Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
Подобные чувства вызывали понятный восторг многих провозвестников нацизма, практически сразу же после Первой мировой наперегонки бросившихся прославлять Англию как воспитателя и пример почти недосягаемого для Германии расового единства [80].
Нацисты стремились превратить немцев именно в народную общность расовой знати по британскому образцу. В частности, Розенберг на нюрнбергском съезде НСДАП в 1937 году торжественно заверял, что немецкий народ обладает «потомственной знатностью» [157].
Германские специалисты по Англии считали расовое единство Британии результатом включения всех англичан, независимо от сословной принадлежности, в сообщество привилегированных [172].
Привилегированность всех англичан по сравнению с представителями других народов, их верховенство
Нацисты с восхищением, завистью и жаждой подражать указывали, что благодаря уникальной возможности любого англичанина как властителя «управлять своим миром» [345] «сохраняется и развивается… руководящее всем народом чувство повелителя, ставшее квинтэссенцией… англосаксонского расового инстинкта; сознание превосходства, которое особо привилегированные проявляли внутри своего же расового единства, но любой представитель нации – в отношении всех чужаков. Ничто так не способствовало сохранению и укреплению этого чувства, как привычка властвовать над цветными и проявлять при этом свойства вождей масс; в этом гигантская ценность управленческой деятельности в колониях как средства воспитания молодого поколения» [345].
Впрочем, не следует забывать, что на чудовищных (с точки зрения русской культуры, но в Европе – только её) колониальных образцах воспитывалась далеко не только английская и далеко не только молодежь.
Один из предтеч нацизма Пауль де Лагард (1827–1891) ввел понятие «расы господ», утверждая: «Народ свободен, лишь когда состоит из истинных господ…» [250] Из чувства исключительно этнической обоснованности такой свободы – благодаря принадлежности народа к расе господ – вытекало «сознание расового превосходства» [227]. Предельно убедительным в своей наглядности примером этого служили англичане.
Именно фабианец (то есть социал-империалист) Бернард Шоу своей пьесой 1902 года «Человек и сверхчеловек» воодушевил фюрера британских фашистов сэра Освальда Мосли образом сверхчеловека, обладающего волей к власти, к подчинению «меньших» людей, – и тот воспринимал идею Ницше о сверхчеловеке лишь сквозь призму этого образа [341].
Единство английской «расы господ» нисколько не противоречило её представлениям о своей свободе точно так же, как не противоречило низкопоклонству социальных низов перед верхами: напомним, что свободы в Британии понимались исключительно как свобода общества от власти извне, а отнюдь не как свобода индивидуума от общества. На практике они сводились в основном к «добровольному подчинению отдельного человека общему благу», в соответствии с «единой волей целеустремленного… народа» [350a] (строго по Гегелю: «Свобода – осознанная необходимость»).
Британская политическая культура «основана на предположении англосаксов, что вся нация будет совершенно единообразно реагировать на расхожие лозунговые понятия» [172]. А следовательно, политическая культура Англии основана на свободе человека делать лишь то, что делает каждый.
Еще в 1859 году Дж. С. Милль отмечал, что в Англии считалось серьезным именно нравственным проступком не делать того, что делают все другие, а тем более – пусть даже и в частной жизни – делать то, чего никто больше не делает [56]. А что принято делать и что не принято – зависело прежде всего от принадлежности к тому или иному сословию: «Свобода отдельного человека вправе проявляться лишь в пределах [социального] типа», – было сказано об Англии уже 1929 года [172].
Поскольку индивидуальные особенности воспринимаются почти как криминал, в результате систематического самопринуждения неповторимость каждого отдельного человека
в конечном итоге постепенно, но необратимо атрофируется. Это имеет глубокие религиозные корни: кальвинизм исходит из того, что, поскольку человек по своей природе грешен, спасение души предполагает сознательное умерщвление этой природы. И, поскольку угодное Богу поведение кальвинизм сводил к простой покорности (первоначально – Господу, потом, на практике, – избранной Богом общине, а затем – избранной Богом общине в лице её руководителей) [80], то «всё то, что лежит вне круга обязанностей, есть уже грех» [172].В том же направлении на отдельного человека оказывало давление и буржуазное общество. Дж. С. Милль оценивал английское мещанство как эффективный механизм принуждения к конформизму [212]: «Мы восстаем… только против проявления всякой индивидуальности» [56].
Оборотной стороной добровольного подчинения давлению общества явилась функциональная ненужность жесткого государственного принуждения (в том числе полицейского) [287]: «В Англии… иго [!!] общественного мнения гораздо более тягостно, иго же законодательства менее тягостно, нежели в большинстве других европейских стран» [56].
Не желавшего подчиняться диктату группы (а если брать шире – расовому единству) беспощадно изгоняли во имя безопасности этой группы [196]: «Затрагивать представления, на которых держится каркас общества… опасно, это и должно быть опасным. Нельзя считать жестоким то, что социальная нетерпимость вынуждает людей держать при себе свои домыслы о правительстве и морали» [191].
В результате британский «здравый смысл» (прямо предшествовавший гитлеровскому «здоровому» национальному чувству) сделал английскую расовую общность «тупой и бесчувственной… недоверчивой по отношению ко всем оригинальным умам» [172]. Следствием систематического запугивания общества образом «ненормального» индивида и идеологии здоровой нормальности (здоровья и оздоровления «национального организма») стала фашизация [80], подготовившая уничтожение «отщепенцев» при Гитлере [223].
Задолго до последнего в Англии было принято объявлять невменяемым и таким образом изолировать от «расового единства» позволяющих себе отклоняться от общепринятой нормы («делать то, чего никто не делает»). Принципиально важно, что решение о невменяемости выносилось отнюдь не врачами, а в судах, присяжные которых попросту не могли представить, чтобы тот, чьё поведение отличается от общепринятого, обладал здравым умом [56].
Вопреки систематической пропаганде (со временем переросшей в предназначенную в основном «на экспорт», для внешнего употребления, пропаганды и введения конкурентов в заблуждение философию), главным в английском обществе была отнюдь не личность, а слитно-роевая, остро ощущающая и постоянно переживающая свою избранность расовая общность Британской империи. Эта «расовая общность» как понятие являлась сравнительно «умеренной, предварительной стадией идеи расового единства национал-социалистской Германии» [80] (как многократно отмечалось самыми различными исследователями, Гитлер всего лишь «тотализировал» повседневные британские практики).
Дж. С. Милль констатировал, делая фактически зарисовку с натуры: «Величие Англии… в её сплоченности; не давая простора проявлению индивидуальности, англичане оказываются способными на… великое только благодаря их привычке сплачиваться ради какого-либо дела» [56].
Систематическое отрицание индивидуальности при жесткой социальной стратификации и подчинении низших высшим создавало объективную потребность в формировании слоя вождей. Это нашло яркое отражение в языке, в котором слово «вождь» (leader) до 1933 года встречалось несравненно чаще, чем в немецком (Fuhrer) [80]. (Когда эсэсовцам потребовалось «задокументировать» традицию фюрерства у прагерманцев, они субсидировали издание монографии об англосаксонском лексиконе [133]). Интересно, что обращение Му leader («мой вождь», по-немецки Mein Fuhrer) впервые ввел в обращение «основатель английского движения бойскаутов, причём… как раз в период развития Гитлера – словно затем, чтобы дать ему образец для подражания» [80].