Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

Христианский социалист (!!) Джон Рёскин (1819–1900) убедительно предвосхищал Геббельса: «…Метафизики и философы… – величайшее в мире зло. Тираны могут принести… пользу, поскольку учат покорности…, метафизики же всегда вводят… в заблуждение…, их всех надо вымести прочь…, словно мешающих… пауков» [307].

Элитные частные школы Англии «с подозрением относились к воображению и интеллекту; находить решения также никак не полагалось [выделено мною – М.Д.]. С проблемами нужно было обращаться свысока.» [305].

В результате уже более двух веков в Англии считается – и отнюдь не из скромности – попросту неприличным называть себя интеллектуалом. В период максимальной мощи Британской империи не только приземленная в силу своей деятельности и происхождения буржуазия, но и высшее общество в целом не просто глубоко презирали интеллектуальную деятельность как таковую, но и искренне боялись её и тех, кто ей занимался [131] [80] (эти глубоко укорененные чувства можно сравнить, например, со следующей зарисовкой с натуры: «большинство национал-социалистов испытывало ужас перед интеллектуальной деятельностью» [157]).

131

Представляется в высшей степени характерным, что вплоть до 1917 года в Англии степень доктора наук не присуждалась вообще – за вполне очевидной британцам ненадобностью. Желающие по каким бы то ни было причинам получить её оригиналы должны были отправляться для этого в другие страны, – например, в ту же Германию [257а].

Политик и психолог Ричард Кроссмен (1907–1975) констатировал, что «интерес к идеям или беспокойство по поводу соблюдения принципов в британской политике считаются недостатками» [166а]. «Антиинтеллектуализм – почти столь же английское, сколь и викторианское явление», – пишет историк Хотон в исследовании британского менталитета 1830–1870 годов [224]. Само слово «философ» довольно долго использовалось как «ругательство… обозначавшее атеиста и бунтовщика». Считалось само собой разумеющимся, что «самое большее, на что способен интеллект, – …создавать хитрых мошенников, каждый [из которых] действует ради… своих целей, предавая… остальных» [363].

В результате английское начальное образование уже в середине XIX века по уровню знаний учащихся являлось худшим во всей Западной Европе. Достаточно указать, что в 1914 году в Кембридже история Европы (кроме истории Древней Греции и Древнего же Рима) вообще не входила в программу экзаменов для младших курсов.

«Мещанский антиинтеллектуализм имел в Англии (в том числе и по британским оценкам) гораздо более древнюю традицию, чем в Германии… Примат мышц над духом, – несмотря на бюргерское понятие о воле как о средстве избежать “заражения” “бледностью от мыслей” и… на идеи Ницше и лозунги о “духе как противнике души”, – стал установкой немецких “элит” намного позже, чем в Англии. К тому же в английской среде эта идея укоренилась несравненно глубже, чем в немецкой.

В Германии ницшеанская враждебность к образованию в течение нескольких поколений оставалась чем-то совершенно нетипичным и маргинальным, тогда как англичане непрестанно на практике демонстрировали своё неприятие интеллектуализма» [132] [80].

Вместе с тем представляется необходимым подчеркнуть, что для «англичан… идеи стали объектом антипатии, а мыслители представлялись злодеями отнюдь не только потому, что в других местах, – начиная с Франции, – политическое теоретизирование привело к революции» (хотя в исторической практике, действительно, как правило, «контрреволюция защищается антиинтеллектуализмом» [147]).

132

Характерно, что в английском языке нет и никогда не было слова «образование», которое подразумевало бы формирование человека как личности с помощью интеллектуальной и эстетической культуры (education означает «воспитание» – в значении формирования характера, силы воли и манер, но отнюдь не культуры).

В немецком же языке соответствующий термин – Bildung (дословно «воспитание», «зарождение», «создание», «формирование») – был вытеснен из обихода только в Третьем рейхе.

Кроме того, в Англии в принципе не существовало социологической категории «образованного класса», а спрашивать человека мнения о какой бы то ни было популярной книге вплоть до появления «Гарри Поттера» считалось совершенно неприличным, так как вероятность, что он её не читал, была весьма высока [80].

Последовательное отучение от интеллектуальной деятельности и эффективная дискредитация последней не у простого народа (гипотетическая способность которого размышлять вполне справедливо воспринималась правящими классами как классовая угроза), а именно у правящей элиты Англии объясняется далеко не только официальным его обоснованием – практической необходимостью массово готовить жестокосердных и исполнительных колониальных чиновников.

Ведь эти чиновники, последовательно поднимаясь по служебной иерархии, в конечном итоге оказывались не способными к интеллектуальной деятельности и на тех постах, где она являлась жизненной необходимостью, – а постепенно запертая (благодаря своей дискредитации среди элиты) в социальное гетто наука, отделенная тем самым от реальной жизни и реальных потребностей власти, довольно быстро выродилась в бесплодную касту. В результате Британская империя уже через два поколения после пика своего могущества практически лишилась способности реагировать на быстрые и глубокие изменения внешнего мира и самого английского общества, требующие прежде всего осмысления.

Насколько можно судить, пропаганда дебилизации официальной элиты Британии являлась глубокой диверсией боровшихся за власть внутри самой этой элиты финансовых спекулянтов: превращая аристократию и «высший класс» империи в бездумных исполнителей, лондонский Сити тем самым устранял своих потенциальных конкурентов за реальную, высшую власть, связанную с выработкой концепций, стратегий и повестки дня.

То, что общее снижение интеллектуального уровня элиты неминуемо снизит конкурентоспособность всей империи, в том числе и самого финансового капитала, в ходе этой борьбы за власть как абсолютную ценность попросту не принималось во внимание либо же представлялось вполне приемлемой ценой, если вообще не всего лишь риском.

(Нацистские элиты, заимствуя у англичан ослепительную форму, в принципе не были способны осознать её содержания и попросту не видели реальной власти Сити, использующего оглупляемые им через дискредитацию интеллекта аристократию и чиновничество и являющегося одновременно с этим – и во многом именно благодаря этому – внутренним, скрытым контуром управления и жизнеспособности Британской империи. Максимум, что было доступно сторонним наблюдателям, да ещё и столь национально озабоченным и классово ограниченным, как нацисты и их предшественники, – это выступать против омерзительных для них финансовых спекулянтов, не сознавая их позитивной, поддерживающей и направляющей роли. Именно поэтому подражание сугубо внешним проявлениям британской власти, да ещё и именно в период её заката оказалось для Германии столь разрушительным и недолговечным)

Не случайно во времена расцвета Британской империи именно Бенджамин Дизраэли, необычно много сказавший вслух о непубличной власти Англии (да и всего тогдашнего Запада, в его восприятии – всего мира), восхищался именно ограниченностью элитарного образования и последовательно пропагандировал её: «Вы хорошие стрелки, вы умеете ездить верхом, вы умеете грести… И то несовершенное выделение мозга… которое называется “мыслью”, ещё не согнуло вашего стана. Вам некогда много читать. Напрочь исключайте это занятие!» [177]. Образцовый герой его романа заявлял: «Я не терплю книг в моём доме», а сам Дизраэли подчеркивал: «Превосходство инстинктивного [то есть не думающего и тем более не рефлексирующего] человека – важный признак аристократии» [80].

Сформулированные Дизраэли в 1870 году в «Лотаре» принципы воспитания британской элиты: «То, что вы называете невежеством, – это ваша сила: отсутствие книжных знаний. Книги пагубны. Это проклятие человечества.» [177], – через 60 лет после его смерти высказал Гитлер: «Какое счастье для правителей, когда люди не думают! Думать следует только при отдаче… приказа, в противном случае человеческое общество не могло бы существовать» [220], – а затем, описывая с натуры в романе «1984» под предлогом далекого будущего будни английской пропаганды [63], показал в качестве неотъемлемых атрибутов тоталитаризма работавший на ВВС Оруэлл.

Директор одной из частных школ, демонстрируя глубокое приятие транслировавшихся своим внутривластным конкурентам установок Сити, подчеркивал: «Хранителей империи формирует не книжное знание, не педантизм и дотошность, а охота на оленей и футбол. Значение имеет лишь физическая активность нашей имперской расы. Не ученый педант…, но человек со стальными нервами и животным духом может предотвратить бедствия, которыми грозят будущие мятежи [туземцев, как, например, мятеж в Индии 1857 г.]». Надо «обособлять [правящий класс] и ставить его выше других…, причём интеллектуальная сторона не имеет большого значения» [262].