Чужие. На улице бедняков. Мартин Качур
Шрифт:
Он поднялся в дурном настроении и направился к выходу. Туман рассеялся, теплое осеннее солнце весело и радостно приветствовало его, лаская лицо.
«Ну вот, а я было загрустил, — улыбнулся Качур. — Вон большая лавка, там наверняка и жупан».
Вошел в сени. Навстречу ему странно подпрыгивающей походкой, точно приплясывая, вышел приземистый, коротконогий человек в охотничьем костюме, рыжий, веселый, с козьей бородкой.
— Что угодно? — заговорил он быстрым, захлебывающимся и тоже как бы приплясывающим голосом. — Что угодно? Добрый день! Что бы вы хотели? Здравствуйте! Откуда вы, сударь? Войдите! Сюда! Сюда! С кем имею честь?
Удивленный
— Мартин Качур, назначен учителем в Заполье, хотел бы представиться запольскому жупану.
— А это я, сударь, я и есть запольский жупан!
И засмеялся, весело подпрыгивая и пританцовывая; пожал Качуру руку, похлопал его по плечу и усадил на стул.
— Выпьете? А? — спросил он, наливая вино. — Были у кого-нибудь?
— Еще не был.
— Нет?
— Нет.
— Врете! — Жупан подмигнул, скрестил руки на животе и рассмеялся от всего сердца.
— Я только что приехал, — серьезно и обиженно объяснил Качур, — и ни с кем еще не говорил, кроме как с доктором.
— С доктором? — спросил жупан встревоженно и перегнулся через стол. — Что он вам сказал? Говорил что-нибудь обо мне? Говорите прямо!
— Ничего не говорил, — удивился Качур. — А что он должен был сказать?
— Говорил! Знаю, что говорил обо мне. Сказать не хотите, вот что! Ну, ваше дело, — Посмотрев Качуру в лицо, он вторично весело рассмеялся, потом внезапно перестал смеяться и настроился на серьезный лад. — Так вы, значит, теперь наш. Надеюсь, что все свои силы… Ну, да ведь вы знаете! Молодежь надо воспитывать в духе веры и… ну да ведь вы знаете! Вы народолюбец?
— Да.
— Гм. Я тоже народолюбец! Но главное — не надо перегибать палку. Бережливость — прекрасное качество, но, если не знать меры, она перейдет в скупость и станет грехом. Konnen Sie deutsch?[9]
— Да.
— Kann ich[10]. Хорошо. Дети должны знать немецкий, все другое ни к чему! Для крестьянина… что? Ну, конечно, просвещение, прогресс… ведь мы понимаем друг друга? А?
С лица жупана вдруг исчезла серьезность, и он весело рассмеялся. Качур покраснел, он чувствовал себя так, будто накурился крепкого табаку или напился крепкого вина, и стал искать шляпу; руки у него дрожали.
— Куда? Куда теперь махнете? К священнику? Вот там, там вы увидите человека! Но мы с ним друзья, со священником, поэтому не скажу ничего. Ступайте, ступайте к нему! Сами увидите. Что же вы не допили? Вино доброе. Ну да, понятно, — пить надо дома, в трактире…
И жупан, обхватив обеими руками живот, громко рассмеялся; рыжая, козлиная бородка его тряслась, красные глазки подмигивали.
— Постойте, еще вот что… — Он взял Качура за руку и потянул снова в переднюю. — Откровенно: вы клерикал?
— Я? — удивился Качур.
— Или вы немшкутар{12}?
— Нет, я не думаю об этих вещах.
Качур высвободил свою руку, щеки его горели.
Жупан, слегка выпятив живот, смеялся и лукаво подмигивал:
— Разумеется, нет! Никоим образом! Сегодня никто не знает, как обернется дело, и лучше не говорить ни так, ни этак. Тяжелые времена пошли. Ну, ступайте с богом.
Жупан горячо пожал ему руки, приблизил свое лицо, будто хотел поцеловать Качура, но вдруг отстранился, точно передумал. Дверь за Качуром закрылась. Он стоял на дороге,
и щеки его все еще горели.«Этого доктор хорошо раскусил», — подумал Качур и пошел дальше задумчивый, с поникшей головой. Но солнце сияло и дома сверкали, как на пасху. Туман рассеялся.
«А каким был наш жупан там, в Яме? — вспомнилось Качуру. — Просто пень, да и только, этот все же не пень, хотя тоже чудной человек. Ну, да бог с ним!»
Качур шагал по дороге, широкой и белой, которая, изгибаясь, поднималась все выше на холм, к самой церкви. Он шел с таким ощущением, словно там, наверху, была свобода. Внизу расстилалась долина, пестрели поля и блестели крыши Заполья.
«Не надо бояться людей, — зазвучал внутренний голос в его крепкой груди, — не надо слушаться их, равняться по ним! Надо быть как эта земля, как это поле! Родит, когда захочет, человек ее раб! Таким надо быть: независимым, свободным! Свободным слугой всех!»
Заблестел белый церковный дом рядом с церковью, и Мартин Качур со спокойным сердцем вошел в него. Поднялся по лестнице и позвонил.
— Кто там? — спросил за стеклянной дверью низкий, грубый голос.
«На этот раз хоть не сладкий», — подумал Качур и позвонил вторично.
Сердитая рука открыла дверь, и Качур увидел маленького толстого пожилого человечка в длинной сутане.
— Мартин Качур, учитель, — представился он.
Священник смерил его долгим, спокойным, холодным взглядом и слегка пожал руку.
— Знаю, знаю, — протянул он неприветливо, хоть и без злобы. — Ни дурного, ни хорошего о вас не говорили. Бумаги у вас чистые… Заходите, — пригласил он сонным голосом и не спеша прошел впереди Качура в большую комнату. Посреди нее стоял длинный стол; стены были голые, только в углу сиротливо висело черное распятие.
«Важных гостей он, наверное, не здесь принимает», — подумал Качур. Сидя напротив священника, он вертел шляпу на коленях и чувствовал себя все более неловко; кровь приливала к щекам, и от сознания, что краснеет, он краснел еще больше…
— Думаю, — говорил священник тем же сердитым, сонным голосом, — думаю, что мы с вами поймем друг друга и что вы надолго останетесь у нас. Но скажу вам прямо, я не возлагаю особых надежд на молодое поколение. Набрались идей, которых не понимают, и мало того, что сами запутались в них, еще и народ путают. Я с самого начала знал, к чему в конце концов приведет это восторженное ораторство на сходках, чрезмерное народолюбие… Но об этом мы с вами еще поговорим. Нам хотели навязать Аркота, вы, вероятно, знаете этого подстрекателя. Но он у нас не удержался бы и двух недель. Это мое твердое убеждение. А что касается вас, нам известно, что там, — где вы там были? — в Яме, вы чем-то им мешали. Но я вам скажу: вы еще молоды, бумаги у вас чистые… Увидим, что вы в них впишете здесь.
Священник поднялся и пожал Качуру руку так же холодно и вяло, как при встрече.
«Ничего хорошего это не предвещает, — печально улыбнулся Качур, выйдя из дома священника. — Тихий человек, но крутой, крутой. Впрочем, с ним я не буду иметь никаких дел. Можно было и не ходить к нему».
С другой стороны церкви, напротив дома капеллана, стояла школа — старое серое здание. Штукатурка со стен осыпалась, маленькие окна смотрели неприветливо. Так же неприветливо и мрачно выглядел дом капеллана, но за ним вдоль всей улицы тянулся старый сад. В саду по усыпанной песком дорожке в тени разгуливал молодой, краснощекий капеллан с молитвенником в руках.