и пугливо пятившимся отъ уродливой старухи. — Поцлуйте у тетушки руку!

Дти не двигались съ мста. Неожиданныя событія послднихъ дней, желчныя выходки раздраженнаго отца и безъ того уже успли смутить и сбить ихъ съ толку, а тутъ еще къ довершенію всего они очутились лицомъ къ лицу съ невиданнымъ страшилищемъ. Они готовы были заплакать и пятились назадъ отъ тетки. Это не ускользнуло отъ вниманія Олимпіады Платоновны.

— Посл, посл! поспшно замахала она рукой. — Они, я думаю, голодны, такъ имъ не до цлованія рукъ!

Она позвонила. Вошелъ лакей.

— Сведи дтей въ столовую, скажи Софь, чтобы дали имъ завтракать, сладкаго чего нибудь, сказала хозяйка. — Вели имъ идти! обратилась она къ племяннику.

— Ступайте, тамъ завтракъ готовъ вамъ, сказалъ Владиміръ Аркадьевичъ.

— А потомъ побгайте по саду, цвты тамъ есть, проговорила Олимпіада. Платоновна, стараясь какъ нибудь ободрить дтей.

Дти быстро пошли изъ комнаты: они были рады скрыться отъ страшной старухи, которую уже двочка шопотомъ успла назвать брату: «бабой-ягой.» Первое впечатлніе, произведенное на нихъ теткой, было не въ ея пользу. Олимпіада Платоновна сознавала это и взволновалась еще боле.

— И что это ты, милый, не предупредилъ, ихъ, что они не должны боятся людей, какими бы пугалами гороховыми ни выглядли люди, раздражительно произнесла старуха, когда дти вышли. — Вдь теперь они ночью спать не будутъ отъ страха посл нашей пріятной встрчи. Родимчики еще, пожалуй, сдлаются!

— Ma tante, вы ошибаетесь, дтямъ вовсе нечего было пугаться, началъ любезнымъ тономъ Хрюминъ, но тетка перебила его.

— Пожалуйста, не старайся быть любезнымъ! Я, милый, шестьдесятъ лтъ не могу отучиться отъ страху, когда себя въ полутемной комнат въ зеркал увижу, такъ ужь они то и подавно съ непривычки должны испугаться. И что это теб вздумалось ихъ привезти ко мн? На показъ, что-ли? Такъ ты знаешь, что я пискуновъ не жалую.

Хрюминъ чувствовалъ себя не совсмъ ловко. Онъ хорошо зналъ придирчивый и неровный характеръ сумасбродничавшей чудачки-старухи и ждалъ не особенно пріятнаго объясненія. Племянникъ и тетка сли, но разговоръ начался не сразу.

— Я, ma tante, очень несчастливъ, началъ онъ, наконецъ, длая печальное лицо.

— Это я знаю, сухо замтила тетка.

— Знаете? спросилъ онъ съ недоумніемъ.

— Ну да, если-бы былъ счастливъ, такъ зачмъ бы теб было ко мн то прізжать? искуственно простодушнымъ тономъ отвтила она.

Онъ вздохнулъ, чувствуя себя еще боле неловко и не зная, какъ приступить къ довольно щекотливому объясненію съ капризной старухой. Объясненія съ нею иногда напоминали что то въ род стремленія поймать ежа, не уколовъ рукъ.

— Вамъ, конечно, неизвстно еще, что случилось со мною, такъ какъ этого еще вообще никто не знаетъ. Моя жена оказалась мелкой и ничтожной личностью; она гнусно обманывала меня, проговорилъ онъ, не зная, какъ приступить къ длу.

— Ну, а потомъ? равнодушно спросила старуха, прямо смотря на его смущенную физіономію.

— Она бросила меня, окончилъ онъ коротко.

— Въ чемъ же несчастье то твое?

— Какъ въ чемъ? Разв этого мало? удивился племянникъ. — Вы поймите…

Старуха-тетка не дала ему кончить.

— Да вдь это только все то, чего ты желалъ самъ, проговорила она ироническимъ тономъ.

— Я? съ изумленіемъ переспросилъ племянникъ.

— А то кто же? Ужь не я ли? засмялась сухо старуха-тетка и ея старческій смхъ непріятно отдался въ ушахъ племянника. — Вдь все это я теб предсказывала, ну, а ты и слушать не хотлъ, женился, значитъ, все это испытать желалъ, — вотъ и испыталъ. Теперь радоваться долженъ, что однимъ опытомъ въ жизни больше. Просто смшно смотрть: доживутъ чуть ли не до сдыхъ волосъ, а все какими то мальчиками остаются: «ma tante, меня обидли!» Ахъ, батюшка, слава Богу, самъ великовозрастный, самъ обидть другихъ можешь, такъ тутъ хныкать нечего!

Владиміръ Аркадьевичъ даже обидлся.

— Ma tante, я не въ такомъ теперь положеніи, чтобы издваться надо мною, меня жалть нужно, проговорилъ онъ нсколько драматично, стараясь не раздражаться.

— Ахъ, батюшка, зачмъ же ты ко мн то халъ? воскликнула старуха. — Ты бы лучше къ кузин Дарь Петровн направился: она вонъ посл смерти своего мужа двадцать лтъ на утшеніе брошенныхъ мужей посвятила. Ну, а мн, ужь извини, не приходится плакать, когда передо мной этакій большой мужикъ, какъ ты, плачетъ, что его баба обидла! Ты ужь и въ обществ гд нибудь не прослезился ли? Вдь, пожалуй, посмшищемъ сдлаешься, пальцами указывать будутъ: «вонъ мужъ, котораго жена обидла.»

Старуха сдлала презрительную, очень некрасивую гримасу и захохотала.

— А я теб вотъ что скажу, начала она снова, не давъ ему времени отвтить. — Когда ты началъ дурить, воображая, что ты влюбленъ, я теб говорила, что это дочь писаря какого-то, воспитанная какой то французской торговкой не у длъ, здящая для ловли жениховъ въ клубы, — не пара теб. Ты вдь въ кружевныхъ пеленкахъ выросъ, въ высшемъ кругу на паркет избаловался, среди знати высшіе вкусы развилъ, а батюшка твой покойный, не тмъ онъ будь помянутъ, оставилъ теб только долги неоплатные въ наслдство, такъ въ такомъ положеніи не о любви, не о сантиментахъ нужно было думать, а о томъ, чтобы хотя на женины деньги свои вкусы удовлетворять, если отъ нихъ, отъ этихъ вкусовъ то, ужь отдлаться никакъ невозможно было. Деньги, связи, протекція теб были нужны, а не смазливое личико какой то вертушки, которую и въ нашъ кругъ-то ввести не могъ…

— Ma tante, вы никогда не допускаете увлеченій молодости, перебилъ старуху племянникъ.

— Не перебивай, пожалуйста! сухо сказала она. — Это не увлеченія молодости, потому что ты и молодъ то никогда не былъ, а просто втрогонство, вертопрашество. Встртился, завелъ интрижку, сошелся, а тамъ и отступать уже было поздно. Вдь ты самъ съ перваго дня свадьбы очень хорошо понималъ свое положеніе. Не совсмъ же ты дуракъ. Помнишь, ты пріхалъ ко мн при tante Barbe. «Что это, говоритъ она, разсказываютъ, что нашего повсу женили». — «Нтъ, ma tante, кричу я ей, вы не дослышали: онъ не женился, а желчь у него разлилась.» А ты, милый мой, и точно не на новобрачнаго похожъ былъ, а на лимонъ. Очень хорошъ былъ: и желтъ, и киселъ, все, должно быть, отъ счастія первыхъ дней супружеской жизни.

Старуха засмялась дребезжащимъ смхомъ.

— Теперь не время смяться, когда я опозоренъ, когда мои дти брошены матерью! уже совсмъ раздражительно произнесъ Владиміръ Аркадьевичъ. — Я пріхалъ просить васъ пріютить у себя на время моихъ дтей.

Старуха совсмъ разсердилась.

— Да что же это у меня воспитательный домъ, что-ли? воскликнула она. — Князя Петра Андреевича жена бросила — дочь ко мн привезъ. Твоя благоврная бжала — ты своихъ ребятишекъ ко мн тащишь. Нтъ ли тамъ у васъ въ Петербург еще кого нибудь на очереди къ разводу, кто бы еще привезъ мн дтей. Вдь такихъ то, какъ ты, тамъ непочатой уголъ, такъ ты, милый, посовтуй имъ, что вотъ такъ и такъ есть на свт старая дура, княжной Олимпіадой Платоновной Дикаго зовутъ, къ которой всхъ брошенныхъ дтей въ домъ подкидывать можно. Теб спасибо скажутъ! Право!

Старуха встала и заковыляла заплетающимися ногами по гостиной, продолжая въ волненіи что то ворчать. Владиміръ Аркадьевичъ постарался сдержать свое раздраженіе, свой гнвъ, чтобы не разсердить еще боле несговорчивую старуху. Безъ ея помощи онъ не зналъ куда свалить съ своихъ рукъ дтей, эту тяжелую обузу, навязанную ему судьбой.

— Ma tante, я умоляю васъ, помогите мн выпутаться изъ этой исторіи, мягко заговорилъ онъ. — Я хочу избжать скандала, я хочу все устроить семейнымъ образомъ, мн дорога моя фамильная честь и мн нужно куда нибудь пріютить дтей на время, на самое короткое время… Ради нашей семейной чести не бросьте, не оттолкните ихъ… Я знаю, какъ вы добры…