Цивилизация страуса

– Это все слишком надуманно.

– А когда тиран умер, в стране случилась очередная смута, - распаленный Гусев не давал сбить себя с толку.
– Потом была засуха, неурожай, голод и бубонная чума. И хотя в засухе и бубонной чуме диктатор был вроде не виноват, обвинили все равно его. Ну потому что кто-то же должен быть виноват и сколько можно вообще все это терпеть. Об этом можно написать сотню романов и снять десяток фильмов, но истинная мудрость рассказчика заключается в том, чтобы вовремя заткнуться.

– Но ведь все могло быть совсем не так.

– Как бы там ни было, в жизни все равно не бывает хэппи-энда, - сказал Гусев.
– Потому что за успехом всегда следует провал, за удачей - разочарование, победы растворяются, их плоды идут прахом. И так по кругу или по спирали, или еще как-нибудь, но до самой смерти. Люди умирают, это вот самый правдивый конец.

– И вы хотели бы быть героем такой истории?
– спросила Марина.

– Мы все герои такой истории, - сказал Гусев.
– Даже если сами этого не осознаем.

Он затушил сигарету в пепельнице, и они пошли подписывать документы.

Следующим утром Гусеву позвонил Макс.

– Раздобыл я медкарту твоего Виленского, - сообщил он.
– Ложная тревога.

– В каком смысле ложная?
– не понял Гусев.

– Не клон и не родственник, - сказал Макс.
– У вас даже группы крови разные.

– Понятно, - сказал Гусев. Видимо, информацию о втором клоне, Макс не нашел.
– Пришлешь результат?

– Уже отправил. Могу еще чем-нибудь помочь?

– Пока нет.

У файла, присланного Максом, и файла, раздобытого Хомяком, было только одно общее место - имя и фамилия пациента. Видимо, кто-то из заинтересованных лиц уже успел подчистить информацию в сети. Как бы они и второго клона не подчистили, подумал Гусев. Но уже в реальности.

Уже через час Гусев нажимал указательным пальцем на кнопку звонка и надеялся на то, что этим субботним утром Борис Березкин окажется дома.

Дверь открылась.

– Привет, - сказал Гусев.

– Привет, - машинально сказал Борис. Сходство было поразительное, у Гусева на мгновение поплыло перед глазами. Не каждый день человек встречает свою полную копию.
– А я вас знаю?

– Нет, - честно сказал Гусев.
– Могу я войти?

– Вы хотите мне что-то продать?

– Нет.

– Зазываете в секту?

– Нет.

– Вам плохо?

– Нет.

– Тогда зачем вам входить?

– Чтобы поговорить.

– Но о чем нам с вами разговаривать?

– Ты не замечаешь во мне ничего странного, Борис?
– спросил Гусев. Похоже, эффект узнавания работал только в одну сторону.

– Вы знаете мое имя и хотите войти в мою квартиру непонятно зачем, - сказал Борис.
– Это достаточно странно?

Гусев снял бейсболку.

– А так?

– Э... ну...

– Принести тебе зеркало для сравнения?
– спросил Гусев.

– Вы - мой родственник?
– спросил Борис.

– Брат-близнец, с которым тебя разлучили в детстве. Я воспитывался в стае диких волков, а потом путешествовал с бродячим цирком и не переставал тебя разыскивать. Жил одной лишь надеждой снова тебя обнять. Не веришь, так давай будем родинки сверять.

– У меня не было никакого брата... Или был?

– Так я могу войти?

– Пожалуй, да.

Березкин проводил Гусева ну кухню. Вся необходимая техника на кухне наличествовала, но мебель была скорее функциональная, чем комфортная. Оно и понятно, мужчине для отдыха нужно удобное кресло и большой телевизор. А уж пожрать он себе и в спартанских условиях приготовит.

– Итак, в чем ваша история?
– спросил Борис.
– Вы на самом деле мой брат? Я вырос в детдоме, о родственниках ничего не слышал...

Гусеву стало стыдно. Мог бы понять, что у детдомовских это больная мозоль, и лучше бы на нее не наступать.

– Нет, извини, - сказал Гусев.
– Не брат я тебе. Это я пошутил неудачно.

– Тогда кто вы?

– Тридцать семь лет назад я умер и меня заморозили в криокамере, - сказал Гусев.
– А теперь меня разморозили. Ты что-нибудь слышал об этой истории?

– Может быть, - сказал Борис.
– Это не вас вчера по телевизору показывали?

– Меня.

– Я смотрел краем глаза, наверное, поэтому сходства не заметил, - сказал Борис.
– Так вы мой предок? Отец? Нет, отец вряд ли. Дед?