Цирк Умберто

Весной Петр сдал последние экзамены и защитил свою нашумевшую работу о трехмерном симплексе в четырехмерном пространстве и поверхности, образованной заданными прямыми. Вскоре состоялся торжественный акт sud auspiciis imperatoris [189] , искренние поздравления профессоров, прошение о должности и циркуляр, которым Петр назначался помощником преподавателя математики и начертательной геометрии в пражской академической гимназии. Утром он представился директору гимназии, а днем просил у пана Ярослава Костечки, владельца фабрики мужского белья и воротничков, руки его очаровательной дочери Эмилии.

189

Под покровительством императора (лат.).

На другой день после свадьбы, вечером Вацлав Карас сидел в своей квартире у железнодорожного виадука один-одинешенек. Жена, дядя, отец, учитель, сын — все покинули его один за другим. О былом величии напоминал лишь контракт на аренду театра-варьете. Через два года, по истечении договорного срока, ему перевалит за пятьдесят. Лучшие годы своей жизни он принес в жертву тому, о чем прежде и не помышлял. Словно сбился с пути и пятнадцать лет бесцельно блуждал по чужим краям. Впрочем, не совсем так. Во-первых, он принес себя в жертву не театру, а собственному сыну. Во-вторых, работа в варьете не была блужданием в совершенно неведомой области. Нет, Вашек не блуждал; он действительно попал на незнакомое поприще, но тотчас поставил перед собой новую цель и ни разу не отклонился от нее. Видимо, он кое-чего достиг, судя по тому уважению, каким пользуется повсюду. Даже этот надутый Кранц счел за честь называть себя его коллегой и перейти с ним на ты, а ведь Кранц теперь крупнейшая фигура в европейском цирке. Не предложить ли ему сотрудничество, когда истечет срок контракта?

В пятьдесят лет вернуться на манеж? А почему бы и нет? Полгода работы с лошадью, и он снова станет мастером «высшей школы»: кто раз овладел этим искусством, тот уже не забудет его. Что такое «высшая школа»? Умение изменять центр тяжести и посредством определенных импульсов заставлять лошадь проделывать непривычные для нее движения. Кто однажды ощутил, как реагирует чуткое животное на малейшее перемещение центра тяжести, тот не разучится управлять конем, как не может разучиться плавать искусный пловец.

Но разве ему по плечу одна только «высшая школа»? Дайте ему восемь, двенадцать, шестнадцать понятливых лошадей, и за полгода он подготовит с ними первоклассный номер. Дайте ему львов или тигров, медведей или слонов — он справится с любыми животными и добьется своего.

В эти месяцы он как бы возвращается к годам своего детства: буду донтером, буду жокеем, буду прыгуном, буду как Ар-Шегир. Цирк Умберто влечет к себе с неодолимой силой! Ни слова не говоря, Карас уточняет размеры своего состояния, прикидывает, взвешивает. При случае узнает у дрессировщиков, во что может обойтись группа необученных хищников, справляется в манеже о ценах на породистых лошадей. Приобрести тех или других не составит никакого труда: денег у Вашека достаточно, чтобы стать компаньоном хотя бы того же Кранца — старик одряхлел, а наследника у него нет. Было бы недурно основать «Цирк Кранц и Умберто» и воскресить таким образом померкшую славу гордого имени! Как ни странно, но ему ни разу не приходило в голову наименование «Кранц и Карас». Вашек вырос в плену столь сильной традиции, что имя Умберто для него по-прежнему было исполнено величия, себя же он считал лишь наследником, доверенным лицом, исполнителем воли Умберто.

Пан Ахиллес Бребурда тоже помнит, что срок контракта подходит к концу. Помнит и вьется вьюном, старается угадать малейшее желание Караса — сама любезность, сама услужливость. Но этот чертов Карас говорит о будущем весьма неопределенно, о новом контракте — ни звука, на манер Непомука. Братья Бребурды утешают друг друга: куда он денется, где найдет еще такое помещение, такого сговорчивого компаньона. Не бросит же он дело, увенчавшееся таким успехом!

Но Вацлав Карас все же решает уйти. За четырнадцать лет он так набил руку, что варьете кажется ему детской забавой. Он знает всех артистов мира, все приманки, все сенсации, все способы воздействия на публику. Составить программу для него не труднее, чем стасовать карты. И что бы он теперь ни делал в театре — все это будет лишь комбинациями и вариациями прежних находок, а он жаждет творческих мук, дерзания. Что это за работа — сиди на всем готовеньком, артисты и публика сами к тебе идут! Еще летом, когда студийцы действительно ищут что-то новое, работать интересно. Но в пятьдесят лет хочется большего. В пятьдесят лет еще рано думать об отдыхе. В пятьдесят лет еще можно попытать счастья в чем-то более значительном.

Вацлав Карас, прозванный в цирке Вашку, чувствует, что решение созрело. Он оставит эту ванночку с теплой водой и снова кинется в бурный поток. Не разглагольствуя, молча готовит он себя к этому. Каждое утро проводит четыре часа в седле. Дома у него в дверях подвешены кольца, в спальне стоят гири. Вашек упорно тренирует тело. Братья Керголец держат его в курсе всех цирковых новостей. Еще один сезон в Праге — и прощай, ленивая жизнь каменного дома!

Решено, подписано, скреплено печатью. И вдруг непредвиденное обстоятельство опрокидывает все его замыслы.

Обстоятельство это — крохотное, плачущее и верещащее, у него удивленные голубые глаза, и при крещении ему дали имя Людмила.

Вацлав Карас, прозванный в цирке Вашку, стал дедушкой.

XII

Каждое чувство занимает свое место в человеческом сердце. Не израсходованное своевременно, запоздалое чувство проявляется в иной срок, при иных обстоятельствах и подчас гораздо более бурно. Отец, не утоливший жажды отцовства, становится нежным и любящим дедом, стремясь в заботы о внуке вложить то, что не было проявлено по отношению к сыну. Так случилось и с Вацлавом Карасом. Когда родился Петрик, Карас был слишком занят, чтобы заполнить собою его детство, над колыбелью же внучки в нем пробудилось дремавшее чувство; Вацлав растроган и взволнован, пожалуй, больше, чем отец и мать малютки, вместе взятые. Еще за день до радостного события он был убежден, что его будущее — кони, львы, тигры и слоны; день спустя диковинных животных оттеснило беззащитное дитя человеческое.

«Прибыл новый человек, — говорил он себе, торопясь из театра через сад Музея на Тешнов, — ни агентство, ни газеты его не рекламировали, он явился таким, каков есть, и теперь, Вашку, директор, от тебя зависит — кем он станет, какое место займет в программе. На тех, кто называет себя его родителями, особенно полагаться не приходится. Папаша — одержимый, мамаша — пухленькая горожанка. Какая опасность для души, только-только затеплившей свой огонек! Эти двое отвечать за нее не в состоянии. Ответственность может нести лишь тот, кто умеет заглянуть в будущее. В небе стало звездочкой больше, и нужно приложить все силы к тому, чтобы из нее получилась звезда. Появление нового человека — событие поважнее твоих личных успехов. Ты собираешься неизвестно где возродить цирк Умберто, а у тебя под боком, дружище, явилась на свет новая Умбертовна! На Тешнове, у Костечек, неподалеку от фабрики белья и галстуков — смотри не проморгай! Может быть, родилась будущая великая балерина, или наездница, или певица с редкостным голосом, и ты обязан сделать все, чтобы огонек не заглох под толщей фланели».

У Ахиллеса Бребурды гора с плеч свалилась: Вацлав Карас неожиданно подписал контракт еще на десять лет. Это значит, что варьете и впредь будет носить славное имя Умберто, а Карас останется его художественным руководителем. Так-то оно так, но в последнее время господина директора куда больше, чем театр, интересуют достижения барышни Ли, она же Лилили, не вышедшей еще из младенческого возраста. Улучив свободную минуту, он мчится из театра на Тешнов, чтобы полюбоваться ее акробатическими номерами под свивальником. Ученый сын полагает, что отец рехнулся; невестка шутит: они вполне могли бы сэкономить на няньке; пан Костечка с довольным видом поглаживает свою шелковистую бородку и знай посмеивается: «Тебе, Вацлав, остается только кормить ее грудью, молочком…» Но Караса с толку не собьешь, он укачивает, баюкает, подкидывает внучку, возит ее в коляске, перепеленывает, как заправская нянька. Он знает, зачем это делает.

Он убежден, что человек в младенческом возрасте ничем не отличается от львенка или тигренка и его отношение к окружающему миру определяется инстинктом. Надо, чтобы ребенок привык к его голосу и смеху, к запаху его тела, ощутил, что на руках у дедушки ему лучше и безопаснее всего. Оставшись с внучкой наедине, Карас производит над ней всевозможные эксперименты: берет ее за ручки или за ножки и тянет на себя, понемногу развивая тельце. Маленькая Лилили души не чает в дедушке: едва завидев его, смеется, просится на руки, кряхтит, будто желая что-то сказать. Вацлав Карас охотно с ней играет, но его беззаботная веселость искренна лишь отчасти; нежность не может скрыть настороженного внимания: различает ли малышка звуки, цвета? какова у нее реакция? боязлива она или нет?

Но вот уже внучка становится на ножки, спускается на пол, начинает лепетать. Дедушка не отходит от нее ни на шаг, наблюдает, стережет каждое ее движение, стремясь выявить вкусы и склонности девочки. Он доволен, хотя и не говорит об этом вслух. Лилили что маленький хищник: проворная, смелая, шумливая, подвижная, как ртуть. Безбородого дедушку она просто боготворит. Кто еще из взрослых подсаживается к ней на пол, кувыркается, бегает на четвереньках, кричит гогочет, лает и кукарекает? Младенец превращается в маленькую девочку, и чем разумнее она становится, тем горячее привязывается к дедушке. Все ласковы с ней, все любят ее, но ни с кем не бывает так весело и шумно, как с дедушкой Вацлавом, никто не знает столько забавных историй, никто не проявляет такой постоянной готовности к играм и шуткам. Вот они уже начинают гулять вместе, уже заходили как-то к дедушке на квартиру. Чего он там только не выделывал, благо им никто не мешал: ходил на руках, становился на голову, переворачивался в воздухе. Маленькая Людмила восхищена, а дедушка внушает ей: хочешь увидеть все это еще раз — помалкивай дома. Так у них появилась общая тайна. Дома говорят, что идут на прогулку, а сами отправляются к дедушке, запираются и поднимают возню. Чего только не вытворяет этот дедушка! Прыгает через стул, через стол, лазит по-обезьяньи, качается на кольцах головой вниз, плюхается на пол, вскакивает, стоит на одной руке. В спальне у него хранятся два ящика с разными диковинами: носами, бородами, масками, париками, шляпами, кепками, яркими костюмами. Вытащит оттуда что-нибудь, наденет — и вот уже перед ней не дедушка, а кто-то чужой.