Цвет страха. Рассказы

И странные звуки услышишь ты с улицы – громкие, беспрерывные, настойчивые: словно бы это день, как в прежние времена, праздника или это ты – от дрожания своего – попросту начинаешь сходить с ума: звуки, не поверишь, очень похожие на музыку…

Лязгнули вторые ворота… И ты – ты из «кобылы», под всамделешную музыку, попадаешь прежде всего в приёмный так называемый блок – на «вокзальчик»: тюремный, тоже с музыкой, коридор с дверями «хат» – «продол»…

Жуткие одновременно три яви: музыка громкая современная иностранная везде тут и повсюду… запах сырой, тленный, табачный, помойный от серо-зелёных стен и побелённых потолков… электричество везде и повсюду и всегда…

Дверь в «хате» вверху на цепи и откроется перед тобой лишь на полметра. Тут сумрачно: электричество где-то глубоко в стене, и большая круглая дыра в двери – «глазок». Отхожее место, отверстие с площадочками для твоих ступней, – в дальнем от того места, где обычно бывает окно, которого тут нет, углу – оттого и «дольняк».

Вонь, музыка, дым, электричество – всё перемешалось. Те, кто вокруг тебя, суют друг другу записки – «малявы»: передать в таком-то корпусе в такую-то «хату». Смех, громкий говор, – чтобы перекричать в ту музыку, и друг дружку. Сидят тут на скамеечках железных по очереди.

Отныне вокруг тебя – камень и железо: стены, своды, полы, решётки, скамейки – и веет ото всего многими, многими десятками лет…

И отныне музыка беспрерывно – одна и та же волна…

Как и на обычном вокзале, как в обычном купе, встретишь, может, ты тут знакомого какого: он, если бывалый, расспросив тебя и сразу прикинет, сколько месяцев… да, месяцев, тебе тут пробыть, научит: с «ментами» не говорить совсем и быть постоянно настороже: кто-то будет рядом с тобой не по случайности – будут к тебе «подсаживать».

Едва завели сюда, тотчас иные начали пить очень горячий и очень крепкий чай – «чиферить». Откуда-то взялась кружка, почка с чаем, воды взяли прямо из того «дольняка». Потом газеты и плёнка из мешочков полиэтиленовая складываются в несколько слоёв и скручиваются в палку, она зажигается с одного конца – и огонёк под кружку. Сидят теперь на корточках, базарят, пьют по очереди своё «чефир», в «дольняк» спитой чай бросают – «нифеля откидывают», кричат в пространство:

–– Жарко!

Обращаются, требуя включить вентиляцию, к кому-то, кто растворён в том вонючем и шумном пространстве и всё знает: всё сам, злой и вездесущий, тут так устроил…

Времени привычного – от голого твоего запястья, от твоей дрожи, от дыма, от тесноты – тут нет, только – потом, потом, потом…

…Начинаются обыски – «шмоны». Сначала – тех, кто из «крытки» в «крытку», кто на «этапе»: они в другой «хате». А из твоей этой «хаты» начинают с тех, кого возили сегодня на допрос. И последних – кто тут в первый раз. Теперь ещё тебе новое: ты всегда и всюду со своими вещами – с сумкой, с сеткой; что где забыл – не твоё.

«Шмонает» кто тебя – эти уже в другой форме, тутошние – «пупкари», «вертухаи». Иные из них – по-домашнему вовсе: в свитерах, в беретах… Встанешь в том «продоле», на том «вокзальчике» на решётку из материалу тут редкого – деревянную, разденешься догола; осмотрят тебя заправски всего… На столе у стены твои носки, твои трусы переберут… Курящий ты – пачку твою сразу и откроют, и закурят; у кого жвачка, конфета – к себе суют в карманы…

Зажигалки можно только разовые.

В очках ты – очки оставят.

Потом разводят по другим уже «хатам».

–– Такой-то корпус!

Как всё и ново, и тошно…

–– Собирайся!

Тебя – в «хату» с теми, кто, как ты, в первый раз. Набралась, значит, какая-то группа, и её, где ты, повели, и тебя, по улице в другой корпус. Сопровождают двое, одна – бабёнка с овчаркой – «пупкарша». Овчарка – злая, «пупкарша» – маленькая. На улице ночной на это время как другая музыка: отовсюду слепят прожекторы, а в тёмных углах на проволоках овчарки – и лай, лай, лай-лай…

В корпусе, который теперь твой, постоишь в пустой «хате» – в «накопителе».

Потом… Потом попадёшь ты в «хату», где обязательно ты подумаешь: я тут сдохну!.. Называется – «транзит». Тут на несколько квадратных метров… человек, может, сорок. Бывает, скажут, и все шестьдесят… Вот оно!.. И сколько же тут тебе дней, недель, месяцев?!.. Куришь ты или не куришь, а вот все – курят. Одновременно и беспрерывно. Окно небольшое с двумя преградами, с решёткой и с пластинами, близкими наклонёнными – с «ресничками»: видно лишь ночное, наверно, небо. Под окном столик – «общак»: некое тут святое место. Среди тех, с кем ты теперь, есть какие-то особенные – «опущенные», так им к «общаку», что как бы самом собой, запрещено даже приближаться. Коек, «шконок», всех пять: четыре в два яруса возле «общака». «Шконка» – железная труба с железными полосами крестом. На каждой сидят, плечом к плечу, по четверо; на верхних – на корточках, чтоб не нюхать нижним их ног. Под нижними лежат на полу по двое-трое. У двери в углу тот же «дольняк». Ближе к окну – раковина, кране – резиновый шланг: чтоб слить с «дольняка», надо шланг тащить из раковины.

Ты тут ляжешь на пол, постелешь пиджак или куртку, или плащ – в чём ты? – под голову подложишь обувь.

Спать ты не будешь.

Сквозь дым, темень и говор – вопль:

–– Меня теперь расстреляют!

Темнота, плотность – и все ищут «подельников». Всю ночь будет ползать между всеми и по всем, и по тебе, кто-то и передавать «малявы»: дыры, длиной в руку, тут в стенах боковых и в потолке – «кабуры».

Времени нет, а музыка – в шесть утра. И завтрак: в окошко дверное откидное – в «кормушку» – прежде подадут буханку чёрного на двоих и по буханке белого на шестерых – по «тюхе бубона». Буханки чуть надрезаны сверху, ровно их не разломить. И вмиг из алюминиевой ложки об угол «общака» изготовляется нож – «заточка». В «кормушку» из «продола» – вонь особенная… Даст, может, кто тебе миску алюминиевую – «шлёнку». Будешь ты есть или не будешь, а на первое тебе щи с килькой из банок, на второе – попросту клейстер, овёс варёный. То и другое развозит по «хатам» «баландёр», презираемый всеми. Но и ему все суют «малявы», сигареты – чтобы передал, велят сказать тому-то то-то, спрашивают то-то о том-то…

Пол в «транзите», «дольняк» в нём, ручка черпака и руки «баландёра» – все одного цвета.

Тут сантехники, слесари, электрики – все из осуждённых, в чёрных фуфайках, кепках, в спецодежде тёмно-синей, – «обслуга».

Ты – в ином измерении, в том самом пресловутом: электричество – круглосуточно, запах – день и ночь, музыка – с шести утра до десяти вечера…

Построили вот в «продоле» вызвал тебя к себе ещё один тот, кто ходит сюда сам, сотрудник – «опер», по-тутошнему – «кум». Полистал бумаги про тебя, пообещал тебе хорошую «хату»…

Выдаст тебе кладовщик – «капёр». а он тут царь и всё, что хочешь, – матрац прелый, чахлый, квадратный какой-то метр солдатского одеяла, подушку, тоже чахлую, но и такую, как ты поймёшь, почему-то – из уважения к тебе… А вот «шлёнки» и ложки не нашлось…

…Неожиданны были тебе «браслеты» и «кобыла», страшно неожиданно то, что было в «транзите», – прожить так день, неделю, месяц, нет нельзя!..

В «хату» – теперь уж по-настоящему твою, тебя и поведут сквозь каменные этажи и железную музыку. Пока идёшь «продолами», минуешь три заграждения из решёток – три «локалки». Каждый этаж – железный длинный балкон; между балконами этими на каждом этаже – железные сетки…

Наконец загремел ключ, загремела цепь на двери – и вот тебе ещё одна шоковая, до потрясения, неожиданность…

Солнышко в «хате» сквозь решётки и «реснички»… белые простыни аккуратно заправлены на «шконках»… у зеркала парни молодые стоят причёсываются!..

И начал ты быть тут так: представился, все назвались по имени. Затасовались дворы, дома, школы, заводы, цеха – и общие знакомые. Словно бы все тут, и ты тоже, щупают себя: живые ли мы, не из нейлона ли какого мы?.. Все говорят, и ты, громко: тут, как во всех «хатах», динамик в дыре над дверью. Затыкать тряпочками и бумажками дырочки в решётке перед тем динамиком ты, вместе со всеми, будешь старательно… Ненавидеть её, эту такую музыку, ты будешь всю жизнь…