Чужое сердце

Ночь великолепна.

По возвращении в Париж меня ждут хорошие новости. Права на экранизацию «Любви в крови» действительно куплены. Сценарий напишет осенью прекрасный писатель Эмманюэль Каррер. Съемки пройдут весной 2008 года.

Меня приглашают на несколько дней для дублирования мультфильма производства студии «Dream Works».

Генриетта наконец выходит на пенсию. Она ждет моего звонка, целует меня и, судя по голосу, счастлива начать новую жизнь. Она с гордостью дает мне свой новый номер телефона, – коллеги по случаю выхода на пенсию подарили ей мобильник, «чтобы иметь возможность всегда позвонить ей, потому что они будут скучать без Генриетты», – это чистая правда.

Лили умирает от желания увидеть наконец моего романтичного Аполлона.

– Фиалки, восемь букетов фиалок… Прогулки по Риму, взявшись за руки! Ну тебе и повезло! Только не расслабляйся, красавица…

– Почему?

– Тридцать пять лет, роскошный, романтичный, все системы работают нормально, профессиональный успех… Не мужик, а мечта. Только где-нибудь зарыта мина…

– Нет. Никаких мин, одна радость. Одно счастье…

– А почему он развелся? Настоящая мужская натура раскрывается не в любви, милочка, а в разводе. Надо всегда знать настоящую причину. Агенты по найму персонала всегда больше интересуются в автобиографиях кандидатов причинами смены работы и увольнениями, а не продвижением по службе.– Я не агент по найму, и я знаю, почему он развелся, – как-нибудь я расскажу тебе это, Мисс Марпл.

Сегодня вечером Янн впервые приглашает меня к себе. Он живет в одном из небольших частных домов, которые еще встречаются в 19-м округе неподалеку от парка Бют-Шомон, где мы целовались, возле метро «Ботзарис». Он недавно туда переехал. За шесть месяцев сделал полный ремонт. Оставил только несущие стены. Все белое, только несколько светло-серых поверхностей и несколько цветовых акцентов. Спальня – исключение в этом красивом лофте. Это единственная закрытая комната, и она вся голубая. Глубокий, насыщенный, почти фиалковый цвет. Мне сразу же безумно нравится это пространство, тотальная современность старинного дома, как в «Босколо-паласе», где тоже удачно совмещаются эпохи и миры.

Мебели не много, она в основном белая или из матового алюминия. Мое внимание привлекает секретер из экзотического светлого дерева, это сильный акцент в декоре. Я узнаю стиль. Это старинная индийская мебель. На боковых стенках и на дверцах вырезаны изображения моей триады: Брахма, Вишну и Шива.

– Ты тоже любишь Индию? Какой великолепный секретер.

– Обожаю… Это единственный предмет мебели, который согласилась оставить мне жена, – может, так оно и лучше, мне нужно было сменить обстановку…

Я рассказываю Янну свои индийские приключения с Лили, он смеется. Про манекенщика в самолете, про наши безумные гонки, про мой танец парий… Янн открывает бутылку шампанского. Еще я рассказываю ему про Тадж-Махал, про «Лейк-палас» и про мое ощущение дежавю. Рассказываю про сны, про молекулярную память и одновременно понимаю, что все это как-то угомонилось. Вот оно, волшебство любви.

Из-за своих колебаний я так и не отправила письма – министру и во врачебный совет, – и какое-то предубеждение удерживает меня от звонка Генриетте, мне не хочется ставить ее в неловкое положение. Я хочу сконцентрироваться на своей новой жизни с Янном, насладиться нашим романом, случившимся неожиданно.

Мои воспоминания трогают и интригуют Янна. Это, считает он, психологическое последствие моей пересадки. Все всегда имеет объяснение, говорит он безмятежно. Единственная тайна, которую он признает за жизнью, – это алхимия встреч, удесятерение энергии двух встретивших друг друга людей. Он не верит в случай. Он художник, романтик, но еще и практик, специалист, его рассуждения подчиняются логике.

Я снова заговариваю о нас.

– А после Берлина?

Мой вопрос как будто вызывает у Янна заминку. Он откашливается, потом отвечает с подкупающей искренностью:

– Это еще не скоро, но в мае две тысячи восьмого года я уеду в Австралию, по крайней мере на год. Я дал согласие уже довольно давно. Там строится развлекательный комплекс класса люкс – в уникальном, совершенно диком месте на севере страны, в буше, который вплотную подходит к океану. Австралия – это ошеломительно…

– В Австралию?!

– Да…

Янн берет меня за руку.

Вот оно что… Но это же просто страна – Австралия…

Я залпом допиваю шампанское и протягиваю бокал Янну за добавкой.

Новость огорчает меня, Янн сразу же это чувствует.

– Я же сказал в Австралию, а не на планету Марс…

– Для меня – никакой разницы… Значит, я не смогу тебя видеть?

– Я буду возвращаться раз в три месяца в парижское бюро, и ты тоже сможешь приехать… Я не мог отказаться, это как если бы тебе предложили прожить год в Голливуде и сняться в блокбастере, да еще в роли, которая тянет на «Оскар».

– Честно говоря, от меня это далековато… И тем лучше, потому что мне не с кем оставить дочку в Париже, жить так далеко от нее я бы не смогла…

– Мы не будем портить вечер из-за профессиональных планов, которые осуществятся почти что через год, правда?

– Да… Ты прав, не будем портить…Моя склонность к романтике и мой идеализм так часто уводят меня в какие-то мечты о вечной и неразлучной жизни вдвоем, но реальность научила меня ценить момент, «любить то, что есть в реальности», как говорит моя психологиня, ценить настоящее время, задвигать все гипотезы в их сослагательное наклонение, не заморачиваться насчет того, что, может быть, вовсе и не наступит.

Зима 2007/2008-го стоит в моей жизни особняком, – возможно, это самый счастливый ее период. Здоровье не беспокоит меня, живот уменьшается, во мне полно жизненных сил. Меня радует перспектива телеэкранизации моей книги, я снова буду работать на камеру. Тара прекрасно растет, и Янн регулярно сообщает мне, что любит меня, даже если я не успеваю его об этом спросить. У меня нет особых воспоминаний об этом периоде, никаких кульминационных моментов. Все как будто в гармонии, все образует единое целое. Если надо было бы запомнить одну ночь, один ужин, одну улыбку, одну прогулку, одну неожиданную радость, пережитую с Янном, я бы выбрала все.

Впервые в жизни я чувствую счастье как состояние, которое длится дольше, чем миг, счастье – это не последовательность счастливых мгновений, но ощущение, которое остается во мне и позволяет перетерпеть то, что обычно для меня невыносимо: ожидание.В профессиональном плане мне надо ждать еще до весны, до съемок фильма «Любовь в крови», но торопить время не хочется, потому что весной – Австралия. Мне часто приходится ждать Янна. Он проводит каждую вторую неделю в Берлине. Общее время мы делим между его домом и моей квартирой. У меня мы бываем чаще в выходные, чтобы можно было пешком сходить в кино, мой район – ближе к центру. Мы согласовали его пребывание в Париже и график пребывания Тары у меня. После разрыва с ее отцом мне хочется как можно меньше посвящать Тару в свою сердечную жизнь. Я хочу выглядеть в формирующемся сознании как что-то устойчивое, постоянное, как опора, а не как флюгер. Я повторяю Таре, что она родилась у людей, которые очень любили друг друга, и потому у них родилась самая красивая девочка в мире, – ребенок всегда рождается в любви. Потом, со временем, любовь, объединяющая двух взрослых, может потихоньку превратиться в дружбу. Можно захотеть жить по отдельности или даже полюбить другого человека. Эти изменения нормальны для жизни, они не страшны. Главное и неизменное на земле, основополагающая и неразрывная нить и уникальная форма любви, может быть лежащая в основе всех других чувств, – это любовь отца и матери к своему ребенку.

Ждать Янна приятно, потому что я знаю, что через несколько дней он будет рядом. Только неуверенность делает ожидание невыносимым. Янн надежен, пунктуален, постоянен и ласков, и еще он умеет удивлять. Все, что он обещает, сбывается. Ничто не отменяется, не переносится, не усложняется. Жизнь с ним полна только приятных сюрпризов. Между нами нет умолчаний. Янн много рассказывает и много слушает меня. Наши отношения полны глубокой любви и безмятежны, они сильны и спокойны, в них нет сомнений и подвохов. Я встретила Янна несколько месяцев назад и уже испытываю общее для всех влюбленных чувство: мне кажется, что я знала своего избранника долгие годы.

Иногда я думаю про Австралию, навожу справки по Интернету, про время полета: двадцать два часа минимум… цена билета – на этот раз в бизнес-классе, чтобы лежать и иметь возможность заснуть, – примерно пять тысяч евро… Славные новости! Но Австралия еще далеко. Все может до того времени поменяться. Может вообще отмениться. Янн может отказаться от поездки ради любви. Но я никогда у него не попрошу этого. Ничего нельзя просить во имя любви. Никакой торговли, только любовь. Никакого шантажа, никаких фраз, начинающихся со слов: «Если ты меня любишь». Нет, надо как в песне группы «Police», – мне понадобилось несколько лет, чтобы понять ее: «Когда любишь по-настоящему, желаешь свободы любимому человеку». По-английски это звучит лучше, изящней, энергичней. После долгих лет психоанализа и разрывов я научилась различать любовь и чувство собственности.

Когда он заговаривает про Австралию – проект уже в работе, – Янн всегда пытается мягко преуменьшить препятствия, расстояния, время полета, называет возможные места для замечательной пересадки и нахваливает скрытые достоинства огромной и до сих пор почти не освоенной Австралии…

– А на корабле сколько добираться? – Я прерываю Янна на полуслове. – Я тебе не говорила, но я плохо переношу долгие перелеты, у меня был приступ паники во время полета в Индию… Каждая воздушная яма для меня – непреодолимый приступ страха, а ночные полеты… Есть две профессии, которыми я НИКОГДА не смогла бы заниматься: проститутка и стюардесса.

– На корабле добираться гораздо дольше. Но если ты любишь…– То дождешься меня дома, – говорю я смиренно и с нежностью.

Вечером в день моего рождения 29 ноября 2007 года Лили и ее друзья готовят мне сюрприз. Янн задерживается в Берлине, он давно меня об этом предупреждал. На будущий год мне будет сорок, но в этом году я еще могу, не моргнув глазом, заявлять, что мне тридцать с хвостиком.

Я кокетка и, как все женщины, не люблю замечать на себе следы времени, которое лишает свежести, морщит, высушивает, покрывает пятнами. Я кокетка, но я столько раз бывала на волосок от смерти, я была худой, истощенной, распоротой, проткнутой, измазанной желтым йодом, выбритой, зашитой, приводимой в чувство, – я кокетка, которой дали условный срок, отпустили на поруки, – я ненавижу стареть, но люблю смотреть, как идет время.

Пусть время идет, но не сказывается на мне!

Под сводами подвала этого тайского ресторанчика в Марэ, где, по утверждению восторженной Лили, «вкусно так, что пальчики оближешь, блинчики с креветками просто незабываемы…», мне тепло и уютно. Я знаю: вечер, несмотря на отсутствие Янна, будет приятным. Во время аперитива все выпивают и смеются, я снова встречаю старых приятелей, которых тайком от меня наприглашала Лили. В нашей маленькой компании царит бурное веселье. Это даже интригует меня. Лили беспрестанно повторяет, что меня ждет замечательный сюрприз. Она сама уже не сводит глаз с одного моего приятеля двадцатилетней давности – накачанного, красивого, похожего на грека, но, к огорчению Лили, упорно мужелюбивого. Новость об этом – сюрприз для нее, это действительно не очевидно, и я со смехом шепчу ей на ухо: «Теперь это твоя карма, милочка».

Янн оставил мне очень трогательное сообщение – во всей этой кутерьме я не услышала звонок телефона. Он гуляет вокруг полуразрушенной церкви в самом центре Берлина, «кирхи воспоминаний», и думает обо мне, о нас. Что же за сюрприз может готовить мне детектив Лили? С ней все возможно, так что доискаться до правильного ответа на этот вопрос мудрено. Я сразу отказываюсь угадывать, мне хочется веселиться, а не ломать голову. Я заказываю какие-то легкие закуски, потому что с шампанским, которое уже затуманивает мне голову, пока что ничего не подают. «Не торопи события…» – отвечает Лили нарочно заговорщицким голосом. Потом свет гаснет, хотя до торта еще далеко, и в подвале раздается мощное «с днем рожденья тебя!», – этот дружный хор всегда берет меня за душу В темноте появляется официант с подносом, освещенным тремя свечками. Этот единственный источник света в темноте притягивает взгляд. Я громко пою вместе с друзьями. Я люблю веселье. В конце куплета я подхожу к подносу. Узнаю те самые блинчики с креветками, выложенные по кругу, как яблочные дольки на пироге. Перед тем как задуть свечки, я поднимаю глаза вверх, чтобы поблагодарить симпатичного официанта, который с трудом удерживает на вытянутых руках огромный поднос, и обнаруживаю сюрприз. Эти длинные волосы, струящиеся под рукой, огненный взгляд, золотящийся в огоньках свечей. Мне улыбается Янн. Я задуваю свечи. Вытягиваю губы, зал озаряется светом и оглашается воплями. Я плачу. С моим сердечком надо поосторожнее. Замечательная минута. Раздается музыка. Мишель Берже, песня «Фанатка пианиста», я начинаю двигаться, сжимая в руках ладони Янна. Завтра в шесть утра он вылетает назад из аэропорта Руасси. Перед тортом Янн дарит мне прекрасное колье из белого золота, тонкий амулет, вертикальную плоскую подвеску совсем простой формы с крошечным бриллиантом на конце. Символика? Никакой. Это украшение просто ему приглянулось. Мне оно дико нравится, оно похоже на миниатюрную волшебную палочку. Он снимает маленькое золотое сердце, которое я носила как талисман, – оно сослужило свою службу.Новогодний вечер мы проводим вдвоем. Ни фоновой музыки, ни хороводов, ни модных клубов, где все целуются с кем попало, вдребезги пьяные уже в полночь, как будто Париж только что освободился от немцев! На вопрос «куда бы ты хотела сходить в новогоднюю ночь?» я цитирую волшебника Бодлера: туда, где все «сладострастье, роскошь и покой» [24] . Он отводит меня в магическое место «только для принцесс». Новый парижский ресторан великого производителя хрусталя. Красивое прямоугольное пространство недалеко от Елисейских Полей, почти неизвестное публике, старинный особняк с широким коридором на первом этаже, который ведет к величественной каменной лестнице. Мы выступаем как король и королева, идем вдоль стен, обитых темным бархатом, мимо черного и серебряного хрусталя, сверкающего, как звездное небо.

За столом я объявляю новую игру. Однажды я задала Янну «девчоночий» вопрос. Что для него значит любовь… Он отвечает: «Узнавать друг друга, понимать до глубины души». Теперь мне вздумалось проверить нашу степень знания и понимания друг друга.

Игра заключается в том, чтобы прочесть меню, написать на бумажке то, что хотел бы съесть, потом сделать заказ за другого, пытаясь выбрать то, что он хотел бы съесть – именно здесь и сейчас, потому что вкусы переменчивы. Поэтому необходимо хорошо знать друг друга, чтобы уловить сиюминутное настроение. Невероятно разнообразное меню усложняет задачу. Я прилежно собираюсь с мыслями – с любовными играми шутки плохи. Быстро записываю свое идеальное меню на сегодняшний вечер и начинаю угадывать желания Янна. Принимаю решение быстро, – это должно быть как по наитию. Мы с серьезнейшим видом скручиваем бумажки и кладем их на середину стола. К нам подходит чинный официант, прямой как палка, безвозрастный, весь черно-белый и торжественный, как авторучка «Монблан». Приближается к Янну. Светский этикет требует, чтобы заказ для пары делал кавалер. Мы, женщины, существа божественные и таинственные, мы не можем громогласно заявлять о своем низменном желании поесть.

– Мадам, месье, добрый вечер, вы сделали ваш выбор? – спрашивает накрахмаленный официант, обращаясь к Янну.

Нарушая протокол, слово беру я и зачитываю блюда, которые я выбрала за своего спутника. Упрямый официант, по-прежнему обращаясь к Янну, вежливо прерывает меня:

– Месье не хочет сначала сделать заказ для дамы?

– Нет, – говорю я безапелляционно. – Сегодня у нас ералаш, и потому месье будет есть…

И, отчеканивая каждый слог, я зачитываю меню, составленное для моего любимого. Янн смеется.

– А что угодно даме? – спрашивает официант, испепеляя меня взглядом.

– А это вам скажет месье. Янн, прошу тебя…

Нагнетая интригу, мы не открываем бумажки до конца ужина, но, вглядываясь в лицо Янна в момент, когда он получает заказанное, я угадываю явную победу моих предсказаний. На десерт передо мной оказывается изящная тарталетка с лимоном под крышечкой из безе. Изображая элегантность, я мало ем сладкого – только когда я одна или вместе со своей сообщницей Лили.

Меня поражает этот точно сделанный выбор, который еще несколько месяцев назад никак не соответствовал моим вкусам. Лимон – это одно из пристрастий, которое появилось у меня совсем недавно. Я смотрю на витую меренгу с золотистым гребешком, потом снимаю ее и съедаю только крем из лимона. Во время этой деликатной манипуляции я на секунду поднимаю глаза от тарелки и вижу, что Янн смотрит на меня как загипнотизированный.

– Что такое? Ты хочешь кусочек моего десерта?

Янн улыбается и украдкой вытирает глаз.

– Моя бывшая жена – Виржини – делает точно как ты… Заказывает торт с лимоном, – она безумно его любит, – всегда с безе, потому что это красиво, а потом аккуратно снимает меренгу.

– Твоя бывшая жена права… Ты часто ее вспоминаешь?

– Вспоминаю… Когда ты со мной – редко. Она иногда звонит мне. Прости, пожалуйста…

Незадолго до полуночи мы с некоторым трепетом обмениваемся записками. Прежде чем прочесть мое любимое меню, Янн спрашивает:

– Ты знаешь, что сказал Фрейд незадолго до смерти? «Чего же все-таки хотят женщины?!» – говорит он, улыбаясь и вздыхая одновременно, словно разделяя это недоумение.– Он мог бы задуматься и раньше!

Мы со смехом читаем свои бумажки. Я выиграла! Я все угадала, сама себе поражаюсь. Я произношу победное и громкое «yes!» в бархатной обстановке прекрасной гостиной. Это «yes!» женщины, убежденной в том, что в вопросах любви ее пол – сильнейший.

Янн тоже знает меня почти в совершенстве. Это поразительно. Его заказ угадан точно, за исключением десерта. На первое место перед тарталетками с дикими ментонскими лимонами я поставила мини-ромовые бабы со старым ромом – еще одно из моих новых пристрастий.Ровно полночь. Несколько официантов, выстроившись в ряд, залпом выстреливают пробками шампанского. Верная своей традиции, я не загадываю ни одного из тех пустых желаний, которые часто совершенно не сбываются в новом году. Я долгим взглядом смотрю на Янна, тону в его глазах. «С замечательным годом…» – шепчет он и целует меня.

Париж, апрель 2008 г.

Съемки «Любви в крови» начинаются через две недели. Янн улетает в Австралию через месяц. Он попросил меня после лета переехать к нему жить, он даже навел справки о том, сколько стоят двуязычные школы. Это невозможно, я не могу разлучить Тару с отцом. Душевное равновесие дочки гораздо важнее моего. Если Янн уезжает только на год, я дождусь его. Мы уже распланировали первые полеты. В августе Янн на месяц вернется, но до этого он хочет подарить мне первое путешествие в Австралию по окончании съемок фильма. Мой врач утверждает, что тревожность во время полета не опасна, а я уже располагаю всем арсеналом лекарств для борьбы с ней.

Я провела ночь с Янном в его тихой голубой спальне, выходящей на мощеный внутренний дворик. Янн спит мало. Он встает всегда очень рано и садится работать к компьютеру, ему не нужен будильник. Как всегда, он ушел неслышно, – наверное, он поцеловал меня в лоб таким невесомым поцелуем, что я не проснулась. Янн бережет меня. Мне всегда нужно много спать, чтобы отдохнули сердце и тело. Уже больше девяти, когда настойчивый звук будильника заставляет меня открыть глаза. Он звучит как будто издалека, но пронзительный звук нарастает, я встаю, что-то бурчу, еще хочется спать. Я узнаю звонок мобильного телефона Янна. Он, видимо, забыл его.

Я делаю несколько шагов по гостиной и замечаю, что звук идет из индийского секретера. Телефон внутри, но узкие дверцы заперты, и ключей нет. Теперь звонит мой телефон, он мигает на низком столике прямо за мной. Я всегда убираю его от себя подальше, когда ложусь спать, кроме тех случаев, когда завожу будильник. Я боюсь излучения. Звонит Янн.

– Я тебя разбудил? Прости, пожалуйста. Ты не видела моего телефона? Я сейчас все забываю. Видимо, оставил его дома.

– Да, он в индийском секретере, напротив меня. Скажи, где лежит ключ, и я тебе его подвезу к работе.

Поколебавшись, Янн отвечает:

– Нет, незачем тебе ехать к Опере, я сам в обед за ним вернусь. Дождешься меня?

– Нет, я же тебе вчера сказала, но ты меня не слышал, я обедаю с Лили. Увидимся вечером, любимый.

– Да, сердце мое.

Прежде чем вернуться в спальню и лечь, я машинально провожу ладонью – как будто смахиваю несуществующую пыль – по крышке секретера, который теперь молчит: я проверяю, нет ли ключа. Сердце сильно колотится. Это бюро всегда меня привлекало и на самом деле интриговало. Почему оно всегда заперто? Это в характере Янна, – он человек организованный, методичный. Он из редкого сплава тонкой чувствительности и огромной дисциплины, которая служит рамкой, оградой его темпераменту. В доме у него безукоризненный порядок, и бюро на замке. Такой он человек, попробую еще немного поспать.

Я лежу без сна, о чем-то мечтаю, даю себе еще несколько минут покоя. Кусок неба, который виден с кровати в высоком окне, не слишком благоприятного цвета для вылазки наружу. Конец апреля, а весна еще не чувствуется. Мне хочется полежать в томном забытьи, вдыхая запахи другой, его стороны кровати. В складках примятого хлопка распознать запах Янна. Можно было бы подождать его – и подложить свинью Лили. А не обидится ли она? Ведь она и так уже сетует, что я забываю ее ради любимого, и, поскольку Лили иногда может быть ужасной язвой, она открыто радуется перспективе австралийской разлуки.

Наконец я встаю, иду готовиться на выход. В тот момент, когда я захлопываю за собой входную дверь, я вскрикиваю от удивления. С трубы одним прыжком ко мне под ноги выскочил кот. Он черно-белый с большими пятнами, как бретонские коровы, и убегает прежде, чем я успеваю его погладить. В пустынном в этот утренний час переулке, выходящем на улицу Музайя, в этом квартале, справедливо называемом «парижская деревня», я не мешкаю. Я поспешно иду к станции метро. Разъезды на такси между моим левым берегом и дальним востоком Парижа разорительны, и мой финансовый баланс ухудшается. Мне надо экономить. Я иду, поглядывая на ненадежное небо, от которого можно ожидать и дождя, и прояснения. Дойдя до метро, я, прежде чем спуститься по ступенькам, останавливаюсь перед его портиком, стилизованным под старину. У меня такое чувство, что я что-то забыла у Янна. Но что? Обшариваю карманы, сумочку, вроде бы у меня с собой все необходимое для возвращения домой: мобильный, деньги, ключи… Спускаюсь. На фоне длинного гудка, оповещающего о скором закрытии дверей поезда, я чувствую, как сердце удивительно сжимается в груди. Этот звук, знакомый всем парижанам, напоминает мне еще кое-что. Сигнал телефона Янна. Я сажусь на ступеньку лестницы, как опоздавший зритель в театре, и прислушиваюсь к буханью собственного сердца. Вот уж странное сердце, право слово. Можно подумать, что оно работает как сигнал оповещения. Изменения его ритма мало связаны с моими физическими усилиями, поскольку я стараюсь их избегать. Они как будто предупреждают меня о чем-то. Когда поезд въезжает в туннель, свет в вагоне мигает. В этом промежутке темноты сердце мое колотится по-прежнему сильно, и, как только я закрываю глаза, чтобы сконцентрировать мысли на дыхании, под веками тут же вспыхивает картинка, такая же четкая и яркая, как на экране моего «Макинтоша»: индийский секретер, его бледное, беленое дерево и его божества, создатель мира, боги порядка и разрушения.

Мне надо вернуться к Янну и открыть это бюро. Эта мысль внезапно спазмом сжимает мне живот, перехватывает горло. Мне не нравятся эти симптомы. Я решаю выйти на следующей станции. Бют-Шомон. Я разворачиваюсь. Сажусь в поезд, идущий в обратном направлении, и снова сигнал закрытия дверей заставляет меня вздрогнуть. На улице я пытаюсь ускорить шаг, но сердце бьется уже слишком сильно. В начале тупичка, который ведет к дому Янна, я снова вижу черно-белого кота, сидящего на стенке, как сфинкс, он следит за мной взглядом. Вхожу в дом. Несусь к секретеру. Хватаю стул и влезаю на него. На верхней полочке ключа действительно нет. Но где же он? Скоро полдень, Янн вот-вот появится. Не хочу, чтобы он застал меня роющейся у него в вещах. Я чувствую себя ужасно неловко, но ничего не могу с собой поделать. Куда он мог положить этот ключ? Пытаюсь влезть в голову мужчины, – мужчины методичного и организованного. Двойная трудность. У меня дома царит симпатичный кавардак, и я все никак не соберусь его как-то упорядочить.

Безупречный порядок в моем доме только сбивал бы меня с толку, он не был бы отражением моей жизни, моей сущности. Я чувствую, ключ где-то неподалеку. Встаю на колени, смотрю под бюро. Ничего. По бокам, за колоннами – ничего. За бюро. Да, сзади! Я засовываю пальцы между стеной комнаты и спинкой секретера с одной стороны – ничего. С другой. Вот он. Маленький гвоздик, и на нем – ключ. Естественно, я хватаю его двумя пальцами и роняю на пол. Изворачиваюсь и достаю. Теперь ключ у меня в руке. Я открываю обе тонкие высокие створки. Вот и телефон Янна – прямо передо мной в центре, на стопке каких-то папок. Я хватаю его и кладу на видное место на журнальном столике. Потом продолжаю рассматривать содержимое бюро. Красивая ручка, старинные часы, моя золотая цепочка с сердечком. Что она здесь делает? Янн отстегнул ее в вечер моего дня рождения. Я беру сердечко, которое принесло мне счастье, и рассматриваю его вблизи. Но мое ли это сердечко? Мне кажется, мое было не такое поцарапанное. Но рассматривала ли я его когда-нибудь так близко и пристально? Уже не помню. Рядом – фотография Янна и, наверное, его бывшей жены. Оказывается, я не знала, как она выглядит, я всегда избегала разговоров об этой женщине, о прошлом. Зато потрясающий вид за этой парой мне знаком. Это Тадж-Махал. Я тронута, увидев снова это место, такое значимое для меня, у меня даже немного кружится голова. Значит, вот она, женщина, с которой он развелся. Красивая, темноволосая, с приятной широкой улыбкой, глаза светлые, как у Янна, на вид ласковая. Смотрю на обороте. «Тадж-Махал, весна 1997». Под фотографией – ровная стопка ежедневников за прошедшие годы, еще ниже – несколько голубых картонных папок. Лежащая в самом низу папка не голубая, а красная. Я наклоняюсь посмотреть. Вдруг слышу какой-то шум в саду. Замираю. Сердце колотится. Я пытаюсь сложить все на место, восстановить идеальный порядок, но это ни к чему, входная дверь по-прежнему закрыта, это, должно быть, кот или почтальон. Я успокаиваю себя тем, что не делаю ничего страшного и если Янн застанет меня, то не будет сердиться, какой такой секрет он может скрывать от меня? Скажу, что хотела устроить ему сюрприз и принести мобильный телефон на работу. Наугад беру несколько синих папок и с ними – красную, голова немного кружится, смятение не проходит. Каждая из них посвящена какому-то профессиональному проекту: «Босколо-палас, Рим, 2005», «Отель Кемпински, Мюнхен, 2004…» На красной папке написана просто дата: «4/11/03». В изумлении я сажусь и открываю ее. Внутри – несколько прозрачных файл-пакетов. В первом – документ на бланке, который мне знаком. Госпиталь Сен-Поль. Свидетельство о смерти. Я читаю имя, фамилию: Виржини Бриен… Я не могу поверить. Это имя супруги Янна. Свидетельство датировано 4 ноября 2003 года… В другом файле – наклеенная на лист бумаги статья из газеты. «Гроза: Автокатастрофа со смертельным исходом на площади Насьон, 12-й округ Парижа…» У меня трясутся руки. Я разворачиваю газету и обнаруживаю фотографию с первой полосы газеты «Ле Паризьен»… Мой взгляд туманится, грудь что-то сжимает, я останавливаюсь и чувствую, что не в состоянии положить на место все эти документы. Значит, Янн не в разводе, он лжет мне с самого начала, его жена умерла 4 ноября 2003 года, утром в день моей пересадки сердца. Внезапно я чувствую себя как в тумане. Я слышу только жужжание – странное и протяжное. Я оставлю весь этот разгром в таком виде. Янн сложит вещи на место. Я хватаю сумку, лежащую на столе, и медленно, как зомби, делаю несколько шагов по гостиной, потом быстрее, быстрее и бегу прочь.

Я не до конца захлопнула дверь, не услышала щелчка замка – ну и пусть, я не оборачиваюсь, я лечу стрелой, это паника, это бегство. Глаза ничего не видят. Я пытаюсь найти дорогу, хотя знаю этот маршрут наизусть, секунду я не понимаю, куда нужно сворачивать – влево, вправо, что я тут делаю – так далеко от дома? Я стою, озираясь. Проходящая мимо дама вежливо спрашивает: «Вы потерялись?» Я не отвечаю, я сильно-сильно зажмуриваюсь, словно чтобы проснуться, потом шагаю к метро.

Я не могу сосредоточиться ни на чем. Все рушится вокруг. Все путается у меня в голове. Я перестаю что-либо понимать. Я испытываю смятение, какое охватывает разум безумцев перед полным помешательством, перед окончательной отключкой. Шум метро отзывается во мне грохотом. Сигнал закрывающихся дверей невыносим. Я зажимаю уши руками, мне хочется выть. Ко мне ласково обращается какая-то девушка, она делает шаг ко мне, она заговаривает со мной, протягивает газету и ручку Я не понимаю, что ей нужно. «Шарлотта Валандре, автограф, пожалуйста, Шарлотта Валандре…» Это имя звучит как эхо. Что это за имя? Меня зовут Анна-Шарлотта Паскаль. «Я не Шарлотта Валандре». Это имя – ошибка, проклятие.Прохладный городской воздух медленно возвращает меня к какой-то реальности. Я сажусь на скамейку в маленьком сквере возле универмага «Бон Марше». Зачем эти дети так громко кричат? Где моя дочь? Мобильный телефон звонит. Я достаю его. Мигает надпись «Лили». Не знаю, смогу ли я говорить, но нажимаю на зеленую клавишу. Прижимаю телефон к уху и, узнав ее голос, плачу.

– Шарлотта? Шарлотта?! Алло? Алло?! Шарлотта, я ничего не слышу. Алло!

Потом я отчетливо говорю, раз и два:

– Янн обманул меня, он меня обманул…

Из потока слов, который адресует мне Лили, я воспринимаю только последние: «Приходи ко мне…» Я приду, но позже. Я отключаюсь. Сначала я пойду домой. Это место мне знакомо – перекресток улиц Севр и Бабилон. Я пойду дальше по улице Севр. Я, как автомат, прохожу в подъезд собственного дома. Как это часто бывает, полудохлый лифт сломался. Я медленно карабкаюсь по лестнице. Навстречу спускается старик-сосед со второго этажа, от него, как всегда, воняет. Я, не морщась, вдыхаю его потный, грязный запах, чувствую запах окурков, мне хорошо на своей лестничной клетке, у себя дома, я живу на самом верху – на шестом этаже.

«Здравствуй, Шарлотта…» – «Здравствуйте», – говорю я про себя. Я продолжаю подниматься. Сейчас я открою дверь, миную коридор, дойду до кухни, в корзинке с лекарствами я найду все, что надо, и засну. Когда я проснусь, мне будет лучше.

Я глотаю таблетки. Звонит мобильный телефон. Янн! Я отключаю мобильник, мне надо отдохнуть, но не здесь. Здесь меня не оставят в покое.

У Янна есть ключи от этой квартиры, он может прийти. У меня несколько минут. Я спускаюсь, дохожу до Лили, прежде чем сильнейший заряд химии начнет действовать.

Я открываю глаза, – не знаю, сколько прошло времени. Я лежу на кровати, и Лили гладит меня по лбу. Я вспоминаю, что она ждала меня возле подъезда, на тротуаре. Она тут же уложила меня в кровать, нашептывая что-то ласковое. Выслушала мое сердце, несколько раз прижимаясь ухом к груди, – потом я заснула. До этой минуты Лили стерегла мой сон.

– Как ты, красавица? Как ты?

– Ничего…

При этих словах, которые я произнесла, чтобы успокоить ее, я начинаю рыдать. Нет, все плохо. Я понимаю, где я, и смутно припоминаю, что произошло, но чувствую себя неважно. Я все расскажу Лили, но позже. Лекарства все еще немного оглушают меня. Пока я хочу оставаться у нее, в ласковом тепле и в тумане, который, возможно, со временем рассеется.