Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17

«И тебя вылечат! – звучало в памяти. – И меня вылечат!»

Пахнуло спертым воздухом, пропитанным тоскливым запахом лекарств, и мне навстречу вышел Сосна, расчесывая волосы пятерней, – его предплечье обвивала умело наколотая змея. В неряшливых шароварах и в застиранной майке, Юрка был хмур и зол, как рекомый альпинист, а увидев меня, сильно вздрогнул. И тут же, в приливе раздражения от испуга, затейливо выматерился.

– Ты чего сюда приперся? – процедил он, сжимая кулаки.

Я всмотрелся в жесткое, отчаянное лицо Сосницкого. Меня поразило сходство с селфи, сделанным тридцать лет спустя. Только сейчас в зеленых, чуть навыкате глазах плескались боль, страх и беспомощная злость, а в будущем Юркин взгляд обретет пугающую, мертвящую пустоту. Не подобает уголовному авторитету баловаться всякими эмоциями, любить или даже ненавидеть. Холодный и скользкий, «Змей» ловко уворачивался от карающей руки – он убивал свидетелей. Всех. «Змей» сел лишь в самый первый раз, когда зарезал своего отца – ровно за месяц до выпускного.

Но пока это всего лишь мой одноклассник, загнанный в ловушку бытия.

– По делу приперся, – спокойно парировал я. – Отец дома?

Юра вскинул голову.

– А зачем это комсоргу батя занадобился? – встопорщил он все свои иголки.

– Затем, что тебе учиться надо, а не уворачиваться от зуботычин, – отрезал я.

– Спит он, – насупился Сосницкий, и снова в его глазах всплыл перепуг. – Шел бы ты отсюда, комсорг! – сумрачно добавил Юрка. – Батя по трезвянке проснется, а когда не выпивши, он бешеный просто.

– Ладно, с ним потом, – небрежно отмахнулся я. – Мама твоя где лежит?

Не дожидаясь Юркиной реакции, я откинул занавеску и шагнул в небольшую уютную спаленку. Вязанная из лоскутков дорожка на полу, беленькие занавески с вышивкой, розовый абажур с бахромой, простенькая икона на полочке с засохшим букетиком – всё навевало сельские мотивы крайних сталинских лет. А на огромной железной кровати, почти не продавливая панцирную сетку, лежала маленькая худенькая женщина с лицом страдающей мадонны.

Ее некогда пышные волосы поредели, растеряв былой блеск, потухли и зеленые колдовские глаза, а тонкие черты лица как будто застыли в отражении скорби.

– Здравствуйте, Тамара Алексеевна. – Я присел на гнутый венский стул. – Меня зовут Миша, я учусь в одном классе с Юрой.

– Здравствуйте, – прошелестела Юркина мама, и глаза ее тотчас повлажнели.

– Терпеть не могу, когда мне сочувствуют, и вас не буду этим донимать. – Поерзав, я осторожно, чтобы не выронить стеклопосуду, стянул с себя куртку и покосился на Сосну, топтавшегося на пороге. – Ваш диагноз я узнал в горбольнице. Скажите, ходить совсем не удается?

– Зачем… – враждебно начал Юрка, накаляясь.

– Заткнись, – вежливо осадил я неуспевающего.

– Садиться могу, – сбивчиво пробормотала Сосницкая, слабо пошевеливаясь. – Ноги спущу, а дальше – все, не идут. На костылях только…

– Понятно… – затянул я, почти физически ощущая надрывные мольбы, год за годом полнившие этот деревенский будуар, и те робкие надежды, что угасали, опадая иссохшими лепестками. – Послушайте меня. За городом живет один древний старец… Полжизни он провел в монастыре, будучи тамошним лекарем. Ну, это известно всем, а вот дальше начинается тайна, которую знает лишь один из мирян – я. И очень прошу никому ее не открывать, никогда и ни при каких обстоятельствах!

– Да-да-да… – прошептала, задыхаясь, Тамара Алексеевна. Ее расширенные глаза заволокла безумная вера в чудо.

– Старцу ведом ход в одну пещерку, – вдохновенно врал я, приглушая голос. – Она где-то на берегу Синюхи, в скалах. В той пещере бьет источник… Вернее, еле капает – за год набирается едва пара стаканов. Но вода та – целебная. На ней старец заваривает разные травы и лечит людей. Я выпросил у него полбутылки снадобья. Для вас. – Обернувшись к растерянному Юрке, сказал: – Что стоишь? Чашку неси.

Сосна безмолвно, безропотно ринулся на кухню и вскоре вернулся, протягивая граненый стакан.

– Чашек нет… – завиноватился он.

– Сойдет. – Я отвернул крышечку на фляжке и налил болезной. – Выпейте.

Юркина мама до того разволновалась, что удерживать стакан пришлось сыну.

– Оставляю фляжку вам, допьете завтра.

– И шо? – нервно вытолкнул Сосна. – Поможет?

– Должно.

– Господи, неужто… – пробормотала женщина, откидываясь на подушку. – Господи!

– Выздоравливайте, – мягко сказал я, касаясь тонкой руки страдалицы.

В это самое время в глубинах дома что-то со звоном упало, и взревел грубый голос:

– Т-твою мать! Юрка-а!

Тамара Алексеевна, казалось, еще больше усохла, съеживаясь от страха.

– Сейчас пошлет за самогонкой… – тускло забормотал Сосна.

– Сиди здесь, – решительно сказал я, вытягивая за горлышко бутылку коричневого стекла.

– Батя, он…

– «И его тоже вылечат!»

Поплутав в полутемном коридорчике, я выбрался в просторную комнату, где на диване, путаясь в серых простынях, покачивался кряжистый мужик с испитым, словно опухшим лицом. В углу копилась стеклотара – прозрачные водочные бутылки и темно-зеленые из-под вина, а ближе к лежбищу, на табуретке, развалилась ржавая истерзанная селедка и кис ломоть хлеба, мякнувший в лужице пролитого самогона, мутного и вонючего – местные умелицы гнали его из сахарной свеклы.

Юркин батя, отряхивая заношенную футболку, недоуменно вытаращился на меня. В потухшем взгляде тлел огонечек лютости, готовый полыхнуть.

– Меня, как и тебя, зовут Петровичем, – начал я, улыбаясь самой неласковой из своих улыбок. – Твой сын учится со мной в одном классе. На-ка, поправь здоровье!

Я откупорил пиво – из горлышка завился «дымок».

Алкоголик, хулиган и тунеядец жадно выхватил бутылку и присосался – загулял острый кадык.

Я молча наблюдал за ним. Пока до Сосницких добирался, всё сосуд с «жигулевским» оглаживал, как Аладдин – лампу…

Скоро неведомо как заряженная жидкость облегчит похмельные страдания Петровича и впитается в кровь. Алкогольдегидрогеназа разложит остатки этанола, другой фермент развалит сосудистый яд – ацетальдегид, но самое интересное произойдет в коре и подкорке – начнут перестраиваться дендритные шипики нейронов…

– Ух! Сма-ачно как! – Юркин отец рыгнул, отставляя пустую бутылку, отер ладонью мокрые губы. Замер, словно прислушиваясь к исцеленному нутру.

– Что, не «торкает»? – усмехнулся я. – И не будет, отныне и во веки веков. Аминь. Тебя вылечили!

Петрович, сидевший раскорякой, взвился, шлепнув об пол белыми волосатыми ногами.

– С-сучонок!

Кулак свистнул мимо моей щеки, а я прянул в сторону, испытав мгновенный испуг – тело отказывалось переходить на сверхскорость. Нет, убыстрить движения мне удалось, но очень уж вяло. Еще мне только этого не хватало! Временный сбой в моем ненормальном организме? Или – всё? Бли-ин…

Я увернулся от хлёсткого маха, врезав обратной стороной кулака по небритому вялому подбородку. Белотелого и краснолицего Сосницкого повело, я добавил, но экс-алкоголик отшагнул, встряхнулся – и замолотил кулаками. Мне удалось отбить прямой в голову, пропуская пару болезненных тумаков по корпусу. Выставил блок на правый хук, так Петрович меня левым достал. Упасть мне не дал фундаментальный гардероб, и я, морщась от боли в сбитых костяшках, перешел в контратаку.