Чужое лицо

Грей ухмыльнулся.

— Более того, я повторю этот трюк еще не раз. У меня в запасе бесконечное количество золотых часов, и не ваше это дело, господин сыщик. Мне будут верить, пока в этой стране хоть кто-нибудь помнит о Крыме. А эту кампанию запомнят надолго, уж поверьте мне.

Монк в ярости смотрел на собеседника и чувствовал себя беспомощней ребенка.

— Я не был знаком с Лэттерли, — продолжал Грей. — Я нашел его имя в списке убитых. Хотя многих погибших я знал лично. Они на моих глазах умирали в госпитале. Под их диктовку я писал за них последние письма домой. Несчастный Джордж вполне мог оказаться последним трусом, но зачем говорить об этом его родным? Я понятия не имею, что он был за человек, но Имогена его боготворила. Хотя оно и понятно. Ее супруг Чарльз чертовски скучен, он чем-то напоминает мне моего старшего братца — такой же самодовольный дурак.

Лицо его на секунду исказилось злобной гримасой. Грей смерил Монка взглядом.

— Представляете, о чем же больше всего любила слушать прекрасная Имогена? Вы не поверите, но я часами рассказывал ей об этом удивительном создании — о Флоренс Найтингейл. Я расписывал героизм этой женщины, я называл ее ангелом милосердия, держащим светильник у изголовья умирающих солдат. Вы бы только посмотрели на лицо Имогены! — Грей засмеялся, потом заметил, что Монк глубоко уязвлен его последними словами. — Да, Имогена… — В глазах его зажегся похотливый огонек, Грей хихикнул. — Я смотрю, вы тоже увлечены ею?

— Мерзавец! Да ей противно будет взглянуть на тебя — не то что пустить на порог!

— Она без ума от Флоренс Найтингейл и Крыма! — Грей смотрел Монку в глаза. — Она слушала меня страстно, с трепетом. — Губы его скривились в насмешливой улыбке. — Я солдат. Я прошел сквозь кровь и пороховой дым, я сражался за королеву. Я видел атаку Легкой бригады и умирал в полевом госпитале. А вы, кстати, всего-навсего маленький грязный лондонский полицейский, всю жизнь копающийся в человеческих отбросах. Вы просто мусорщик, вы так же необходимы обществу, как, скажем, сточные канавы. — Он глотнул бренди и взглянул на Монка сквозь бокал. — Возможно, когда после самоубийства истеричного старого дурака пройдет побольше времени, я вернусь в этот дом и снова попытаю счастья. Не забывайте, я умею волновать женщин.

Именно после этих слов Монк взял свой бокал и выплеснул бренди Грею в лицо. Тот не успел зажмуриться, и жгучая влага попала ему в глаза. Но гордость Джосселина была уязвлена куда сильнее. Его, джентльмена, в собственном доме оскорбил какой-то полицейский! Ярость исказила черты Грея, и, схватив тяжелую трость, он обрушил ее на плечи Монка. Вообще-то он метил в голову, но сыщик успел уклониться.

Они схватились. Поведение Монка можно было бы назвать самообороной, если бы не злобная радость, с которой он наносил удары по ненавистному смазливому лицу. Его буквально сжигала ненависть к этому лжецу, обкрадывавшему мертвых и их близких, отбирая у них самое дорогое — живую память о тех, кого они любили.

Драка была равной, для покалеченного на войне страдальца Грей оказался удивительно крепок. Они боролись за трость, круша мебель и переворачивая стулья. Злоба Монка нашла выход, и его радовала даже боль от ударов, даже треск собственных ребер — когда Грей, изловчившись, еще раз обрушил на них свою трость.

Однако Монк был сильнее, крупнее, да и ярость его была несравнима с обидой Джосселина. Монк ясно помнил, как вырвал наконец трость из рук Грея и ударил его со всего размаху, вложив в удар всю свою ненависть.

Затем Монк опомнился и отступил, испуганный собственным неистовством. Грей распростерся на полу, ругаясь, как извозчик.

Монк повернулся и вышел, не закрыв за собой дверь. Проковылял вниз по лестнице, на ходу заматывая поплотнее шарф, чтобы скрыть синяки и ссадины, оставленные кулаками и тростью Грея. Он прошел мимо Гримвейда, и в этот момент зазвенел колокольчик — кто-то из жильцов звал привратника. Гримвейд покинул свое место и заторопился вверх по лестнице.

Погода на улице была ужасная. Ветер ударил в лицо с такой силой, словно пытался загнать Монка обратно. Он наклонил голову и двинулся вперед сквозь хлещущий в лицо дождь. Газовый фонарь светил ему в спину, а до следующего фонаря было еще далеко.

Навстречу ему шел человек, направляясь прямиком к распахнутой, хлопающей на ветру двери дома. Свет упал на лицо прохожего, и Монк узнал его. Это был Менард Грей.

Теперь история обрела ясный и трагический смысл: Джосселина Грея погубила вовсе не история с семейством Лэттерли, причиной его смерти стало оскорбление памяти Эдварда Доулиша и предательство идеалов, столь дорогих самому Менарду.

Но радость и чувство облегчения мгновенно испарились, Монк почувствовал озноб. Как все это доказать? Против Менарда может свидетельствовать только сам Монк. Гримвейд, услышав колокольчик, ушел наверх и Менарда вообще не видел. Менард проник в дом сквозь дверь, оставленную Монком открытой. У полицейского не было никаких доказательств, только собственные воспоминания о лице Менарда, мелькнувшем в смутном свете фонаря.

Его повесят. Монк ясно представил, как он объясняет суду, что на самом деле майора Грея убил вовсе не он, а родной брат Джосселина — Менард. Он уже видел, как на лицах присяжных проступают недоверие и презрение к человеку, пытающемуся таким нелепым образом избежать заслуженной кары.

Отчаяние, черное, как ночь, лишало его сил. Монк уже чувствовал страх. Несколько недель в тюремной камере, хмурые надзиратели, последний завтрак, священник, путь к виселице, запах веревки, боль, прерванное дыхание — и вечное забытье.

Он долго пребывал в нерешительности, пока не услышал шаги на лестнице.

Дверь открылась, в проеме возник Ивэн. Настал самый страшный момент. Лгать не имело смысла. Устремленные на него глаза Ивэна были полны боли и понимания.

— Как вы узнали? — тихо спросил Монк.

Ивэн вошел и закрыл за собой дверь.

— Вы послали меня поговорить с Доулишами. Я нашел офицера, который служил с Эдвардом Доулишем. Тот никогда не проигрывал в карты, и Джосселин Грей никогда не платил за него долги, спасая от бесчестья. Все, что Джосселин знал об Эдварде, он слышал от Менарда. Он лгал Доулишам, но они верили. Он бы втянул их в свою аферу, если бы не умер. Он оговорил старшего брата, поэтому Доулиши отказали Менарду от дома.

Монк смотрел на него. Все было логично. Но присяжных это не убедит.

— Я думаю, что деньги Грей добывал именно таким образом — одурачивая семьи погибших, — продолжал Ивэн. — Вы занимались делом Лэттерли, и я уже догадываюсь, почему застрелился отец Чарльза. — Сколько тепла в грустных глазах Ивэна! — Вы ведь уже докопались до этого один раз — до несчастного случая…

Итак, ему известно, что Монк лишился памяти. Наверное, это было просто невозможно скрыть. Монк путался в словах, не узнавал знакомые улицы, трактиры, притоны, даже ненависть Ранкорна была для него неожиданностью.

— Да, — медленно проговорил он. — Но я не убивал Джосселина Грея. Я дрался с ним, и мы сильно избили друг друга. Когда я уходил, он выкрикивал мне вслед проклятия. — Монк с надеждой всмотрелся в лицо Ивэна. — На улице я встретил Менарда Грея. Мы шли навстречу друг другу, мне фонарь светил в спину, а ему в лицо. Входная дверь была открыта.

На лице Ивэна появилось выражение сильного, почти болезненного облегчения. Теперь он выглядел просто исхудавшим и очень усталым юношей.

— Значит, это был Менард…